Яромира. Украденная княжна

— Ведра, берите ведра! — услышал он звонкий, громкий голос княгини, которая раздавала приказы холопам.

— Тащите топоры! — гаркнул Стемид на кметей. — Ну, поживее!

Одним слитным движением он запрыгнул на неоседланного жеребца. Оказавшись за воротами, воевода взял с места рысь, крепко обхватив коня за шею. Он промчался мимо ручейка из людей, спешащих к месту пожара, обогнав их всех. Когда Стемид спрыгнул на землю чуть поодаль двух горящих житниц, возле них собралась уже добрая половина поселения.

Мужики закидывали землей огонь и заливали его водой, которую им от колодца передавали девки да безусые юнцы, а бабы пытались прибить пламя, накрывая его прочными, толстыми холстинами.

Стояла страшная гарь, а едкий дым застилал глаза, вызывая слезы. Стемид закашлялся и прикрыл ладонью лицо, подходя ближе. Жар неподвластного людям пламени опалил его, заставил крепко зажмуриться.

Он обернулся: от терема вслед за ним примчались кмети, тут же взявшиеся командовать. Они выстроили людей в длинную цепочку к берегу реки, чтобы быстрее передавать воду, и сами взялись за лопаты и топоры: забрасывать огонь землей и выламывать уцелевшие бревна и стены, чтобы пламя не перекинулось на соседнюю, третью житницу.

Две других пылали, и во все стороны летели искры, угрожая всему, что находилось поблизости. Сруб жалобно трещал, грозя вот-вот обвалиться и похоронить под собой запас зерна, которым они должны были питаться вплоть до весны.

Стемид, выгадав в ярком зареве место, где огонь был шибче всего, бросился туда. Он стиснул топор и принялся рубить деревянные подпорки, чтобы отвести беду от уцелевшей житницы. Рядом с ними мужики заливали пламя водой, и прогоревшие до красна бревна шипели и отфыркивались серым дымом, пеплом, что разлетался вокруг, оседая на коже и волосах.

— Как хоть занялось? — рядом с воеводой незнамо откуда вырос десятник Горазд.

— Коли бы я ведал! — выкрикнул в ответ Стемид.

Пот градом стекал по их лицам, оставляя на щеках грязные подтеки от копоти и сажи. Огонь опалил брови и ресницы, выгорели ниспадавшие на лоб волосы.

— Сруб! Надо снести боковой сруб!

— Коли сруб свалим, огонь на землю перекинется. Так уж проще будет.

Тотчас же мальчишек послали в соседние избы за толстыми кафтанами да овчиной, а когда они вернулись, дружинники и мужики, вывернув наизнанку кафтаны, надели их задом-наперед, чтобы оборонить от огня лицо и руки.

— Разом возьмемся! — Стемид стоял посередке их неровной линии из десятка человек. — Разом навались!

Они кинулись вперед, в самый огнь, плечами врезались в толстые бревна, почувствовав болезненную отдачу. Старое дерево отозвалось тоскливым стоном, затрещали балки в клетях и под крышей. Огонь танцевал прямо перед людьми, и вскоре ветер стал разносить запах подпаленной овечьей шерсти с их почерневших тулупов.

— И раз! — кто-то из них выкрикнул во всю мощь легких, раздирая дымом горло.

Воевода слегка отошел и бросился вперед уже вслепую, не видя ничего из-за жара пламени и пепла. После третьего раза он перестал чувствовать напрочь отбитое плечо. Он закричал, не в силах сдерживать боль, и закричал вновь, когда сруб подался их усилиям, с громким треском принялся валиться набок.

Он рухнул, подняв в воздух завесу пыли, сажи и ярко-красных искр, и Стемид задохнулся, припал к земле, пытаясь продышаться. Рядом с ним повалился Горазд.

Бабы да дети стали засыпать и заливать поползший по земле огонь. Подскочившие отроки стащили с воеводы и десятника насквозь прогоревшие и дымившиеся тулупы.

После, когда стало ясно, что они справились с огнем, и вокруг медленно дотлевали бревна и доски, из изб принесли молоко, чтобы отпаивать тех, кто опалил себе горло, и много чистых тряпок на повязки.

Стемид, с трудом ковыляя, бродил по пепелищу, пытаясь осмыслить пришедшую на Ладогу беду. Глядя на тлеющие угли и черное, выгоревшее дотла зерно, он даже не замечал боли от волдырей, что вздувались на теле.

— Воевода, — сказал кто-то голосом княгини Звениславы.

Он повернул темное от гари и копоти лицо. Женщина стояла, протянув руку, но так и не решилась его коснуться, заметив волдыри.

— Надобно… — он заговорил, но тотчас зашелся хриплым, лающим кашлем, и долго не мог разогнуться.

Когда он выпрямился, меж бровей у княгини залегла глубокая морщина.

— Надобно людей отправить на торг… утром же… пока не замерзли дороги, — все же вытолкал из себя Стемид.

— Отдыхай, воевода, — строго приказала Звенислава и поискала взглядом кого-то. Приметив, поманила рукой. — Мстиша, Ждан, — позвала она своего сына и сына Рогнеды Некрасовны. — Приглядите-ка за воеводой Стемидом. Чтобы дождался лекаря и все сделал, как ему велено будет.

Мальчишки быстро-быстро закивали, но упертый воевода не унимался.

— И Будимиру надобно весть отправить, и князю.

— Нет! — княгиня взмахнула измазанной в саже ладонью. — Князю знать об этом не потребно. Он на вече, ему о другом радеть следует. Сами управимся, — и она сверкнула глазами, до странности напомнив вдруг мужа.

Стемид нахмурился, готовясь перечить, когда сбоку прозвучал чуть насмешливый, до боли в груди знакомый голос.

— Все бы тебе с княгиней спорить, воевода.

Заговорившая с ним Рогнеда Некрасовна улыбалась, но ее брови были нахмурены, а под глазами залегли темные, усталые круги.

С каждым разом, когда он ловил ее взгляд, в сердце его возникала странная смесь трепета и отчаяния. Он был воеводой, храбрым в битвах, но рядом с ней чувствовал себя всего лишь жалким отроком, у которого за душой не было ничего.

— Будимиру я тотчас гонца отправлю, — меж тем сказала княгиня. — В Белоозере свои запасы есть… Коли удастся еще немного зерна прикупить — перезимуем. Как-нибудь…

Она все же не сдержалась, печально вздохнула и покосилась на пожарище за спиной. В воздухе стоял запах горелого хлеба; слышался бабий плач и горькие, тягостные причитания. В одну ночь сгорел людской труд множества седмиц.

— Князь осерчает, государыня, — Стемид покачал головой.

— На меня, — кротко отозвалась Звенислава Вышатовна. — Вернется в спокойствии домой — и пусть серчает.

Она отошла, и следом за нею увязался маленький Мстислав, а к воеводе как раз подошел теремной лекарь.