Классическая проза

— Ну, предположим, холода. А ты что ей ответил, Эммануил? — Я ей ответил, Розочка, совершенно тоже холодно, — как ты можешь думать что-нибудь обратно противоположное! — я ей ответил, даже Изенька слышал, что я ей ответил… подвинься, золото, а то мне просто нечем дышать. Ты же моя радость. И Роза прятала свои шипы, и Роза, благоухая любовью, склонялась к Соловью. Так проходил час. Потом Роза засыпала, но Соловей не спал. В углу спальни (она же мастерская) на деревянном болване висел обыкновенно…

— Живей, господа, живей… Мешок за мешком чрево машины поглощает почту. Быстрая проверка: — Буэнос-Айрес… Натал… Дакар… Касабланка… Дакар… Тридцать девять мешков. Точно? — Точно. Пилот одевается. Пара свитеров, шарф, кожаный комбинезон, сапоги на меху. Сонное тело неповоротливо. Его торопят: «Давай, живее!» Тяжело и неуклюже, едва удерживая негнущимися в толстых перчатках пальцами часы, высотомер, планшет с картами, он карабкается в кабину — водолаз вне своей стихии. Но вот он на месте — и…

— Можно ли и мне, смертному, заглянуть?.. — прошептал Дзержинецкий с некоторым волнением. Ласкавич ничего не ответил, но сделал рукой весьма выразительный жест. За дверью раздался глухой стук брошенных на пол ботинок, явственно донеслось шуршание развязываемых тугих узлов тесемок и шелест одежд. Ласкавич так прижался к загороженной двери, что стал похож на барельеф, оправленный в деревянную раму. Барышня, очевидно, читала в постели, так как он только часов в одиннадцать слез со стола. Подбежав…

— Чего надо? — Вы дворник? — Я, а что вам? Пан Владислав почувствовал, что не надо спрашивать здесь о том, что ему нужно, но все же спросил: — Где тут живет панна Мария Физик, Мария Физик? — Какая такая? — Панна Мария Физик… швея. — Может быть, это, папочка, швея Мария? — послышался из-за двери певучий детский голосок. — Вот — вот… — Так ты проводи, Костка, пана, покажи ему, — с трудом произнес больной и снова бессильно опустился на постель. Маленькое существо проскользнуло…

І раптам, якраз у самы разгар лета,— вайна, Марсэль мабілізаваны, потым прызнаны непрыдатным да службы, дэфіцыт тканіны, поўны застой у справах і толькі бязлюдныя і спякотныя вуліцы. Цяпер, калі б нешта здарылася, у яе не было б супраць гэтага ўжо ніякіх сродкаў. Таму, як толькі тканіна зноў пачала ўзнікаць на рынку, Марсэль надумаў аб'ехаць вёскі на высокіх плато на поўдні і дамовіцца аб продажы тавару тамтэйшым арабскім гандлярам наўпрост, а не праз пасрэднікаў. Ён хацеў, каб Жанін паехала з ім.…

Я пачаў чытаць: “Шаноўны містэр Холмс! Мне параілі звярнуцца да вас мае юрысты, але справа ў мяне настолькі далікатная, што яе вельмі складана выкласці на паперы. Яна датычыць майго сябра, ад чыйго імя я выступаю. Гэты джэнтльмен ажаніўся пяць гадоў таму з лэдзі родам з Перу, дачкой перуанскага гандляра, з якім ён сустракаўся з нагоды імпарту нітратаў. Жанчына яна надзвычай прыгожая, але яе іншаземнае паходжанне і нетутэйшае веравызнанне выклікалі непаразуменне ў інтарэсах і пачуццях паміж мужам…

