Классическая проза

— Светлячки назад не возвращаются, — сказал дед, сидя на нижней ступеньке крыльца. — А куда им возвращаться? — Мне отец рассказывал, будто это звезды, упавшие с небосклона. Летними ночами — так он говорил — Бог вытряхивал печурку и перевернул ее вверх дном, вот уголья и разлетелись в разные стороны. Беги-ка, подначивал он, налови светляков. Ну я, бывало, как побегу, так по светлячку в каждой руке несу. — Давай и я тебе пару штук принесу, — вызвался Дуглас. — Вот спасибо. Дуглас передвигался…

Поляна за городом опустела. В восемь вечера, когда уже смеркалось, Том Сполдинг прибежал на край этого пустыря и остановился перевести дух среди запахов и шепотов летнего разнотравья. — Вот здесь он был, — вертелось у него в голове. — Ну, почему я не смог прийти? Как назло, провалялся с простудой. Медленным шагом он приблизился к центру поляны. Втягивая носом воздух, постоял под необъятной люстрой, в которой вспыхивали и разгорались все новые созвездия. — Вот тут отдыхали львы… В воздухе…

И вот как-то осенним днем, когда небо дышало леденящим холодом, а ветер, поднимая с земли невидимые жестянки, гремел ими в летящих кронах, по тропинке, озираясь по сторонам, шла немолодая женщина, совсем одна, тонкая, как тростинка, и высохшая до желтизны, как последний лист. Остановившись у того самого склепа, она покивала головой и вздохнула. Потом приблизилась к заветному окошку и хотела заглянуть внутрь. Но на стекле толстым слоем лежала пыль, которую она медленными движениями, с дрожью в руках…

Эмили. И что в том плохого, когда выходишь замуж за вдовца? Попадись мне еще один, я и за него выйду замуж, лишь бы человек был хороший. Майор. Послушай, Эмили, ну не торопись же так. Ты меня все время на круг обгоняешь. Теперь пришла моя очередь сделать тебе предложение. Все, что от тебя требуется, это сказать «да». Эмили. Да я уже это практически сказала, так стоит ли на этом останавливаться? Майор. Э-э-э… (Смотрят друг на друга, потом страстно обнимаются.) На этот раз мы пришли к финишу…

– Должно быть, это так, если вы любите, чтобы одежда плотно прилегала к телу, – заметила она. – Однако у мышей оригинальное представление о комфорте. – Я вынужден был избавиться от нее, пока вы спали, – продолжал он. Затем залпом проговорил: – А избавляясь от нее, я оказался вот в таком… состоянии. – Ну что вы, избавление от маленькой мышки никак не может вызвать простуду, – воскликнула она с веселостью, которую Теодорик счел неуместной. Она явно что-то отметила в его неловком положении и теперь…

— Он приедет поездом семь-пятнадцать, вот увидишь. «Графанола» заиграла «Милашку» в исполнении Никербокер-квартета. — Выключи ты эту штуковину, — сказала Сьюзен. — Она никому не мешает. — Мешает мне слушать. — Тебе не надо слушать, глаза-то у тебя есть, увидишь, как он придет. Сьюзен подошла и смахнула иглу с пластинки. Голоса затихли. Воцарилось невыносимо тягостное молчание. — Вот, — сказала Сьюзен, глядя на дочь. — Теперь я могу спокойно подумать. — Ну и что ты собираешься…

— Пожалуй, дальше мне лучше идти одному, — сказал он. — А то ребята еще не поймут. — Кажется, я тоже не очень понимаю, Боб, — сказала мисс Тейлор. — Ну как же, мы ведь друзья, — с присущим ему прямодушием важно произнес Боб. — Боб… — начала было она. — Что, мэм? — Ничего. Она пошла прочь. — Я буду в классе, — сказал Боб. И он был в классе, и следующие две недели оставался там после уроков каждый вечер, всегда молча, спокойно мыл доски, мыл тряпки, сворачивал карты, а она тем временем…

Продавец билетов не отрывался от мегафона — он лез вон из кожи, зазывая публику. В нашем цирке вас ждет лавина диковинных зрелищ: клоуны, верблюды, воздушные гимнасты. Не проходите мимо! Мы не прошли мимо. Купили у него билеты, затесавшись в толпу молодых и старых, щеголей и оборванцев. У входа стояла миниатюрная женщина с крупными, как рояльные клавиши, зубами, которая жарила лепешки-тако [3] и надрывала билеты, кутаясь в линялую шаль с блестками. Я понял, что это всего лишь крылышки мотылька,…

— Можно войти? — Как вам сказать… — растерялась она. — Ну, входите. Она повела его вверх по лестнице, в полутемное царство книг. Молодой офицер огляделся и сделал медленный выдох, а потом взял с полки первую попавшуюся книгу и прижал ее к носу, чтобы вдохнуть запах. Ему хотелось смеяться. — Не обращайте на меня внимания, мисс Адаме. Вы знаете, как пахнут новые книги? Переплет, бумага, шрифт? Это как свежий хлеб для голодного. — Он посмотрел по сторонам. — Вот у меня сейчас голод, только сам…

