Терпение дьявола

Обоняние уже привыкло к ванильному аромату пены, но к нему примешался другой запах и привлек ее внимание. Более резкий… неприятный.

Отчетливый горьковатый запах. Агрессивный. Как от только что зажженной спички…

Сера.

Озадаченная Людивина открыла глаза.

Он был совсем рядом. Нависал над ней.

Дьявол.

Глаза полыхали огнем, под растянутыми в ухмылке губами угадывались клыки.

Его кожа блестела от пота, на руках плясало пламя. Запах серы становился невыносимым.

Сердце Людивины бешено заколотилось, заполонив всю грудь, и внутри раскатилась волна боли. Людивина хотела выскочить из ванны, но не могла пошевелиться. Тело парализовало от неожиданности и страха. Она хотела закричать, но горячая ладонь легла на ее рот, и лицо дьявола приблизилось. Его глаза горели, как раскаленные угли.

Он открыл рот, и в его глотке разверзлось огненное жерло преисподней. Он заговорил гортанным шепотом, обдав Людивину одуряющим серным дыханием:

– Поддайся мне, доверься инстинктам, следуй туда, куда ведут тебя пороки. Пороки отличают человека от животного, прислушайся к ним. Пороки делают тебя высшим существом. Они дарят тебе превосходство.

Людивина заорала. Но крик не вырвался наружу.

Кожа дьявола блестела. Она сияла, переливаясь тысячами бриллиантов.

А сердце Людивины заходилось от боли, все ускоряя и без того сумасшедший ритм.

Дьявол прижал указательный палец к ее губам и проронил:

– Нет, не сейчас. Не бывает победителя без побежденного, нет спектакля без зрителей. Ты должна остаться. Но отныне ты принадлежишь мне. Ты станешь моей. Скоро.

Людивина пыталась сражаться, но лишь забрызгала стены в попытке вырваться из воды. По всей ванной разлетались облачка пены.

Дьявол распрямился. Его голосовые связки звучали так, словно принадлежали иному миру, далекому и зловещему:

– Я в тебе. Я отпер твое сердце, я лаской согрел твое нутро. Твои пороки – мои врата. Ты принадлежишь мне. Не забывай об этом.

Он отступил, и Людивина, собрав все силы, выскочила из воды, готовая сражаться. Грудная клетка превратилась в резонатор боли. Она горела изнутри, полыхала пламенем. Девушка одолела пару метров и поскользнулась на мокром кафеле.

Когда мир вдруг перевернулся, последним, что Людивина увидела, был дьявол, который отступал во мрак с чудовищной ухмылкой, обнажившей заостренные зубы.

Людивина с размаху ударилась о край раковины и грохнулась на пол.

Во тьме коридора горели два кроваво-красных огонька.

Веки дьявола опустились, и пламя исчезло. 40

Худшие кошмары – те, которые переживаешь наяву. Людивина кричала. Молча.

Она сражалась с мышцами, пытаясь снова взять над ними контроль, заставить подчиняться. Мозг работал в полную силу, ясное сознание попало в ловушку обездвиженного тела. Людивина беспомощно наблюдала за собственной агонией.

Дыхание становилось все слабее, ноги жгло. Пламя пожирало квартиру, разгораясь все жарче. Его языки неистово плясали, словно адские танцовщицы, сносили все на пути, изгибались пылающими дугами от стены до стены, крутили сальто на мебели, катились кубарем по коврам и кафелю. Их сияние зачаровывало, алый цвет переливался в пурпур с золотой сердцевиной. Танцовщицы тянули руки к небесам, совершая жертвоприношение смерти, – черные пряди заполонили потолки и медленно сползли по углам, пропитывая каждую комнату смертоносным дыханием.

Языки пламени – это горгоны, поняла Людивина, горгоны, присланные дьяволом.

Несмотря на все усилия, ей не удавалось пошевелить даже рукой. Тело не отзывалось. Она была полностью парализована.