– А, калі гэта ваш пляменнік, – адказаў брамнік, – тады яму можна ўязджаць і без пашпарту. Ён жа, напэўна, будзе жыць у вас? – Канечне, – сказаў прыезджы, – і, магчыма прабудзе доўга. У брамніка больш не было ніякіх пытанняў, і прыезджы пан і яго пляменнік уехалі ў гарадок. Бургамістр і ўвесь горад былі, між іншым, не вельмі задаволеныя брамнікам. Яму варта было б запомніць хоць некалькі словаў з адказу пляменніка. Тады лёгка можна было б вызначыць, з якой зямлі з’явіліся тут ён і яго дзядзька.…

Георг, аднак, куды болей ахвотна пісаў яму пра гэткія справы, чым захацеў бы прызнацца, што месяц таму сам заручыўся з нейкай паннаю Фрыдай Брандэнфэльд, дзяўчынай з заможнай сям'і. Ён часцяком размаўляў са сваёю нявестай пра таго сябра і пра тыя асаблівыя стасункі, якія ён з ім падтрымліваў праз перапіску. “Значыць, ён не прыедзе на нашае вяселле, – казала яна, – але ж я маю права пазнаёміцца з усімі тваімі сябрамі”. – “Я не хачу парушаць ягонага спакою, – адказваў Георг, – зразумей мяне добра:…

«Божа мой, божа мой!.. - міжвольна застагнаў стары. - Якая ганьба, якая ганьба!.. Маё дзіця; маё дзіця, далікатнае, мілае дзіця з якімсьці мужчынам... А з кім?.. Хто б гэта мог быць?.. Усяго толькі тры дні, як мы сюды прыехалі, і раней яна не ведала нікога з гэтых выглянцаваных дурняў - ні графа Ўбальдзі з малюсенькаю галавою, ні італійскага афіцэра, ні гэтага мекленбургскага барона... толькі на другі дзень яны пазнаёміліся на танцах, і ўжо з адным з іх... Не, ён не мог быць у яе першы, не... гэта,…

Назаўтра я прыехаў на Парк-лэйн акурат у прызначаны час, але лёкай сказаў, што лэдзі Элрай толькі што сышла. Я пайшоў у клуб, няшчасны і заклапочаны, і пасля доўгіх ваганняў напісаў ёй ліст, у якім запытваў дазволу наведаць яе ў іншы дзень. Некалькі дзён адказу не было, але ўрэшце я атрымаў цыдулку, у якой лэдзі Элрай пісала, што будзе дома ў нядзелю а чацвертай гадзіне. Унізе быў нейкі дзіўны пастскрыптум: “Калі ласка, не пішыце мне больш на гэты адрас. Пры сустрэчы я Вам усё растлумачу”. У нядзелю…

Капризная и опасная, Империя ненавидела в настоящую минуту еще одного мужчину. То был кардинал Матусека делла Генга, который с самого открытия собора преследовал ее своими подношениями и хотел купить ее, как покупают борзую, не прибегая в своей непокорности ни к каким предварительным любезностям, этому платоническому предисловию, которого куртизанка требовала настоятельнее, чем любая герцогиня. Но Сальвиати не осмеливался приказать без церемоний убить кардинала. — Я потеряла то, что я больше всего…

Во всякое время года она носила ситцевый платок, заколотый на спине булавкой, чепец, скрывавший волосы, серые чулки, красную юбку и поверх кофты передник с нагрудником, как больничная сиделка. Лицо у нее было худощавое, голос резкий. В двадцать пять лет ей давали сорок, а когда ей исполнилось пятьдесят, определить ее возраст стало вовсе невозможно. Всегда молчаливая, прямая, с размеренными движениями, она походила на деревянную куклу, которую заводят, чтоб она могла двигаться. II …

Он оглянулся на своего друга, читавшего письмо, и увидел на столе книги. Его глаза загорелись жадностью, как у голодного при виде пищи. Он невольно шагнул к столу, все так же вперевалку, и начал с волнением перебирать книги. Он глядел на заглавия и имена авторов, читал отдельные фразы в тексте, ласкал книги глазами и руками и вдруг узнал книгу, которую недавно читал. Но, кроме этой одной книги, все другие были ему совершенно неизвестны, так же как и их авторы. Ему попался томик Суинберна, и он стал…