— Сердиться, черт, да кто тут сердится? — Вы, святой отец. Судя по вашему голосу, я проклят и сожжен еще до того, как начну говорить. Священник откинулся в скрипящее кожаное кресло, провел ладонью по лицу и встряхнулся. — Да-да. День жаркий. Я сегодня не в форме. Да я вообще не слишком. — Позже к вечеру будет прохладнее, святой отец. Вам станет лучше. Старый священник пристально вгляделся в завесу. — Кто здесь исповедуется и кто исповедует? — Ну конечно же вы, святой отец. — Ну…

— Помилуй, Семен! — закричал он, увидев бегущего к нему коридорного. — Что же это такое? Я человек ревматический, болезненный, а ты заставляешь меня выходить босиком! Отчего ты до сих пор не даешь мне сапог? Где они? Семен вошел в номер Муркина, поглядел на то место, где он имел обыкновение ставить вычищенные сапоги, и почесал затылок: сапог не было. — Где ж им быть проклятым? — проговорил Семен. — Вечером, кажись, чистил и тут поставил… Гм!.. Вчерась, признаться, выпивши был… Должно полагать,…

Не ждите от меня полного отчета о том, что мне довелось испытать в этой сфере. Я буду говорить без предустановленного порядка и в соответствии с капризом часа, оставляя свободно плавать на поверхности все, что всплывает. В качестве отправной точки я выбираю Отель Великих Людей на площади Пантеона, где я проживал до 1918 года, а в качестве этапа — замок д'Анго в Варанжевиль-сюр-Мер, где нахожусь в августе 1927 года, — я здесь решительно тот же, что и прежде. В замке д'Анго мне предложили вдобавок…

Те трое орденоносцев напоминали охотничьих соколов; а я соколом не был, хотя тем, кто никогда не бывал на охоте, и я мог казаться соколом; они, эти трое, прекрасно все понимали, и постепенно мы отошли друг от друга. Но с парнем, раненным в первый день пребывания на фронте, мы остались друзьями, потому что ему так и не суждено было узнать, как повел бы себя он; поэтому-то и его отторгли, а мне он нравился, так как я мог предполагать, что из него сокола тоже не получилось бы. Майор, который прежде…

— Нет, — сказал Уильям Кэмбелл. — Ни от чего нас не вылечивают. — Нельзя же, Билли, ставить на себе крест, — сказал Тернер. Он присел к нему на кровать. — Осторожней с моей простыночкой! — сказал Уильям Кэмбелл. — Ну, не повезло тебе, так неужели же ставить на себе крест из-за этого в твои-то годы, Билли, и накачиваться всякой мерзостью! — Преследуется законом? Вот ты о чем? — Я не о законе, а о том, что это надо в себе побороть. Билли Кэмбелл любовно коснулся простыни губами и языком.…

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Как сказать! Держался он молодцом. ВТОРОЙ СОЛДАТ. А с креста небось не сошел. ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Он и не собирался сходить. Не к тому гнул. ВТОРОЙ СОЛДАТ. Ты покажи мне такого, который не захочет сойти с креста. ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Ты-то что в этом понимаешь? Вот спроси камрада. Хотел он сойти с креста, камрад, или не хотел? КАБАТЧИК. Да ведь я, джентльмены, там не был. Я такими делами не интересуюсь. ВТОРОЙ СОЛДАТ. Слушай, я их столько перевидал — и здесь, и в…

Переводчик: Н. Волжина

— Не хочу и смотреть на него. Скорей бы домой шел. Никакого ему дела нет до тех, кому работать приходится. Старик перевел взгляд с рюмки на другую сторону площадки, потом — на официантов. — Еще коньяку, — сказал он, показывая на рюмку. Тот официант, который спешил домой, вышел к нему. — Конец, — сказал он так, как говорят люди неумные с пьяными или иностранцами. — На сегодня ни одной больше. Закрываемся. — Еще одну, — сказал старик. — Нет, кончено. Официант вытер край столика полотенцем…

— Все, весь штат. — Бурно веселились, как положено в сочельник? — Не очень. — Вот доктор Уилкокс тоже слегка вкусил, — сказал док Фишер. Доктор Уилкокс поглядел на него, потом на меня. — Выпьем? — спросил он. — Нет, спасибо, — сказал я. — Как хотите, — сказал доктор Уилкокс. — Хорейс, — сказал док Фишер, — вы не возражаете, что я называю вас просто Хорейс? — Нет. — Славно, Хорейс, старина. А у нас тут был презанятный случай. — Да уж, — сказал доктор Уилкокс. — Помните…

— Это моя мать, — сказал он. — Теперь она мне еще дороже. Теперь мне не надо думать, что она похоронена там-то и там-то, и горевать. Теперь она вокруг меня, в воздухе, как птицы и как цветы. Теперь моя мать всегда будет со мной. — Господи помилуй! — сказал я. — Какая же у тебя кровь в жилах? Ты больше и разговаривать со мной не смей. — Она всюду при мне, — сказал он. — Теперь я не буду о ней горевать. В те времена он крутился около женщин и тратил на них уйму денег, все старался казаться настоящим…

Она сидела у себя в спальне за столиком, разложив перед собой газету, и только изредка поглядывала в окно на падающий снег, который сразу же таял, ложась на крышу. Она писала вот это письмо — писала набело, не видя необходимости что-либо вычеркивать или исправлять. Роунок, Виргиния. 6 февраля 1933 г. Дорогой доктор, позвольте обратиться к Вам за советом по важному для меня делу, — мне надо прийти к какому-то решению, и я не знаю, на кого можно больше всех положиться, родителей спрашивать…