Тень за правым плечом

— И, кстати, о мистике, — произнес он, отсмеявшись. — Вы ведь сейчас в несколько стесненном положении находитесь?

Я запротестовала, подозревая, что он хочет сейчас преподнести нам, как некогда Елене Михайловне, очередной поликратов перстень. (Любопытно, кстати, что если бы мне нужно было для пропитания Стейси украсть это кольцо, я бы не задумалась ни на минуту, но вот получить его в дар мне было бы совестно и неприятно — какая-то это логика слишком человеческая, если вдуматься.)

— Нет-нет, — сказал он, — вовсе нет. Я предлагаю вам не подарок и не заем, а лишь верный источник дохода, который будет кормить вас везде, куда бы вас не забросила судьба. Посмотрите-ка, что вы видите вокруг?

— Могилы.

— Правильно. А на них что?

— Камни.

— Верно. А также трава, гравий, песок, кусты, деревья. Но главное, чем они украшены?

— Вы имеете в виду цветы? И предлагаете мне их выращивать?

— Вовсе нет. Посмотрите внимательно: в основном это искусственные цветы — и вы решительно недооцениваете то их количество, которое требуется на кладбищах. Может быть, сейчас вы скажете мне: «Совсем вы, Семен Федорович, с дороги съехали» (он принадлежал к числу людей, которым доставляло особенное удовольствие тщательно выговаривать свое имя и отчество), но в будущем вы непременно вспомните мой совет. Где бы вы ни были, где бы ни оказались — там непременно будут умирать люди, их станут хоронить, а значит, вы с вашим ремеслом окажетесь куда как кстати.

И с этими словами он протянул мне потрепанную книжку — я даже не заметила, откуда он ее достал — наверное, из кармана.

— Держите. Полистайте, когда будет время, попробуйте, попрактикуйтесь — потом вспомните меня и спасибо скажете. Держите-держите.

После чего, потрепав Стейси по волосам, он развернулся и, хрустя гравием дорожки, скрылся за углом.

9

Чтобы самостоятельно изготавливать искусственные цветы, вам понадобятся:

1) пинцет или щипчики с расходящимися ручками и пружинкой между ними. Это будет ваш основной инструмент, при помощи которого вы будете брать отдельные части будущего цветка, гофрировать его лепестки, собирать и склеивать все его части вместе;

2) деревянные или железные бульки, или, проще сказать, шарики разных размеров, — вы будете прокатывать ими бумажные лепестки, чтобы добиться их скругления;

3) маленькие щипцы для сгибания тонкой проволоки;

4) кусачки для откусывания проволоки;

5) несколько видов ножниц для бумаги;

6) шило;

7) каучуковая подушечка, на которой можно закруглять бумажные лепестки крупных цветов;

8) металлическая гофрировка с деревянной рукояткой;

9) клей, который вы будете варить сами из гуммиарабика и муки.

Кроме того, вам понадобится сургуч (и спиртовка, на которой вы станете его плавить), песок разных цветов, бумага и, конечно, краски. Последние я делала обычно сама: темно-красный получался из настоя бразильского дерева, к которому я прибавляла немного винного камня. Розовый — из водного раствора кармина. Синий — из растворенного в воде кобальта с добавлением маленького количества едкого кали. Желтая — из спиртового раствора куркумы или шафрана, на худой конец — авиньонских зерен. Для голубой я брала лионскую или парижскую синь. Зеленую делала, смешивая гуммигут с английской лазурью.

Для крупной искусственной розы понадобится приготовить не менее пятидесяти лепестков. В качестве образца проще взять одну настоящую живую розу и, оторвав у нее несколько лепестков разных размеров, положить их на бумагу или батист и обвести контуры. Вырезав, нужно смазать их крахмальным клейстером и дать просохнуть. Дальше начинается окраска: я слегка разводила настой бразильского дерева так, что он приобретал нежно-розовый цвет; в другой емкости я готовила кислую воду, распуская в теплой воде немного кремортартара. Дальше я на секунду опускала лепестки в кислую воду, слегка отжимала их между полотенец и еще сырыми погружала в розовую краску, причем так, чтобы цвет ложился не слишком равномерно: для этого я старалась, чтобы верхняя часть лепестка меньше пробыла в стакане. После этого надо разложить лепестки на промокательной бумаге и дать им подсохнуть, но не до конца, потому что придавать им выпуклую форму удобнее, пока они влажные. Для этого я клала их на подушечку и прокатывала булькой, поправляя, чтобы не было складок. Те лепестки, которые будут в середине бутона, нужно плиссировать, чтобы они выглядели как у живого цветка — для этого их несколько раз складывают в длину, а потом расправляют.