Но Север начинал входить в возраст, и появились прелести цивилизации. До сих пор Юг посылал только своих сыновей, теперь же он изрыгнул новое нашествие — дочерей. Они не были ни сестрами, ни женами, но им удалось вбить мужчинам в головы новые идеи и наладить строй всей жизни согласно своим собственным привычкам. Туземные женщины уже не сходились для плясок, не кружились с шумом по центральной площади в добром старом Вирджиниариле и не наслаждались веселым «Дэн Тэккером». Они снова впали в свой национальный…

Оставив их обоих за просушкой обуви, Ситка Чарли повернул назад по той же дороге, по какой пришел. У него тоже было сильное желание присесть у огня и расправить болевшие члены, но честь и закон не позволяли. Он с трудом подвигался по замерзшему полю; каждое движение вызывало протест, каждый мускул оказывал сопротивление. Там, где вода между откосами берегов затянулась коркой, ему несколько раз приходилось мучительно ускорять движения, когда хрупкий грунт под его ногами угрожающе колебался. В таких…

— Да, это я, — наконец произнесла она, — я пришла умереть вместе с тобой, Сардок! Сардок не дрогнул, но его крепко сжатые губы говорили о сильнейшем волнении, которое он с трудом сдерживал. Он молча раскрыл ей свои объятия, и она упала ему на грудь; и эти любовники, эти супруги страстно припали друг к другу, переживая в течение этой минуты все свое счастье, ушедшее навеки… Три месяца до войны Сардок, прикованный к топке паровоза, бросая полные лопаты черного корма этому рычащему чудовищу, которое…

— Ну, раз так, то не о чем больше и говорить,— сказал Гицэ,— останемся здесь, будем и дальше латать сапоги людям, которые всю неделю ходят в постолах или босиком, а по воскресеньям, если на улице грязь, берут сапоги в руки и шагают так до самой церкви. А мы будем посиживать на солнышке, на завалинке, да посматривать друг на друга: я — на Ану, Ана — на меня, оба вместе — на ребенка, а ты — на нас троих. Вот это и называется: «мир в хижине». — Я этого не говорю,— неторопливо ответила теща,— а если…

Он отнял свои руки от перил и сейчас же упал бы, если бы Гриф не поддержал его. Внезапно он преобразился, как-то окреп, его подбородок воинственно выдвинулся вперед, и суровые огоньки засверкали в глазах. — Я не позволю себя уморить. И они спохватятся. Я им предлагал пятьдесят тысяч — разумеется, не сейчас, а со временем. Они смеялись. Они не знают. Но я-то знаю кое-что! — Он что-то нащупал в кармане своего пиджака и вытащил какой-то предмет, который блеснул в полумраке. — Они не знают, что это…

— А закажыце сабе грогу, малады чалавек, — звярнуўся да мяне кантанальны радца. Ён уважліва агледзеў мяне і кіўнуў кельнеру. Я міжволі паслухаўся, прынамсі, усё адно ж мне след было чакаць распарады Штусі-Лойпіна, які адышоўся з маім заключэннем убок і цяпер пералістваў яго за столікам. У пярэдняй частцы залы гулялі зеляншчыкі, іх цёмныя постаці праступалі на фоне вокнаў. З вуліцы чуўся прыглушаны грукат трамвая. Кантанальны радца ўсё яшчэ разглядваў мяне, бесцырымонна, не хаваючы вачэй. З выгляду…

Капризная и опасная, Империя ненавидела в настоящую минуту еще одного мужчину. То был кардинал Матусека делла Генга, который с самого открытия собора преследовал ее своими подношениями и хотел купить ее, как покупают борзую, не прибегая в своей непокорности ни к каким предварительным любезностям, этому платоническому предисловию, которого куртизанка требовала настоятельнее, чем любая герцогиня. Но Сальвиати не осмеливался приказать без церемоний убить кардинала. — Я потеряла то, что я больше всего…