Проза

Соседка увлеклась; и сама миссис Кертис на этот раз воспринимала старую-престарую историю о похоронах Мэндерса с каким-то обостренным интересом; она слушала, сосредоточенно пожевывая губами. – У Боба тоже будут хорошие похороны, – наконец проговорила она. – Как-нибудь выкручусь, получу страховку, тут поскребу да там… Вот не знаю только, как насчет факельщиков. Это всё же расход. Когда в Ист-Энде у женщины не хватает денег на приобретение вещи, о которой она мечтает, она никогда не скажет об этом…

Домой Паша приходил голодный, усталый. Первым Делом он быстро стаскивал гимнастерку, и я поливал ему во дворе из синей эмалированной кружки. Паша нагибался, а я поливал и сверху глядел на упругие, твердые бугры мускулов на его плечах и руках, которые тяжело и уверенно двигались под темно-коричневой загорелой кожей, и думал: скорей бы и у меня выросли на руках, груди и животе такие мускулы! А то ведь, если говорить честно, меня боятся тронуть мальчишки с других улиц не потому, что я сильный и смелый…

Покер – игра для джентльменов (он без колебаний часто пользуется этим заезженным словом; в его время быть джентльменом подразумевало не только привилегии, но и обязанности), и роял флэш следовало уважать не за то, что он приносит вам деньги («мне не доводилось видеть, чтобы кто-нибудь выиграл много на роял флэше», – говорит он), но «потому, что благодаря ему ни одна комбинация не является абсолютно выигрышной, и тем самым он избавляет джентльменов от необходимости торговаться наверняка. Не будь флэшей,…

Лондонский специалист сказал Эшендену, что если он некоторое время последит за своим здоровьем, то совершенно поправится, и теперь Эшенден с любопытством взглянул на Маклеода. – Что вы делаете здесь целыми днями? – спросил он. – Делаю? Когда болеешь туберкулезом, забот целая куча, милейший. Я меряю температуру, потом взвешиваюсь. Потихоньку одеваюсь. Завтракаю, читаю газеты и иду гулять. Потом отдыхаю. После второго завтрака играю в бридж и снова отдыхаю, потом обедаю. Снова играю в бридж и ложусь…

– Все друзья и хороший корабль. Хорошая еда и хорошее пиво. Чего еще желать разумному человеку? Сначала они держались со мной чуть отчужденно. Хотя пароход мог бы взять полдюжины пассажиров, им редко приходилось возить кого-нибудь – а незнакомых так и вовсе никогда. А я был незнакомым, и к тому же иностранцем. Они любили развлекаться по-своему и не желали, чтобы кто-нибудь им мешал. Однако все они любили бридж [1] , а иногда старший или второй помощник оказывались заняты и не могли сесть за карты.…

II В 1919 году, по дороге на Дальний Восток, я оказался в Чикаго и по причинам, не имеющим никакого касательства к этой повести, задержался там недели на три. Незадолго до того вышел в свет один мой роман. Роман имел успех, и не успел я прибыть в Чикаго, как ко мне явился интервьюер. На следующее утро у меня зазвонил телефон. Я поднял трубку. — Это говорит Эллиот Темплтон. — Эллиот? Я думал, вы в Париже. — Нет, я здесь, гощу у сестры. Приезжайте к нам сегодня завтракать. — С удовольствием.…

Даша заехала туда случайно — искала дорогу — и увидела всех пятерых, лежащих в траве прямо рядом с парковкой. Они не испугались подъехавшей машины, не бросились прятаться, а, напротив, встали на свои неуверенные тонкие лапы и вытянули некрасивые морды с глубоко запавшими белесыми глазами. То ли у повара закончился контракт в этом клубе, то ли произошло еще какое-то человеческое событие, но только младенцы-койоты, осиротевшие на третьей неделе своего проживания на земле, не научившись ни охотиться,…

Ох, она ему и снилась, Настасья Филипповна! И все развратными такими образами, соблазнами несусветными! «Обвенчаюсь, — думал, — и замолю. Из церкви на богомолье поедем, подальше куда-нибудь, на пароходе поплывем!» Как, бывало, глаза закроет, так перед ним картина эта, аж горло иногда перехватывает: стоят они вдвоем на палубе, смотрят друг на дружку, а она ласковая с ним, Настасья Филипповна, смеется, кудри со лба отводит… Д-д-ду-рак ты, Рогожин! Как есть дурак! Ты на ней женишься и ни одной ночи…

Из комнаты Шуры постоянно по вечерам доносилось стрекотанье швейной машинки: Шурик шил что-то из огромных кусков болоньи – не то палатки, не то парашюты – и где-то нелегально сбывал. У поэта же всегда было тихо. Зайдя к нему однажды вместе с Костей, я помимо хлама, старой кровати с железными спинками и самого поэта обнаружил россыпь стихов. Ими были исписаны все обои от пола и на высоту вытянутой руки. Из того, что я сумел прочесть, запомнились две строчки, наверное, благодаря их зловещему шипению…

– Нет! – простонал хозяин, завидев в руках у нее пластиковую бутылку кетчупа. Он закрыл глаза, а когда открыл, всё перед ним – и тело Темненькой, и обои, и бумаги на столе – было заплевано красными кляксами. Теперь Георгий гнался за Беленькой, бормоча на бегу проклятия. Он настиг ее в спальне, повалил на ковер и, отобрав бутылку, силой разукрасил ее саму и даже впрыснул в промежность. – Придурок! – заколотила та кулачками обидчика в грудь. – Щиплет же! – А ты пописай – и перестанет, – хохотнула…