Для тычинок я брала толстые нитки и опускала их в клейстер, а затем просушивала: так они становились плотными и жесткими. Потом я складывала их в несколько раз, скрепляла проволочкой и обрезала, придав им вид кисточки: после этого достаточно смочить их в растворе аравийской камеди и посыпать желтой пудрой. Дальше начинаем собирать сам цветок: берем кусок проволоки, обвитый ватой и обмотанный зеленой бумагой, прикрепляем к его концу зеленую шелковинку и скрепляем ею пучок тычинок. После этого постепенно прикрепляем лепестки — сперва мелкие плиссированные, потом более крупные, распределяя их так, чтобы цветок принял круглую форму. У последнего ряда края' отгибаем щипчиками чуть-чуть наружу.

Стол, за которым я занималась этим ремеслом, стоял у самого окна в нашем флигеле в Моравской-Тршебове. Чехословацкое правительство пожертвовало для нужд русской гимназии стоявшие без толку и разрушавшиеся здания бывшего лагеря для русских военнопленных. Это был целый маленький городок: несколько двухэтажных бараков, в которых, собственно, не так давно содержались заключенные; они были переделаны в дортуары для учеников. Вокруг них в хаотическом порядке были расставлены бараки поменьше: прежде в них располагались хозяйственные службы, мастерские, казармы охраны и прочее — сейчас они вновь были перераспределены между теми, кто обеспечивал нормальную работу гимназии. В одном из зданий поселилась кухня, в другом — столовые, в третьем — амбулатория, в четвертом — баня и так далее: до известной степени нынешняя гимназия унаследовала б'oльшую часть прежней лагерной структуры, разве что охраны у нас не было.

Дело в том, что отсюда совершенно некуда было бежать. Нельзя, конечно, сказать, что бараки наши располагались посередине глухого леса — совсем нет, до станции железной дороги было сорок минут неспешным шагом: дело было в другом. Эта часть Чехословакии была населена исключительно немцами, так что сама Моравска-Тршебова была совершенно неотличима от любого средненемецкого городка — те же вывески, те же заведения — и та же совершенно неискоренимая неприязнь к русским. Как и в большинстве стран Европы, обыватели никак не разделяли тех, кто захватил власть в России, и тех несчастных, которые вынуждены были бежать от их свирепого владычества. Особенно это касалось немцев, для которых свежи были еще впечатления недавней войны, в которой мы были непримиримыми врагами. На неостывшие еще чувства наложились и свежие обиды — отчего-то устройство гимназии именно в этом месте было воспринято местным населением с особенной враждебностью, так что наш директор Светозаров предостерегал не только воспитанников, но даже и взрослых сотрудников от того, чтобы те поодиночке выбирались в город.

Находились, конечно, и те, кто нарушал эти запреты: среди наших семи сотен гимназистов (мальчиков было значительно больше, примерно три четверти от числа воспитанников) были и совершеннейшие оторвы — неудивительно, учитывая что многим из них пришлось пережить. Так, например, двое гимназистов четвертого или пятого класса были задержаны на рынке при попытке сбыть казенное гимназическое белье: то ли было оно такого качества, что даже местные хозяйки на него не польстились, то ли блюстители порядка подоспели раньше, чем успела состояться негоция, но обоих наших злоумышленников привез местный полицейский чин на отчаянно тарахтящем и дымящем автомобиле. Случай этот был и остался из ряда вон выходящим: в основном же контакты с местным населением ограничивались закупкой у него продовольствия — как не без гордости сообщалось в гимназическом отчете (существуя в основном на пожертвования, дирекция весьма трепетно относилась к рапортам о расходовании средств), в гимназии ежемесячно съедалось шесть тонн картофеля, полторы тысячи яиц и выпивалось пять с лишним тысяч литров молока.

Несмотря на многократные предупреждения директора, для взрослых работников гимназии Моравска-Тршебова казалась совершенно безопасным местом. Наверное, если громко заговорить по-русски в местной пивной пятничным вечером, можно было бы напроситься на открытый конфликт, но при соблюдении очевидных мер предосторожности нам ничего не угрожало. По крайней мере, я раза два-три в месяц пешком проходила через весь город к станции и на весь день уезжала на поезде в Прагу, увозя с собой груду сделанных за это время цветов, упакованных, чтобы не помялись, в особые картонки. Там я сдавала их в специальный магазин при Ольшанском кладбище, получала свой скромный гонорар, с которым ехала в Градчаны, где в полуподвальной лавке покупала запасы бумаги, проволоки и красок. Хозяин-горбун, всегда сам обслуживающий посетителей, вечно покашливал так, как будто вы сказали какую-то неловкость, и он старался деликатно обратить на это ваше внимание. Сперва меня это смущало, но после я привыкла; впрочем, в лавке было сыровато — сказывалась близость Влтавы.