Терпение дьявола

Людивина верила в дьявола не больше, чем в Бога.

Но рационального объяснения у нее не было.

– Ты знаешь, как он вошел? – спросил Сеньон.

– Открыл замок отмычкой, – ответила Магали, возникшая на пороге комнаты. – Вокруг замочной скважины остались царапины.

– А в подъезд он как попал? Там электронный замок с кодом, он не мог незаметно провозиться у двери десять минут, его наверняка видели, – вслух понадеялся Сеньон.

– Да ладно! Как правильный извращенец, он должен был купить универсальный магнитный ключ, это легко. Сейчас интернет завален методичками по взлому – рай для воров.

– Филипп снял отпечатки с косяков? – обеспокоенно поинтересовался Сеньон.

– Конечно. Отпечатков полно, посмотрим, все ли принадлежат Людивине. Лулу, ты не помнишь, на нем были перчатки?

– Вроде бы нет. Он был… с обнаженным торсом, кажется. Я плохо все помню, картинка в голове какая-то… мутная.

Воспоминания у нее действительно сохранились нечеткие, как фильм на дрожащей заезженной пленке. Память словно никак не могла настроить фокус.

Такой эффект определенно мог вызвать наркотик…

Но в крови мертвецов ничего не найдено. И следов иглы на коже тоже не было.

Или из-за удара головой у меня случился провал в памяти.

Посттравматический шок. У жертв нападения от этого часто путаются воспоминания.

Людивина понимала, что пытается анализировать события как бы со стороны. Защитный блок в виде отрицания реальности частично приглушил и без того невнятные эмоции. Она не совсем осознавала то, что с ней случилось. Она была простой зрительницей, а не актрисой. Но лучше от этого не становилось.

Магали вошла в комнату и присела у кровати.

– Ты уже осмотрелась в квартире? Он ничего не украл?

Людивина покачала головой:

– Нет, ничего. Он приходил только ради меня.

– Мы его найдем! – пообещал Сеньон. – И поверь, задержание будет жестким независимо от его поведения. Он у меня влетит мордой в стену.

– Ты уверена, Лулу? – уточнила Магали. – Ему нужна была ты?

– Да.

– Чертов извращенец… Я все-таки позвоню в главное управление, спрошу, не объявился ли у них в поле зрения ночной грабитель.

– В этом направлении можешь не искать, – покачала головой Людивина. – Это не грабитель. Это он, Магали. Тот, кто стоит за всеми нашими преступлениями.

Магали и Сеньон переглянулись. И Сеньона, в отличие от нее, заявление Людивины не слишком удивило.

– Тебе не кажется, что это немного… ну, не знаю… too much?^[36] – засомневалась она. – Зачем ему так тебя провоцировать? Чересчур рискованно.

– Он любит риск, это добавляет остроты в его жизнь. Он уже доказал это своими преступлениями. Тот же принцип: осторожно вошел, ничего не сломав, застал меня врасплох и…

Людивина сжала челюсти, словно пыталась удержать всплеск эмоций, накативших из самых глубин. Подождала, пока шлюзы закроются, и продолжила:

– …и дьявольски напугал. Напугал до смерти. – На глаза вдруг навернулись слезы.

– Но ты не похожа на покойницу с перекошенным от страха лицом, – заметил Сеньон.

– Думаю, он не хотел меня убивать. Кажется, он даже что-то такое сказал… Сказал, что…

– Вынес предупреждение? – предположила Магали.

Людивина кивнула, стараясь взять себя в руки и подавляя эмоции, от которых сводило живот.

– Скорее, бросил вызов. Решил доказать свое превосходство. Есть мнение, что серийные убийцы рано или поздно совершают ошибку, делают это почти сознательно и попадаются – им нужно признание их «гениальности». Многие охотники собирают трофеи только для того, чтобы ими похвастаться. Так и некоторые убийцы. Как правило, самоуверенные и эгоцентричные. Хотят показать свою силу и интеллект, а если они не хотят при этом попасться, то играют со следователями или с журналистами. Так было с Джеком-потрошителем и с Зодиаком. Думаю, и с нашим убийцей происходит нечто подобное. Он не желает быть арестованным, но ему не терпится заявить о своем существовании, поэтому он пришел сюда подразнить меня.

– Откуда он узнал, что ты ведешь это расследование? – удивилась Магали. – Ты не делала заявлений для прессы. Убийца мог разве что выяснить, что делом занимается парижская жандармерия, но тогда его целью стал бы скорее начальник отдела, то есть полковник Жиан.

– Нет, фотографии Лулу мелькали в новостях по телевизору, – вспомнил Сеньон. – Журналисты как раз упоминали расследование дела Брюссена и компании. После этого нетрудно было выяснить ее имя. Оставалось включить мозги и раздобыть адрес.

– Есть еще одна версия, – задумчиво проговорила Людивина.

– Какая?

– Это кто-то из тех, с кем я встречалась в процессе расследования.

Трое жандармов переглянулись в полной тишине.

Сеньон положил руку напарнице на колено и с решительным видом произнес:

– Мы его вычислим и возьмем, Лулу.

Она кивнула. В висках болезненно пульсировала кровь.

– Леманн уже едет?

– Скоро должен быть здесь. Хочешь, я отвезу тебя в больницу прямо сейчас? – встревожился Сеньон.

– Нет-нет, не надо. Просто хочу попросить его об услуге.

На пороге возник Филипп Николя, его волосы, как всегда, были идеально гладко зачесаны назад.

– Э-э… Друзья, у меня проблема.

– Ты что-то нашел? – вскинулась Магали.

– В каком-то смысле. След на полу. Кто-то наступил в лужу на кафеле в ванной и оставил его. Четкий отпечаток.

– И что, ты не можешь его снять?

– Могу, это будет несложно.

– Тогда в чем проблема? – не выдержал Сеньон.

– В происхождении отпечатка. Это две большие запятые, приставленные друг к другу, размером с человеческую ступню. Короче, я бы сказал, что этот след оставила гигантская коза.

Или козел, подумала Людивина.

41

Мир неуклонно терял веру.

Это было заметно даже по прохожим. Никто не заботился о ближнем. Пропустить кого-нибудь в очереди к кассе – редкий случай. Придержать дверь – и того реже. Люди перестали прощать торговцам пару центов, если у тех не хватало мелочи на сдачу. Улицы перестали быть дружелюбными. Достаточно спуститься в парижское метро, чтобы это понять: у вагонов идут настоящие баталии, люди с платформы ломятся внутрь, не давая пассажирам выйти. А что творится на дорогах между водителями! Пропали улыбки и добрые альтруистичные поступки… Отец Симон Ватек ничуть не сомневался: воистину, люди не только перестали ходить в церковь, но и вера в них слабеет – такова главная беда Франции и других промышленно развитых стран. Повседневная жизнь не скупится на подтверждения тому. Люди замкнулись в себе, в своем эгоизме. Зациклились на своем страхе.