Вторая половина книги
Шрифт:
Это был весьма смелый шаг – ввести в советскую сатирическую повесть, в качестве основы сюжета, старинную еврейскую легенду о мудром раввине и его непослушном создании.
Повесть Владлена Бахнова «Как погасло Солнце» стала, на мой взгляд, не единственным, но самым ярким случаем применения «Метода Верна – Этцеля». Мне кажется, пример этот доставил бы французскому фантасту, автору метода, изрядное удовольствие. Ведь, судя по «Таинственному острову», Жюль Верн и сам был не прочь поиздеваться над цензорами. Даже когда этими цензорами выступали близкие ему люди.
***
«Tempora mutantur et nos mutamur in illis, – сказал некогда, по слухам, римский поэт
Миновало без малого полтораста лет с появления «Метода Верна – Этцеля», миновало четверть века со времени исчезновения с политической карты того государства, в котором этот метод более или менее успешно использовался деятелями культуры, и кому сегодня может прийти в голову применить его вновь? И зачем? Был капитан Немо польским революционером или индийским принцем – кому ныне может прийти в голову маскировать одно другим? Польский аристократ, бунтовавший против Российской империи, сегодня точно такая же экзотика, как сын раджи, восставший против колонизаторов-англичан.
Но… «Таинственный остров», на мой взгляд, уступает «Двадцати тысячам лье под водой», поскольку в «Двадцати тысячах лье» не раскрывается тайна личности Немо, капитана «Наутилуса». То, что Жюль Верн отказался менять национальную принадлежность своего героя, но согласился на компромисс и избавился от любых указаний на этническую идентичность капитана Немо, придало фигуре свободолюбивого гения особый характер. Правда, позже парадоксальным образом высветилось сходство между Немо (безусловно, положительным героем) и главным отрицательным героем позднего романа «Флаг Родины», инженером Серкё. Серкё даже внешне чем-то напоминает Немо:
«…У него черная борода и волосы с проседью, тонкое насмешливое лицо, живые умные глаза…»[268]
Инженер Серкё, если можно так выразиться, половинка Немо – инженерная половинка. А «командирская половинка» – второй персонаж «Флага Родины», подводный пират Кер Каррадже, он же граф д’Артигас. Прошло тридцать лет (или шестьдесят) со времени появления «Наутилуса», – и пираты занялись своим привычным делом, уже без оглядки на свободолюбие и справедливость.
Но это так, к слову. Если же вернуться к «методу Верна – Этцеля», можно сказать, что и произведения советских писателей, последовательно использовавших его, сегодня тоже читаются по-другому. Политические намеки, те самые «фиги в кармане», которые превращали научную фантастику в скрыто-диссидентскую, оппозиционную литературу, стали всего лишь особенностями образной системы жанра или творческого метода отдельных писателей. Зато неожиданную, не замеченную ранее глубину обретают редкие, но тем более ценные библейские аллюзии в их творчестве, которые изначально тоже присутствовали как иносказания, мелочи, вброшенные «просто так»…
Сейчас, мне кажется, малоинтересны хитро закамуфлированные намеки на всесильные и жестокие спецслужбы, на идеологический партийный контроль. Куда интереснее вечные, вневременные проблемы, повернутые неожиданной стороной – как в повести «За миллиард лет до конца света» Аркадия и Бориса Стругацких.
Малоинтересны остроты и шутки в адрес советских порядков – и все интереснее история взаимоотношений человека-творца и его искусственного двойника в повести Владлена Бахнова, тайна, со времен пражского Голема будоражащая наше воображение.
И что мне, как читателю, за дело до канувшего в Лету (вслед за советским социализмом) «муравьиного лжесоциализма» Мао Цзэ-дуна, этой «красной селедки» из романа Ефремова? Куда интереснее почитать о контакте внешне не отличимых человечеств, далеко разошедшихся в вопросах морали, задуматься о том, неизбежен ли этический прогресс, задуматься о путях и перепутьях развития нашего человечества.
