Проза прочее

На другi дзень па адыходзе французскага войска па палуднi па горадзе прамчалiся ўланы, якiя невядома скуль узялiся. Трохi пазней па схiле Сэнт-Катрын скацiлася адна чорная лавiна, дзве другiя плынi захопнiкаў хлынулi з боку Дарнэтальскай i Буа-Гiёмскай дарог. Авангарды ўсiх трох карпусоў адначасна ўступiлi на плошчу перад ратушай, i па ўсiх суседнiх вулiцах разгарнулiся батальёны германскай армii - брукаванкi аж гулi пад чаканным страявым крокам. Словы каманды, што выкрыквалiся нязвыклымi гартаннымi…

Мы вырашылi пападарожнiчаць тыдняў шэсць па Нармандыi. Таго самага вечара мы прыехалi ў Дзьеп. А дакладней кажучы апоўначы. Ты ведаеш, як я люблю мора. Я сказала мужу, што не лягу спаць, пакуль не пабачу мора. Ён вельмi засмуцiўся. Я спыталася, смеючыся: - Вы што, хочаце спаць? Ён адказаў: - Не, дарагая, але вы павiнны разумець, што я iмкнуся як найхутчэй застацца з вамi сам-насам. Я здзiвiлася: - Сам-насам са мной? Але ж мы ад самага Парыжа былi адны ў цягнiку. Ён усмiхнуўся:…

Якая глыбокая гэтая таямнiца, таямнiца Нябачнага! Мы не здольныя спасцiгнуць яе нашымi недасканалымi органамi пачуццяў. Нашы вочы не могуць бачыць нi занадта малое, нi занадта вялiкае, нi занадта блiзкае, нi занадта далёкае, нi жыхароў далёкае зоркi, нi насельнiкаў кроплi вады... Нашы вушы падманваюць нас, бо толькi ператвараюць вiбрацыю паветра ў гукавыя сiгналы. Гэта феi, якiя нейкiм цудам робяць з рухаў паветра гукi, i гэтая метамарфоза нараджае музыку, нямыя прыродныя рухi робяцца спевамi...…

Скурчыўшыся ад болю, ён пачаў крычаць. Усе збеглiся. Старэйшы брат пакiнуў стырно. Усе налеглi на канат, намагаючыся выслабанiць зацiснутую руку. Але ўсё было дарэмна. "Трэба рэзаць", - сказаў адзiн матрос i выняў з кiшэнi доўгi нож, якi мог бы за два ўдары выратаваць руку малодшаму Жавэлю. Але рэзаць канат азначала згубiць сетку, а сетка каштавала грошай, шмат грошай - паўтары тысячы франкаў; i належала яна Жавэлю-старэйшаму, якi шанаваў свой набытак. З сэрцам, поўным роспачы, ён крыкнуў:…

За два гады жыцця яна нарадзiла дзяўчынку i шосты месяц хадзiла другою, калi мужаў карабель "Дзве сястры" - трохмачтавiк з Дзьепа - недзе знiк. Нiхто больш нiколi не чуў пра яго, нiводзiн марак, якi ступiў на яго палубу, не вярнуўся, i ўсе палiчылi, што ён загiнуў. Мартэнава жонка дзесяць гадоў чакала мужа i ў змаганнi з галечай гадавала двое дзяцей. Аднойчы мясцовы рыбак Левек, якi пасля смерцi жонкi застаўся з сынам на руках, прапанаваў пажанiцца смелай i добрай жанчыне. Яны ўзялi шлюб, i…

Булачнiкi, бакалейшчыкi, мяснiкi, натарыусы, адвакаты, сталяры, кнiгапрадаўцы, нават аптэкары - усе, па чарзе, у вызначаны час праходзiлi страявыя заняткi пад камандай пана Лявiня, былога драгунскага унтэр-афiцэра, а цяпер уласнiка галантарэйнай крамы: ужо ў адстаўцы ён ажанiўся з дачкою пана Равадана-старэйшага i атрымаў у спадчыну яго краму. Ён набыў званне каменданта крэпасцi i, калi ўся моладзь пайшла ў армiю, стварыў апалчэнне з рэшты гараджан, якое ўзялося ўвiшна рыхтавацца да абароны. Таўстуны…