До середины ночи у Семеныча не выключается телевизор. Раскинувшись на широченном диван-кровати, занимающем центр комнаты, сунув под загривок себе две подушки, Семеныч смотрит подряд все передачи, время от времени лишь меняя каналы. Часто так и засыпает – при светящемся, но уже онемевшем экране, с пультом в руке. В кухне, благодаря термосу «поттеру», всегда имеется кипяток: Семеныч и среди ночи не прочь побаловаться чайком с халвой, пахучие маслянистые кусочки которой он извлекает из полиэтиленового…

– А где командир роты? – Там… – куда-то в пространство, неопределенно махнул головой связист. – Позвать? – Позвать. – Подержите тогда трубку. Вскоре он вернулся вместе с Конаковым. – Здорово, инженер. В гости к нам пожаловали? – Он снял через голову автомат и стал расталкивать храпевшего старшину: – Подымайся, друг. Прогуляйся малость. Старшина растерянно заморгал глазами, вытер рукой рот. – Что, пора уже? – Пора, пора. Протирай глаза и топай. Старшина торопливо засунул руки…

И потом, в такси, сидя рядом с Юрочкой, она думала, какой он, Юрочка, славный, какой милый и деликатный, как стесняется, вот даже сейчас, хотя бы нечаянно задеть ее рукой. «А ведь я нравлюсь ему, честное слово, нравлюсь», – подумала она, и эта мысль, что она может нравиться простому, здоровому двадцатидвухлетнему парню, была ей особенно приятна. Она искоса посмотрела на него. Он сидел прямо, положив руки на колени, и через плечо шофера смотрел на бегущий навстречу асфальт. – Дуешься, Юрочка, а?…

– Я чрезвычайно рад, герр оберст (я был только капитаном, но старичок возвел меня почему-то в полковники), чрезвычайно рад, герр оберст, что имею дело с таким высококультурным и образованным человеком (опять-таки я не совсем понял, какие у старичка были основания сделать этот вывод, но возражать не стал, бог с ним). Мне также весьма приятно приветствовать в вашем лице человека, который, став, так сказать, хозяином этого прекрасного дворца, сумел, невзирая на трудности и сложности военного времени……

– Здесь больно? А здесь что чувствуете? – спрашивала Анита Таптапова, не переставая месить пальцами под рёбрами у Фомы. – Не дышать. Дышать. Галина Петровна улыбалась и ничего не говорила, а после того, как Анита Владимировна порекомендовала Фоме всё, что сочла нужным, и ушла, протирая очки, она удалилась тоже, но затем вернулась и секретно добавила: – Птичка, ты это, не капризничай. Будешь вызывать нарекания – лечение медленнее пойдёт. А главное, чтобы все лекарства приносили пользу – постоянно…

Альфредо невозмутимо пожал плечами – он уже давно привык к сарказму Долорес и не реагировал на него. – А как насчет Евы? – снова задала вопрос его собеседница. – По-моему, по ее поводу двух мнений быть не может. Долорес подняла свои тонкие, подведенные черным брови: – Объясни, что ты хочешь этим сказать! – Один из Хранителей обязательно должен быть женского пола, – ответил Альфредо, – поэтому Ева, несомненно, подойдет нам. – Хм, – Долорес неопределенно качнула головой, – может быть, ты…

«Затянувшаяся дискуссия означает, что обе стороны не правы.» «Лучшее – враг хорошего.» Вольтер «Любовь – вещь идеальная, супружество – реальная; смешение реального с идеальным никогда не проходит безнаказанно.» И. Гёте «Собственное сознание своей правоты важнее для человека, чем двое свидетелей его невинности.» «Если кофе проливается на одежду. То это уже не кофе, а грязь.» Гиппель «Старые безумцы безумнее молодых.» «Суждения наших врагов о нас ближе к истине, чем…

К сердцу словно подкатывали волны. Тиёко, чувствуя смятение в душе, притворялась, будто ничего не происходит. Она с неприязнью вспомнила голос Тани – вылитый отец. Эта мысль задела ее за живое, но Тиёко не сразу осознала причину неожиданной горечи. Ей захотелось разобраться в себе. Пока она строила в уме смутные догадки, экспресс прибыл в Токио. Последний раз Тиёко была здесь на экскурсии с группой деревенских стариков три года назад, но ни с мужем, ни с сыном не виделась. Больница А. Ю. – известное…

Петрович, не только одежда пассажиров ранних троллейбусов останавливала на себе его взгляд. У него создавалось ощущение, что он видит и все то, что скрыто у этих людей под одеждой, и от такого видения ему совсем становилось не по себе, поскольку одежда была все-таки лучше тел, в нее одетых, – тела представлялись Калиночке еще более изношенными, бесформенными и несвежими. Такими же бесформенными и такими же несвежими, как лица, пристроенные природой над телами. Вообще, когда-то Юрий Петрович Калиночка…

– Опять букет располовинили, – журила умывавшая нас по утрам старая нянька тетя Зина. – Все мои веники потрепали, а теперь за цветы взялись. Ох ты, горюшко мое! От этих каменных панцирей нельзя было избавиться до срока, и надо было терпеть и дожидаться своего часа, своей судьбы. Двоих из двенадцати унесли еще в марте… С тех пор койки их пустовали. В том, что на освободившиеся места не клали новеньких, чувствовалась близость конца войны. Конечно, там, на Западе, кто-то и теперь еще падал, подкошенный…