Яромира. Украденная княжна
Шрифт:
— Лучше помалкивай, о чем слышала, — сказал он.
Княжна тотчас ощетинилась.
— Я попусту не болтаю! — воскликнула она, едва не выронив ракушки.
Чуть успокоившись, она не сдержала тоскливого вздоха. Харальд не оставит ее на берегу дожидаться, пока починят второй драккар. Он возьмет ее с собой, и ей вновь предстоит плыть вместе с Иваром…
Светлые Боги, помилуйте ее.
— Племянник конунга меня невзлюбил, — нехотя проговорила Яромира, потому что Ульвар выжидающе смотрел на нее.
Она присела на низкую лавку, срубленную из одного бревна, и
Как и сам конунг.
Мрачно произнесла она про себя. С того дня, как Харальд позвал ее врачевать свои раны, он на нее даже не взглянул ни разу!
Старик пожал плечами и уселся на поваленное бревно напротив княжны. Он достал потрепанный бурдюк и хлебнул из него пива: Яромире в нос ударил крепкий, кислый запах хмеля и ячменя.
— Ивар дурной щенок, — чуть погодя сказал он. — Мыслит, что сдюжит взлететь выше дяди, а сам же непрестанно ищет его похвалы и ласки.
— Почему Харальд не отошлет его прочь? — вопрос невольно сорвался с языка княжны. Она прикусила его, да было уже поздно.
Ульвар покосился на нее из-под кустистых, седых бровей. Его грубое, обветренное на соленом ветру лицо испещряли глубокие морщины.
— Мальчишка и Тюра — его единственная родня. Харальду едва минула тринадцатая зима, когда он рассорился с отцом и ушел из его дома.
Яромира с трудом подавила изумленный вздох. Тринадцать зим?! Закрыв рот руками, она глядела на старика широко распахнутыми глазами. А он, казалось, ее удивления и не замечал. Смотрел, не видя, прямо перед собой на уходящее за горизонт бескрайнее, суровое море.
— Рёрик, задери его Локи, погубил Уну. Она носила тогда ребенка…
Однажды он вырезал мое сердце.
Припомнила Яромира ответ Харальда, когда она спросила, отчего он столь исто ненавидит Рюрика.
— Много воды утекло с той поры. Мальчишке давно пора найти себе жену… пора принять свою судьбу… перестать сбегать в море… но нынче-то он не сбежит… никуда от нее не денется…
Бормотание Ульвара становилось все неразборчивее и неразборчивее. Яромира не понимала уже ни слова. Причем тут мальчишка, как старик именовал Ивара, коли говорили они о конунге?..
Когда княжна посмотрела на него, то увидела, что прислонившись спиной к хижине, Ульвар спал. Крепкое пиво срубило его за считанные мгновения.
За вечерними трапезами, когда за длинными столами собирались все домочадцы конунга, Яромира по-прежнему сидела по левую руку от него.
Только теперь все изменилось.
Харальд избегал на нее смотреть, и княжна, лелея задетую гордость, не пыталась искать его взгляда. Она не понимала, в чем провинилась, да и провинилась ли. И бессильно злилась на саму себя за то, что тревожилась.
Из-за кого?!
Из-за чужого конунга из чужой, ледяной страны.
Харальд был груб, резок в словах и поступках. Не знал ни жалости, ни слабости.
И все же, каждый раз, когда его взгляд скользил по ней, сердце начинало биться
быстрее, а тепло разливалось по всему телу.Это пугало её.
Ее не пугал Харальд, ее пугала собственная слабость; пламя, которое бушевало в сердце. Как могла она, княжна, поставить свои чувства выше долга и разума?
Не этому ее учили.
Но глупое сердце не слушалось разума, и теперь Яромира считала дни до отплытия домой. Скоро она вернется в ладожский терем. И больше никогда не увидит сурового, непреклонного конунга.
Княжна опустила голову, чувствуя, как тяжесть собственных мыслей давит на грудь. И взмолилась, вот бы побыстрее окончилась трапеза, потому что нынче ей было особенно тяжело.
Утренний разговор с Ульваром разбередил то, что она так тщательно сдерживала последние дни. Ее учили быть сильной и гордой; но огонь, который Харальд зажег в её душе, был неукротимым.
И теперь Яромире было больно.
Княжна сжала руки в кулаки. Она злилась на саму себя. Зачем только полезла к викингам со своими россказнями о целебном отваре?! Зачем навязала свою помощь?!
Зачем Харальд позвал ее в тот вечер…
С той самой минуты сердце Яромиры не знало покоя. Ее бросало то в холод, то в жар. Она заливалась ярким румянцем и остужала щеки ледяными ладонями.
Она сидела к конунгу так близко тогда и, даже не касаясь, чувствовала его силу. И пламя костра отбрасывало на них причудливые тени, и уютно потрескивали горящие поленья, и вокруг разливался терпкий, опьяняющий запах…
Ее тело трепетало при одном только воспоминании.
Конунг был воплощением силы, железа и льда, но его холодный взгляд светло-лазоревых не вызывал у княжны страха. Напрочь. В нем было нечто, что тянуло ее к нему, заставляло сердце стучать быстрее.
Яромира закусила губу. Ее чувства… ее слабость была словно шторм, который грозил разрушить ее привычный мир. Это было что-то дикое, неизведанное, и она боялась утонуть в нем.
Она знала, что не может.
Знала, что не должна.
Но внутренний голос, тихий и неумолимый, шептал ей обратное.
Она вновь услышала за спиной шепотки и злобный смех и поджала губы. Людская молва тянулась за ней, словно плащ, и сопровождала всюду, куда бы Яромира ни пошла.
Утешало одно: завтра рано утром первый драккар отправится в Гардарики, и она навсегда покинет эти мерзлые, мрачные земли.
Всего лишь день минул с подслушанного ненароком разговора, а Харальд уже приказал своим воинам завешать все дела. Совсем скоро они отплывут на родину княжны. Конунг торопился, словно что-то дышало ему в спину. И Яромира смутно догадывалась, что.
Его собственные люди. Которые не приняли ни ее саму, но об этом она мало печалилась; ни решение Харальда заключить союз с ее отцом и выступать против Рюрика единой силой. Она мало смыслила в том, что происходило на землях викингов, и многого не понимала. Кто кого ненавидел, кто кого поддерживал. Но в одном Яромира была уверена: воинам Харальда претила мысль о союзе с ладожским князем.