«Фиги в кармане», даже не «фиги», а «фигушки», «фигочки», казавшиеся менее важными, чем критика системы, сегодня вышли на передний план и, перестав быть намеками, перестав быть подмигиваниями, серьезно заслонили политическую и социальную заостренность, оппозиционность этих (и многих других)
книг, написанных в советское время. Они стали теперь метафорами, яркими и неожиданными, частью образной системы. Эта система уже не столько скрывает (скрывать нечего!), сколько, напротив, раскрывает и заостряет не политические (кого, кроме историков, могут интересовать политические беды и социальные конфликты прошлого?!), но общечеловеческие проблемы, которые не исчезают и не могут исчезнуть с исчезновением социально-политических противоречий.«Tempora mutantur, et ideae nostrae cum illis mutantur, – как сказал бы автор выше приведенного афоризма, живи он сегодня. – Времена меняются, и наши представления меняются с ними».
ЗАБРОШЕННЫЙ ЗAМОК СОЛЯРИС[269]
«В течение всего унылого, темного, глухого осеннего дня, когда тучи нависали гнетуще низко, я в одиночестве ехал верхом по удивительно безрадостной местности и, когда сумерки начали сгущаться, наконец обнаружил в поле моего зрения Дом Ашеров. Не знаю отчего, но при первом взгляде на здание я ощутил невыносимую подавленность. Я говорю “невыносимую”, ибо она никак не смягчалась полуприятным из-за своей поэтичности впечатлением, производимым даже самыми угрюмыми образами природы, исполненными запустения или страха»[270].
Так начинается «Падение дома Ашеров» – образцовый «готический» рассказ мастера поэтического ужаса Эдгара Алана По. Образцовый – не только по причине таланта американского романтика. Рассказ «Падение дома Ашеров», несмотря на малый объем (несколько страниц), вместил все черты, характерные для готической литературы: обветшавший старинный замок, печать обреченности, лежащая на хозяевах – отпрысках древнего рода, сверхъестественные явления, наконец страх и уныние, пропитывающие здешнюю атмосферу.
Потому-то я и начал именно с этого рассказа Эдгара По – хотя мог бы с тем же успехом вспомнить его же «Метценгерштейн», или «Замок Отранто» родоначальника жанра Хораса Уолпола, или «Тайны замка Удольфо» знаменитой Анны Радклиф, или «Рукопись, найденную в Сарагосе» Яна Потоцкого – вот, хоть так:
«Спустя два часа я покинул жалкое убежище и вскоре увидел огромный замок, расположенный на вершине горы. Я спросил моего проводника, как называется это место и живет ли там кто-нибудь. Он отвечал мне, что в округе его обычно называют lo monte или также lo castello, что замок совершенно разрушен и необитаем, но что внутри сооружена часовня с несколькими кельями при ней, куда перебрались пять или шесть францисканцев из монастыря в Салерно…»[271]
Или просто обратиться к старинным легендам, получившим распространение в эпоху романтизма и включавшим в себя непременный средневековый замок, ветшающий, угрюмый, с печатью страшной тайны, странных его обитателей и непременных призраков, сводящих с ума случайного или неслучайного путника, на беду свою остановившегося на ночлег в этом месте. В месте, которое М.М. Бахтин обозначил как «хронотоп» (символ, пространственно-временная связь) готического романа:
«К концу XVIII века в Англии слагается и закрепляется в так называемом “готическом”, или “черном”, романе новая территория совершения романных событий – “зaмок”… Замок – место жизни властелинов феодальной эпохи… в нем отложились в зримой форме следы веков и поколений… …легенды и предания оживляют воспоминаниями прошедших событий все уголки замка и его окрестностей. Это создает специфическую сюжетность замка, развернутую в готических романах.
…Ограниченная спаянность в замке (с его окружением) пространственных и временных моментов-примет, историческая интенсивность этого хронотопа определила его изобразительную продуктивность…»[272]
Словом, «Евангелие от жанра» можно было бы начинать так: Вот родословие любимой нашей жанровой литературы. Рыцарский роман родил готику, готика родила романтизм, романтизм родил детектив классический и брата его роман ужасов, и сестру его фантастику, научную и ненаучную… И так далее, вплоть до постмодернизма, голливудского кинематографа, сериалов и желтой прессы.