И ослеплена. Какой яркий свет… Как полыхает…

Что-то коснулось ее спины там, куда еще не добрался огонь. Она была не одна. Дьявол не ушел! Людивина позвоночником чувствовала его присутствие – он склонился над ней. В памяти всплыли самые абсурдные сказки о Сатане, его коварство и похоть. Людивина поняла, что он намерен ею воспользоваться. Она лежала голая, на животе, вся в его власти. Он собирался ее изнасиловать. Разорвать ее. Вероломно посеять в ней свое семя, как предрекал отец Ватек, чтобы оно проросло и развратило ее душу, чтобы медленно, но верно направило ее на свой путь, и тогда она тоже будет сеять хаос, повинуясь собственным темным желаниям.

Сердце Людивины колотилось как бешеное, ей уже не хватало воздуха.

И вдруг пламя исчезло. В мгновение ока рассеялись адские танцовщицы, замаячила реальность, и Людивина почувствовала тепло своей крови на лице.

Она с трудом открыла глаза, ослепленная яркими лампами.

Ее трясло от холода. Сколько времени она тут провалялась?

До Людивины дошло, что она потеряла сознание, вылезая из ванны. И сразу захотелось свернуться в углу калачиком, чтобы защититься от мира.

Пол был ледяной. Наверняка она лежала без сознания очень долго. В висках гудело. Она сразу сосредоточилась на ощущениях в теле, особенно в животе. В половых органах. Ее изнасиловали?

Она ничего не чувствовала.

Желудок скрутило спазмом так, что Людивина согнулась пополам, кривясь от боли. Наконец прорезался голос – хриплый, но все-таки. Она зарычала и ухватилась за край раковины, чтобы выпрямиться.

Отражение ее лица медленно всплывало в зеркале. Кровь засохла, превратившись в боевую маску с отверстиями для глаз и рта. Левый висок представлял собой месиво из волос и кровавых сгустков.

Дьявол не убил ее. Нет.

Он даровал ей пощаду.

Размеренное дыхание Сеньона успокаивало.

Людивина сосредоточилась на вдохах и выдохах друга.

Она сидела на краю кровати в своих пижамных штанах из «Виктория сикрет» и хлопковом пуловере. Голова раскалывалась, висок холодил пакет со льдом.

– Я позвонил Леманну, – тихо сказал Сеньон. – Подумал, пусть лучше тебя осмотрит кто-нибудь знакомый.

– Не надо меня осматривать, и так заживет.

– Лулу, не говори глупостей.

За их спинами коллеги из отдела расследований по очереди осматривали квартиру: впереди шла Магали со своей темной челкой, за ней Бенжамен, бритый наголо сорокалетний жандарм, и Франк с седыми усами. Криминалист-координатор Филипп Николя, узнав новость, прибежал в час ночи лично собирать материал для экспертизы. Сейчас он обрабатывал бортик ванны кисточкой с черным порошком на предмет отпечатков пальцев. Рабочий халат он надевать не стал, был в одной из своих любимых ярких рубашек и кашемировом свитере, накинутом на плечи. Из кармана рубашки торчали солнечные очки, будто сейчас был полдень на Лазурном Берегу. Знакомые лица успокоили Людивину. Ей сейчас очень нужна была компания своих.

– Он… – неловко начал Сеньон, – он тебя…

– Нет. Кажется, он ко мне даже не прикоснулся. Разве что палец к губам приложил, чтобы молчала, но я и в этом не уверена. Чтоб его! Как же голова болит…

– И ты совсем не помнишь его лица?

– Нет. Ничего не помню.

– Он что, не поворачивался к тебе лицом?

– Поворачивался. Но, по-моему, на нем была маска. Точно сказать не могу. Думаю, что он… Нет, не помню. Это, наверное, из-за удара по голове. Прости.

Людивина не находила слов, чтобы описать то, что помнила на самом деле. Как рассказать о дьяволе? Ее примут за сумасшедшую, решат, что слишком сильно приложилась виском. Не исключено, что так и есть. Людивина уже не знала, что думать. Она была измотана, все болело. Может, это какой-то наркотик? Чувствовала она себя отвратительно, тошнило, как наутро после попойки, на языке был неприятный привкус. Однако токсикологический анализ трупов четко показал: в крови ничего не обнаружено. Следов от укола тоже не было, доктор Леманн подтвердил, и то же самое он скажет, когда осмотрит ее саму. Значит, дело не в наркотике. А в чем тогда? Что она видела?