Ланцуг гасцей зазмяiўся цераз панадворак. Каля самага дома строй парушаўся, распадаўся, а ў вароты ўсё iшлi ды iшлi запрошаныя на вяселле. Равы абсыпалi дзецi i цiкаўная галота, стралянiна не ўцiхала, стрэлы бухалi з усiх бакоў адначасова, i ў паветры плыў парахавы дым з яго хмельным, як абсент, водарам. Жанчыны атрэсвалi на парозе спаднiцы ад пылу, развязвалi капелюшовыя стужкi, знiмалi з плячэй шалi, перавешвалi iх цераз руку i заходзiлi ў дом, дзе збаўлялiся ад лiшнiх строяў. Сталы стаялi…

Нiводную акторку так не любiлi, нiводную жанчыну так не кахалi! Колькi дуэляў i самагубстваў праз яе, колькi прыгод i скандалаў! Якi ж цяпер год спакуснiцы? Шасцiдзесяты, сямiдзесяты, семдзесят пяты? Жулi Рамэн! Тут, у доме! Жанчына, якую абагаўлялi самы вялiкi музыкант i самы славуты паэт нашай краiны! Я памятаю, калi мне было дванаццаць, у Францыi грымнулi чуткi пра яе ўцёкi на Сiцылiю з адным пасля шалёнага разрыву з другiм. Аднаго вечара, пасля прэм'еры, калi зала пляскала ёй паўгадзiны i…

I раптам я заўважаю, што на тым баку вулiцы нейкая жанчына ў чырвоным таксама глядзiць у акно. А я была ў бэзавым, ты ведаеш мой бэзавы гарнiтур. Я не ведала гэтай жанчыны, гэта новая наймальнiца, што жыве там толькi месяц, а як увесь гэты месяц лiў дождж, дык я яе не надта бачыла. Але я адразу заўважыла, што гэта была распуснiца. Спачатку мне зрабiлася агiдна i непрыемна, што яна, гэтак як i я, стаiць каля акна. А пасля, паволi, яна мяне зацiкавiла. Абапёршыся локцямi на падваконнiк, яна сачыла…

- Васпан Бэлём. Падышоў сухарэбры Бэлём; галава ў яго была схiлена набок, ён з гаротным выглядам тулiў да вуха насоўку, быццам яго мучыў моцны боль зубоў. Усе пасажыры былi ў сiнiх блузах паўзверх дзiвакаватых старадаўнiх свiтак з чорнага альбо зеленаватага сукна - святочных строях, у якiх сяляне пакажуцца толькi на вулiцах Гаўра; на галаве ў кожнага вежай узвышалася шаўковая каскетка - вяршыня элегантнасцi ў нармандскай вёсцы. Сезэр Арлавiль зачынiў дзверцы ў будзе, ускараскаўся на сваё…

1765 ноябрь - Находясь в родовом поместье Лакост в компании с танцовщицей Бовуазан, де Сад выдает ее за свою жену. 1767 24 января - Смерть графа де Сада. Донасьен-Альфонс-Франсуа наследует сеньориальные права в Лакосте, Мазане, Сомане и земли Ма-де-Кабак поблизости от Арля. 16 октября - Очередное донесение инспектора Марэ: "Вскоре мы снова услышим об ужасных поступках де Сада, который ныне старается уговорить девицу Ривьер из Оперы стать его любовницей, предлагая ей за это по двадцать…

Ничего не поделаешь. Решено было справить свадьбу после жатвы. И вот как-то в воскресенье вечером семья кончала обедать во дворе фермы. Обед был почти что свадебный. Невесты, правда, не было, но за ее здоровье пили неоднократно... Тут к калитке подошел мужчина и дрожащим голосом сказал, что хочет поговорить с хозяином Эстевом наедине. Эстев встал и вышел на улицу. - Хозяин, - сказал мужчина, - вы собираетесь женить сына на мерзавке, два года я был ее любовником. Раз я говорю, - значит, и доказать…

