Терпение дьявола

35

Единообразие – вот что отличало нормальных от «психов».

Те, кто пребывал по правильную сторону психики, носили халаты или белую больничную одежду, недобровольные пациенты же были в чем попало. По большому залу разгуливали люди в спортивных штанах, шортах и джинсах, поверх которых надеты футболки, поло или рубашки, застегнутые на все пуговицы. Значит, подумала Людивина, те одинаковые, шаблонные, считаются почтенными гражданами, а остальных запирают. Умозаключение, конечно, было притянуто за уши, но оно напомнило о Ришаре Микелисе и его понятии нормы: пока извращенцы остаются в меньшинстве, мы будем их изолировать. Но если однажды их станет так много, что они окажутся заметной частью общества, мы больше не сможем ограждать их от системы. Если же мало-помалу они превратятся в большинство, в изоляции окажутся люди без отклонений. И такое уже случается. Взять, например, арену для собачьих боев в Аржантее. Толпа, взбудораженная адреналином, гормонами, запахом крови и стадным чувством, начинает выть все громче, подначивает, жаждет смерти. А те, кто остался в стороне, кого не заразило буйство толпы, не просто в меньшинстве – они отщепенцы.

Как в романе Ричарда Матесона «Я – легенда». Кого считать настоящим чудовищем? Кто задает критерии допустимого? Самые здоровые? Те, кто знает истину? Нет, те, кто в большинстве. Просто их много, а психическое состояние не имеет значения.

Доктор Брюссен подошел к мужчине среднего роста с короткими седеющими волосами, который наблюдал за пациентами вместе с двумя коллегами. Мужчина, склонив голову набок, выслушал Брюссена, затем медленно обернулся. У него было лицо с резкими, рублеными чертами, четко очерченная квадратная челюсть, слегка выдающийся подбородок, бледная линия рта, орлиный нос, выступающие скулы и высокий лоб. Щеки пересекали две глубокие морщины, будто шрамы. Голубые глаза смотрели холодно и отстраненно.

Рукопожатие директора, в отличие от брюссеновского, оказалось сухим и крепким. Руки у него были ледяные. Властный и харизматичный. Достаточно было увидеть, с каким почтением к нему относятся другие врачи, чтобы почувствовать, какой он.

– Доктор Милмон Бонто, – представился он жандармам. – Я директор клиники. Меня не предупредили о вашем визите.

Голос подтвердил первое впечатление – Бонто говорил уверенно и солидно. Людивина с Сеньоном коротко изложили цель своего приезда. Вдаваться в подробности не было времени, если они хотели успеть к половине третьего в Сен-Жермен-ан-Ле.

– Я уже сказал им, что мы не имеем права раскрывать профессиональные тайны, – заговорщицки сообщил начальнику Брюссен. – Они пришли без судебного следователя, без ордера, без официального распоряжения, у них вообще ничего нет!

Бонто слушал с суровым видом, глядя в пол, потом поднял взгляд на подчиненного, и тот невольно сменил тон на менее категоричный. Настоящий главарь банды, подумала Людивина про директора. Воображение сразу подсунуло мрачный сценарий: Бонто в роли гуру-психопата, Брюссен его параноидальный подручный. Эта безумная идея не имела никаких оснований, не потянет даже на сюжет второсортного фильма. Но Людивина знала, что так бывает. Она тому свидетельница. Мор и Валь-Сегонде – эти места стерты с географических карт, вычеркнуты из книг, вытравлены из памяти ради сохранения репутации рода людского. Даже в СМИ о них говорили недолго, будто само коллективное бессознательное вмешалось, решив поскорее все забыть. Но Микелис, Сеньон и Людивина заглянули в ту бездну. И бросили ей вызов.

Бонто отошел вместе с жандармами в нишу, обклеенную рисунками, большинство из которых были на уровне первоклассника. Брюссен сам себя пригласил на встречу.

Директор впился в Людивину своими пронзительными яркими глазами, и ей показалось, что он зондирует ее сознание. Затем он переключился на Сеньона, который начал разговор:

– Месье Бонто…

– Доктор, – поправил Брюссен за начальника.

