Узы крови

Кронпринц облегченно вздохнул, когда конь почувствовал под копытами каменную кладку и выровнял шаг. Старые дома, утопающие в грязи, выглядели ужасно. Они стояли угрюмыми рядами по обе стороны от широкой дороги, с выбитыми окнами и покосившимися крышами. На некоторых плющ разросся до такой степени, что покрыл значительную часть фасада, позволяя опадающему строению выглядеть намного лучше, чем есть на самом деле. Около порта жили самые бедные слои населения, в основном погрузчики, которым не нужны были другие условия. Два трактира в таком же состоянии ближе к вечеру переполнялись посетителями, желающими потратить только что заработанное серебро. Улица Рабочих, как ее называли, создавала мрачный контраст с изобилующим красками неба.

Лев бы не обратил внимания на окружающую его нищету, если бы не заметил впереди мышастого жеребца младшего брата, скачущего в сторону эскорта. Ланнистер отдал бы все, чтобы избежать этой встречи. Ему не хотелось видеть никого из родственников — в особенности Элайджу. Его спокойствие и рассудительность, с которой он обдумывал каждый вопрос, раздражали. Он был лишь вторым сыном, но вел себя так, словно являлся старшим братом. Последнее время отношения в семье были напряженными, времена детства давно прошли, а отец донимал его требованиями о соответствии титулу «кронпринц». Тем не менее правила приличия требовали того, чтобы Лев спешился и поприветствовал младшего брата, что он сделал с большой неохотой.

— Никлаус, — в какой-то момент ему показалось, что в зеленых глазах мелькнул привычный укор, но это было не так. Вместо ожидаемых нравоучений Элайджа просто подался вперед и заключил принца в крепкие объятия. Ланнистер чувствовал прерывистое дыхание около уха, а легкая щетина на некогда гладко выбритом подбородке щекотала лицо. Клаусу было неловко — они не обнимались с детства, а частые споры и ссоры отбили всякое желание в нынешние года. — Ты в порядке.

Это было скорее утверждение, нежели вопрос. Он удостоверился в этом сам, после чего отошел на некоторое расстояние и убрал упавшие на глаза темно-каштановые волосы. Он никогда не заправлял их в общую прическу, позволяя нескольким прядям касаться прямого лба. Спокойное лицо достаточно редко искажалось каким-либо отрицательными эмоциями. Гнев, импульсивность, нетерпеливость — все это было чуждо второму сыну Майкла. Блуждающие глаза то сужались, то резко раскрывались, из-за чего дугообразные брови поднимались на уровень выше.

Братья в течение двух минут молча изучали друг друга, после чего Элайджа добродушно усмехнулся. Уголки губ подались чуть назад, превращая напускную серьезность в искренний и неподдельный детский восторг. Пусть Лев называет себя самым рассудительным из братьев, но для Клауса он навсегда останется маленьким мальчиком с непомерной тягой к знаниям. Не было ни одной книги в библиотеке замка, которую бы он не прочел, ни одного герба, которого бы он не знал. Рассказы матери он слушал с вожделением, доходящим порою до странного фанатизма.

— Как папа? — Клаус умышленно применил именно эту форму наименования, учитывая тот факт, что не называл его подобным образом с пятнадцати лет. Элайджа расслышал ироничные ноты и недовольно поморщился, сложив руки на груди.

— Рвал и метал, Никлаус. Едва не избил бедолагу, который сообщил о том, что вы сделали, — при этих словах кронпринц усмехнулся, добродушно похлопал младшего брата по плечу и вновь взобрался на коня, предлагая остальным сделать то же самое.

Было решено отвезти раненного Тирелла в лазарет на другой улице, а остальная часть эскорта отправится в замок, где их с нетерпением ожидал король. Перспектива добраться до пункта назначения гораздо быстрее понравилась Ланнистеру, после чего он пустил жеребца бешеным галопом. Люди с ужасом отпрыгивали в сторону, посылая в спину наследника престола разнообразные проклятия. В какой-то момент буланый жеребец заметил рядом с собой собрата мышастого окраса. Брего недовольно фыркнул, когда Бозлеф поравнялся с ним, а затем стал медленно обходить на коротких дистанциях.