Увидев меня, он улыбнулся: - Уж тесно-то нам сегодня не будет, сударь... И действительно, кроме меня на пароме никого не было. Но пока перевозчик отвязывал канат, подошли еще люди. Первой подоспела толстая ясноглазая фермерша, которая ехала в Корбейль с двумя большими надетыми на руку корзинами, выпрямлявшими ее дородную фигуру и придававшими твердость и уверенность ее походке. За нею на утоптанной дорожке показались и другие пассажиры, еле различимые в тумане, но голоса их явственно доносились…

- Позвольте, - сказал я, слегка удивившись, - вы ведь были его единственным другом и вообще единственным человеком, с кем он общался. Чуть ли не буквально единственным. У него, говорят, не было даже прислуги в доме. - Ни одного человека. Какая-то старая карга приходила, кажется, через день готовить ему еду и делала самое необходимое. Он вечно стоял у нее над душой и следил, чтобы она не положила на сковородку лишнего кусочка жира. Я сам видел. Из города он, несмотря на свой почтенный возраст,…

Все остальное, однако, теперь для меня непостижимо: "экзамены", "служба" (где у меня, впрочем, был прекрасный отдельный кабинет, и я даже много чего успел, сидя в нем, сделать) и то, что мы вообще могли играть этот спектакль, спасавший нас всех в те годы. Но самое непостижимое вечера, которые мы проводили тогда у адвоката Р. Панорама окончательно окаменела - нигде ни ростка зелени, и даже единственное дерево там, глубоко внизу, в углу какого-то двора, на которое я всегда смотрел, тоже исчезло.…

- Ну, знаешь, будет! Коль я схвачу тебя за руку, тебе несдобровать. - И третий раз медленно провел писарь рукой по лицу счетовода, а когда тот уже готов был его схватить и хотел было воскликнуть: "Вот ты и попался!", у него в руках оказалась ледяная, обрубленная по локоть рука утопленника, и леденящий, смертельный страх заполз счетоводу в самое сердце, поразил всю его живую плоть. Когда же он очнулся и пришел в себя, то произнес слабым голосом: - Сколь ни прискорбно это, но вы выиграли наш спор.…

Я молод, жизнь во мне крепка, Чего мне ждать, тоска, тоска! Это поняла Татьяна. В бессмертных строфах романа поэт изобразил ее посетившею дом этого столь чудного и загадочного еще для нее человека. Я уже не говорю о художественности, недосягаемой красоте и глубине этих строф. Вот она в его кабинете, она разглядывает его книги, вещи, предметы, старается угадать по ним душу его, разгадать свою загадку, и "нравственный эмбрион" останавливается наконец в раздумье, со странною улыбкой, с предчувствием…

Иной раз мне доставляет удовольствие проскакать галопом по истории верхом на помеле сэра Вальтера Скотта. В другое время приятно посидеть и побеседовать с мудрой Джордж Элиот. С террас ее сада я смотрю вниз на Лоумшир и его ничем не примечательных уроженцев, а она рассказывает мне своим спокойным низким голосом о мятущихся сердцах, скрытых под вельветовыми куртками и кружевными пелеринками. А как можно не любить Теккерея, этого остроумнейшего и добрейшего человека, хотя и чуть-чуть сноба! Есть…

- Но разве бы вы не хотели поговорить с ним более продолжительное время? - сказал я. - Что касается до нашего дела, то оно не уйдет - всегда можно будет улучить время для него. - Нет, ничего, - ответил он, - мы с братом уже успели перетолковать более или менее обо всем, к тому же завтра я его опять увижу. Я вспомнил эту сцену однажды вечером, обедая с несколькими русскими друзьями в одном из петербургских отелей. Один из присутствующих не видел своего троюродного брата - горного инженера -…

Идея пришлась мне по душе. В своем энтузиазме я предложил составить ему компанию и подождать за дверью магазина. Я сказал, что, по-моему, и Гаррис не прочь будет побыть участником - вернее, свидетелем. Джордж ответил, что его замысел не совсем таков. Он предлагает, чтобы Гаррис и я зашли в магазин с ним вместе. При поддержке Гарриса, имеющего грозный вид, и при условии, что я буду стоять у двери, дабы в случае нужды вызвать полицию, сказал он, он готов рискнуть. Мы отправились к Гаррису и выложили…