Бонто положил одну руку ему на плечо, а другой указал на коллег в халатах:

– По-моему, Эрика хотела обсудить с вами расписание.

Намек был ясен, и если Брюссен обиделся, то не подал виду – промычал что-то в знак согласия и зашагал к брюнетке в очках, которая с самого начала не сводила глаз с жандармов. Людивина увидела, как Брюссен начал тихо отвечать на торопливые вопросы Эрики. Определенно, их присутствие вызвало здесь волнение. Еще она заметила, что у женщины-врача глаза разного цвета.

– Нам не нужны истории болезни ваших пациентов, только фамилии, – продолжил Сеньон. – Если вы настаиваете на ордере, мы его получим, но это отнимет у нас время, а на кону жизни людей.

Бонто взмахнул рукой, будто отметая проблему:

– Скажите, кто конкретно вас интересует, и я отвечу, лечился ли у нас этот человек. Поймите правильно, я не хочу показывать вам списки без ордера, который снял бы с меня ответственность, но готов помочь чем смогу.

– Мы ищем имена за несколько месяцев или даже лет, – нетерпеливо сказала Людивина.

Она боролась с желанием сорваться прямо сейчас на место преступления в лесу Сен-Жермен-ан-Ле. Слишком уж встревожил ее тон полковника Жиана. Но раз они здесь, надо получить хоть какую-то информацию по ее вопросу. В любом случае криминалисты еще работают с трупом, рано туда мчаться, а когда приедем, они как раз закончат, утешала себя она.

Бонто ответил невозмутимо и уверенно:

– Я руковожу клиникой одиннадцать лет, так что проблем не возникнет. Также я работаю психиатром и помню всех пациентов и пациенток.

– Пьер Галинэ, – назвала первое имя Людивина.

Если Бонто и пришлось задуматься, по лицу этого не было заметно.

– Имя знакомое. Но вы спустили меня на землю – я слишком самонадеянный. Признаться, не помню такого.

– Это подросток, ему было шестнадцать, когда он около полугода пробыл здесь в качестве «отдыхающего». Выписался в конце прошлого года.

На этот раз Бонто кивнул:

– Да, теперь припоминаю. Он лежал в восточном крыле, а я там бываю редко. Мне показалось, вас интересуют только те пациенты, которые были госпитализированы принудительно.

– Вы общались с Пьером Галинэ лично?

– Очень мало. Он проходил курс эрготерапии, если я не ошибаюсь. Мальчик был потрясен смертью родственника… кажется, отца.

– Совершенно верно.

– Вы не знаете, у него было много посетителей? – спросил Сеньон.

– Нет, я не слежу за этой стороной жизни пациентов, особенно из восточного крыла.

– Но посещения контролируются персоналом? – уточнила Людивина. – Учитывая решетку и охранника на входе.

– Встречи на территории клиники – да, – кивнул директор. – Вас интересует кто-нибудь еще?

Людивина разрядила второй патрон:

– Людовик Мерсье.

Бонто пробуравил ее таким взглядом, будто хотел извлечь ответ из ее памяти. Глаза у него были блестящие, живые и очень умные.

– Тоже из восточного крыла?

– Судя по всему, да. Мерсье добровольно лечился в разных заведениях.

– Думаю, он и у нас побывал, это имя мне тоже знакомо. Очень жаль, что не могу дать более подробную информацию. Признаться, я гораздо лучше знаком с обитателями той части клиники, где мы сейчас находимся. Напрасно я, конечно, хвастался своей памятью.

– А можно как-то подтвердить насчет Мерсье?

Бонто едва заметно усмехнулся, оценив вежливую настойчивость Людивины, и кивнул:

– Да, думаю, у меня есть такая возможность. Идемте.

Он повел их теми же коридорами мимо будки охранника. Лоик, ответственный за безопасность, снова прошелся по Людивине похотливым и даже заигрывающим взглядом. Они поднялись на второй этаж, в просторный кабинет, заставленный книжными шкафами из черного закаленного стекла с сотней томов.