Проза прочее

Говорят, в книгах все возможно. И значит, я мог бы до бесконечности водить этих господ по лестнице Пенроуза [1] , и они больше никогда не смогли бы ни спуститься, ни подняться, просто блуждали бы друг за дружкой. На самом деле книги действительно создают подобный эффект. Слова, лаконичные или растекающиеся, непостижимые или избыточные, густые, объемные, зернистые, пресекают малейший жест, останавливают движение, парализуют. Наши персонажи навсегда заперты во дворце, словно в заколдованном замке,…

А уж полюбить их – тем паче. І. Клио. Муза истории Как американский гангстер Меер Лански жертвовал деньги на Гродненскую Хоральную синагогу Самые сентиментальные люди на свете – профессиональные уголовники. Едва ли не каждый прожженный бандит при случае обязательно прихвастнет своими кровавыми подвигами, но стоит такому лишь послушать проникновенную балладу или прочитать умильный стишок – и он обязательно зашмыгает носом и брызнет слезой. Знаменитый американский гангстер Меер Лански…

– Он что, эпилептик? – спросил кто-то. – А таблетки у него есть? Мы оцепенели. Бойскауты начали спорить, как ему правильно сделать искусственное дыхание, пока одаренные и талантливые ученики истерическим шепотом обсуждали симптомы его болезни. Я заставила себя приблизиться к мистеру Эдлеру, села перед ним на корточки и взяла в свою ладонь его сухую безжизненную руку. Было начало ноября. На коврике темным пятном растеклась его слюна, он шумно, с длинными паузами, вдыхал воздух, и я помню, что откуда-то…

Когда приходят вездеходы, на столе хлеб. В остальное время мясо и супы, опять же мясные. После ужина Ольха с молодыми режутся в карты. Паша читает газету. – Паша, почему я тебя раньше не видел? Паша немного косит, когда с кем-нибудь разговаривает, улыбается притягательной улыбкой. – Я со Средних, недавно. – Это Павел Рультытегин! – Вельгоша говорит не торопясь, не поворачивая к нам головы. Знает, что его услышат. – Я Тергувье, а не Рультытегин! Почему-то его слова Пашу задели. …

Яна ощущает подступающую дурноту, вскакивает. Ванная в конце коридора, последняя дверь направо. Она несется по коридору босиком, как была, в пижаме. Еле успевает добежать, сгибается над раковиной. Яну рвет, желудок словно взяли в тиски. Во рту вкус горькой желчи. Глотая слезы, поскуливая, Яна оседает на холодный кафель, бессмысленно разглядывает разбитые костяшки пальцев и бормочет: – Умы нет. Нету больше Умы… Ума никогда не была просто кошкой. Она была другом, членом семьи, ангелом-хранителем.…

Только не врите! Все мы были студентами. Мне тридцать девять, а я скачу козленком через турникеты под свист вахтерш и дурашливый «Полонез Огинского». Когда мы были совсем юными, чтобы произвести впечатление на мою музу, я мог ткнуть дежурной по станции студенческий со словами: «Будущая звезда! Галина Сердюк! Прошу любить и жаловать!» Моя любимая гордо фланировала через проход для льготников, и мы убегали, пока работница метрополитена приходила в себя от моей наглости. Никогда не угадаешь, какие…

Кадр разделён пополам: на своём балконе горюет мужчина; на своём балконе горюют женщина. С высоты небес на героев горестно взирает Судьба и медленно растворяется в космосе. На фоне действия закадровый текст: «Изо дня в день Мужчина и Женщина ожидали нечаянной встречи с Любовью. Но по инерции жили в чуждой для каждого из них действительности. В какой-то миг в их жизнях всё переменилось». В кадре: Судьба сближает Мужчину и Женщину в пространстве. Закадровый текст: «Никому не дано быть счастливым…

Впрочем, жертвы чаще всего и сами догадывались за что. И послушно проглатывали свое унижение, ибо кому хочется, чтобы о нём ходила слава избитого девками недотепы: за всё то время, пока банда терроризировала город, ни одна жертва не пожаловалась не то что в милицию, но даже приятелям. Только несколько учителей были вынуждены уволиться с работы и поискать себе более безопасное занятие, и среди них даже один немолодой, женатый человек с тремя детьми. Кого из девушек он мог обидеть настолько, что пришлось…

Скрип двери, стремительные шажочки и тенью надвинувшаяся на занавеску ладошка Глафирьи Всеволодовны. Степан, приподнявшись на кровати, вяло интересуется: – Уже? – Уже, – эхом достоинства откликается Глафирья Всеволодовна, ладошка ее исчезает, новая цепочка шажочков выводит женщину за дверь. Степан кривится и тянется за фартуком. Кипяченым. Выбеленным. К чему все это? Зачем, от кого эта каша бытия – мне? Почему – мне? Где-то в коридоре – у лестницы, быть может, – раскатистым наглым смехом…

Любаша тупо смотрела в окно. Слезы где-то далеко застряли. Мысли застыли. Жизнь как будто остановилась. На работе – сокращение. Муж опять куда-то умотал. С порога сказал, что в рейс. Взял чистое белье, долго брился-мылся, будто на бал, и умотал. Денег, как всегда, не оставил – мол, сама работаешь, а одежду детям я куплю. Когда «куплю»? На них все горит: не успеешь постирать – все в грязи, если не в дырах. Мальчишки. Футбол, заборы, драки. Впереди – лето. Что делать? Отправить в деревню к матери?…