Резкий поворот влево отбросил их назад, но Элайджа умело развернул своего друга в узкий переулок, едва не затоптав мужчину, провел по извилистым ходам и сделал последний, резкий рывок, заставляя животное перескочить огромное препятствие в виде четырех бочек. Такое сокращение пути позволило ему оказаться прямо перед конем Клауса и обогнать его на несколько шагов. Шокированный таким поворотом, кронпринц сразу же натянул поводья, чтобы остановить взмыленного скакуна. Они даже не заметили, как оказались неподалеку от огромного деревянного моста, ведущего в замок. Величайшее строение соединяло главную резиденцию королей Беленора с основной частью города. За всю историю этот мост поднимался лишь дважды и оба раза были безуспешны, поскольку предатели внутри красных стен продавали королей слишком быстро.

— Нервничаешь? — поинтересовался Элайджа, подводя тяжело дышащего иноходца поближе. Теплая рука, растертая почти до крови кожаными поводьями, коснулась руки старшего Льва, отчего тот резко вздрогнул, словно был пробужден после многовекового сна.

— Голове, на которую давит корона, всегда было тяжело. Может, мне повезет и он посчитает смерть слишком легким наказанием для меня? В конце концов, вариант цареубийства отбросить никогда не поздно, — рассмеявшись над выражением лица члена семьи, а затем добродушно похлопал его по щеке, при этом хищно усмехаясь. — Успокойся, за цареубийство отрубают голову, а за отцеубийство — четвертуют. Не самая лучшая смерть для наследника престола, верно?

Элайджа, не оценивший подобного юмора, приподнял одну бровь, а затем тяжело вздохнул и направился вслед за недавним собеседником. Они еще долго подбирались к основным воротам, позволяющим пройти сквозь стену, которой была окружена красная твердыня. Данное путешествие отняло около часа, в течение которого солнце успело опуститься чуть ниже. Большое количество извилистых путей отобрали у лошадей последние силы — к концу пути они едва удерживались на дрожащих ногах. Из жалости двое братьев спешились и сами довели изнеможенных животных до конюшен, где и оставили. Элайджа заметил усердно скрываемое напряжение в каждом движении брата, когда они медленно двигались по осветленным коридорам замка.

Изучающие взгляды слуг и лордов украдкой скользили по побледневшему лицу кронпринца — Клаус старался сделать вид, что предстоящий разговор с отцом не играет важной роли, словно это одна из тех задушевных семейных бесед, которая проводилась ранее. Тем не менее, слабая дрожь в руках и плотно сжатые челюсти выдавали истинные эмоции. Он боялся отца; пожалуй, это был единственный человек в королевстве, которого Клаус по-настоящему опасался и старался избегать. Детство ассоциировалось у братьев не только с мамиными сказками на ночь и забавными тренировками с дядей Орсоном, но и нередкими побоями со стороны Майкла, короля. Никлаус всегда принимал основной удар на себя, чтобы защитить остальных. Из-за этого родились ненависть, злоба и отвращение.

— Клаус, — обладатель этого имени вздрогнул, ощутив, как тело покрылось мурашками. Он готов был встретиться с любым человеком, кроме нее. Готов был принять тысячу разочарованных, укоризненных взглядов, чем один взволнованный и заботливый. Теплые руки, всегда пахнущие миндалем, коснулись застывшего лица; небольшие ногти слегка оцарапали линию подбородка, удостоверяясь, что она не изобилует страшными шрамами или ссадинами. Лев не хотел ощущать эти прикосновения. Образ матери не сочетался с образом убитого дорнийца, чья кровь оставила невыводимый след на одежде.

Больше она ничего не сказала. Имя сына, первенца, до сих пор оставалось на приоткрытых губах. Волнистые завитки волос давно утратили золотистый блеск, но по-прежнему ложились на тонкие плечи, прикрытые шелковым платком. Синеватые круги под глазами свидетельствовали о бессонной ночи, полной тревог и опасений. Облегченный вздох вырвался из груди Эстер лишь тогда, когда она смогла снова дотронуться до своего ребенка, ощутить его боль. Клаус долго смотрел на мать, пытаясь заглянуть в бездну янтарных глаз и понять, какие эмоции они скрывают. Гнев? Презрение? В глазах отца будет мелькать только это. Вечные попытки сбежать от семьи довели Ланнистера до того состояния, что он не верил в искренность собственной матери.