Ольга Федоровна жила в однокомнатной квартире в доме таком же старом, как и она сама. Как раз на прошлой неделе они с этим домом отмечали свое шестидесятисемилетие. По случаю праздника за окном с самого утра царил легкий мороз и светило солнце, а к Ольге Федоровне приехала дочка Варя с мужем Ильей и внучкой Дашенькой. Варвара со своей семьей жила отдельно. После рождения Даши, Илья сумел «организовать» им квартиру. В отчий дом Варвара поначалу заходила очень часто и часто звала родителей в гости.…

К определенному возрасту, оглядываясь на карьеру, точнее, на ее отсутствие, я смогла убедиться, что являюсь счастливым человеком, но свое собственное везение упускаю – так что все, что начинало удачно складываться и сулило обернуться счастливым финалом, заканчивалось или беззвучным ничем, или крахом. Это оказался какой-то просто удивляющий своей стабильностью «антидар»: сводить к нулю собственные блестящие дебюты, оказываться в нужном месте в нужное время – и полностью проваливать операцию. Чаще…

В итоге полицейский отпускает нас за документами, и мы мчим через весь город на Гастелло, технично маневрируя и дерзко нарушая кучу ПДД. Я, вообще-то, даже восхищена – машина во дворе сантиметр в сантиметр расходится со встречными и припаркованными. Раньше я бы не заметила, но планирую сама садиться за руль и уже привыкла смотреть по сторонам и в зеркала. Едем обратно, ребята желают нам, чтобы это была единственная сложность в нашем путешествии, куда там. Но об этом позже. Они же едут в Воронеж…

А ещё ей хотелось играть. Скрипнула открывающаяся дверь. На ловца и зверь бежит. – Ррравняйсь! Смирррна! – хриплый рык полусотника привычно нёсся к светлеющему небу. Солнце не торопилось вылезать из-за крепостной стены, наверное, тоже опасалось грозного начальства. Гуго стоял, вытянувшись по стойке смирно – алебарда в правой руке, щит в левой, глаза перед собой, выражение лица свирепое и радостное, всё как учил десятник, дядька Рор – и молился, чтобы в этот раз полусотнику не приспичило уделить…

Милые охранники семейного уюта и добра очень наивны. Нет, они, конечно, стараются изо всех своих собачьих сил. Всем своим видом показывая – я страшный! Я сильный! Я злой! Шерсть топорщится. Хвост приподнят. Щёки поджимаются вверх, обнажая угрожающего вида клыки. Рык низкий и тревожный. Дрожание голоса и, совсем чуть-чуть, подёргивание губы. И тут же, заливистый, наотмашь, лай и слюна во все стороны. Но, главное, глаза! Всем своим видом они говорят: «Я зол настолько, что в доли секунды разорву…

Ещё один персонаж энтомологической коллекции Сусловича – не вымышленный, а вполне себе всамделишный критик по фамилии Гуданец, взявшийся для чего-то с остервенением кусать хрестоматийные стихи Пушкина и стравливать Пушкина с Достоевским… …Один из аспектов книги по моему впечатлению – невидимые простому глазу муравьишки, как в знаменитом древнем кино «Андалузский пёс», пытающиеся расправиться с людьми, пожирающие их изнутри и снаружи. И второй (или первый) ряд: люди, чьи судьбы определены Божьей…

– Ну, тогда слушай, – обратился Николай к Вовчику. – История о нашем Пашке. Я тоже жил здесь в этом поселке, в этом доме, в этом подъезде. Мы с отцом переехали, когда мне было десять. Ему тогда исполнилось тридцать. По правде сказать, мой отец был мне не родным, он меня усыновил. Мы жили с ним в одной деревне, он раньше был моим соседом. Помню, часто он приходил к нам и играл со мной, когда я был маленьким. Наша деревня была небольшая, и до большой дороги было несколько километров. Рядом…

– Привет… Грустный волосатый Кабан ничего не ответил. Он просто смотрел на неё. Стоял и молчал. Перед самым лицом Блондинко возник кейс. Небольшой черный кейс. Она даже не сразу сообразила, что его держал на вытянутых перед собой передних копытцах Кабан. Но поняла, что это ей и его нужно открыть. Правой, не совсем послушной рукой (левой она держала потухшую уже сигарету) она щелкнула замочком и крышка плавно ушла вверх. На Блондинко смотрела Она. Черная блестящая, изумительная в своей красоте «Беретта».…

– Хорошо, так и быть. Отдыхай столько, сколько понадобится. Когда придёшь в себя, тогда и появишься. Утро. Квартира в сталинском доме в центре Москвы: высокие потолки, просторные комнаты, стильный ремонт, мебель, техника – весь комплект благополучного бизнесмена. На бордовом кожаном диване лежит Рома. За окном проплывают облака. Все его детские мечты сбылись: ему удалось стать успешным бизнесменом, у него роскошная квартира, дорогая тачка, девушки от него без ума. «Да, всё я это получил, – подумал…