Проза

Была когда-то земля – с лесами, полями, реками, дорогами и городами, земля прекрасная и плодородная. И был над нею поставлен богом король, самый седовласый и самый гордый из всех королей, о которых когда-либо ходили по свету достоверные слухи. У короля была единственная дочь – сама юность, красота и порыв. Король был в родстве со всеми соседними тронами, а дочь его была еще ребенок и совсем одна, почти как сирота. И это, конечно, ее нежность, и доброта, и власть, заключенная в спокойном безмятежном…

Локомотив пронзил почти бесконечным свистком голубой воздух душного, мерцающего светом августовского полдня. Пьер сидел со своей матерью в купе второго класса. Мать была женщиной невысокой, подвижной, в скромном черном суконном платье, с бледным добрым лицом и угасшими, тусклыми глазами – вдовой офицера. Ее сын – малыш, никак не старше одиннадцати лет, в мундире воспитанника военной школы. – Вот и приехали, – сказал Пьер громко и радостно, вынимая свой скромный серый чемоданчик из дорожной сетки.…

…24 ноября 1663 года Отто фон Рильке, владелец имения Лангенау (Гренитца и Цигры), введен во владение долей в имении Линда, прежде принадлежавшем брату его Кристофу, павшему в Венгрии, однако при том условии, что он отказывается от всех и всяческих прав на означенную долю в случае, ежели брат его Кристоф (павший в чине корнета в эскадроне барона фон Пировано его импер. велич. австр. гейстерского кавалерийского полка, что прилагаемым свидетельством о смерти удостоверяется) воротится в указанное имение……

– Вот сволочи! – внезапно проговорил чей-то голос в толпе собравшихся у главных ворот любопытных, когда из зала донесся новый раскат смеха. – С чего это они так развеселились! – Эй! Прочь с дороги! Толпа поспешно расступилась, и в ворота с грохотом промчалась черная лакированная коляска, запряженная парой вороных трехлеток. 2 В клубе только что закончилось выступление Эятё, [2] исполнившего «Таскэ Сиобара», [3] и на сцене, встреченные громом аплодисментов, появились Косидзи и Хироскэ.…

Ну, если уж мы заговорили о женщинах… Женский роман – термин уничижительный. Воображение мгновенно рисует аляповатые обложки с голубиной парой влюбленных, крупный шрифт для малограмотных и нежно-розовый образ Барбары Картленд с круизами, подушками и собачками. Но женская проза – нечто иное. В этом случае подразумевается особый женский взгляд, специфическое женское видение мира. Вы связываете себя с женской прозой в этом втором понимании? Знаете, в каждом интервью мне задают этот вопрос. Следующего…

– Да, – вздыхает мой муж. – Трудно быть полиглотом… Вот Борис никогда не заботится о том, чтобы кто-то где-то понял его правильно. У него своя метода: он повторяет за собеседником последнее слово и широко улыбается. – Грация! – несется нам вслед от официантки, довольной чаевыми. – Грация, – галантно повторяет мой муж, и ступенек через пять добавляет себе под нос: – Грация за изжогу! Да, завтрак в итальянском пансионе общеизвестен: круассан, принципиальная булочка, твердым моральным устоям…

Я от жалости чуть не заплакал, Сеня. Ну, думаю, старость, сучья ты доля… Бросил тряпку в тазик с водой, вытянулся во фрунт, честь отдал, да как гаркну: «Матросы краснознаменного Балтийского флота выстроены для приветствия Фани Моисеевны Фишман! Р-ра-а! Р-ра-а! Р-ра-а!..» И смех и грех… Это потом уже, на похоронах, мне ее дочь рассказала: семью у старухи в Виннице немцы расстреляли. Пока сама она по комсомольской части какой-то транспорт сопровождала… Да всей семьи-то – мать и годовалая дочка.…

Она обрадовалась моему звонку страшно – благодарила, разволновалась, заплакала… И на меня обрушилась короткая и бурная, как ливень в горах, жизнь, любовь и неудавшаяся смерть этой двадцатишестилетней женщины. Я не прерывала, не могла прервать, не смела: литераторам знакома эта охотничья – как ни грешно это – окаменелость азарта, неподвижное напряжение рыбака, высидевшего хороший клев. – Я в Киеве родилась – вы представляете, что это такое, нет? Это оголтелый извечный антисемитизм учителей, учеников,…

Так началась эта легкая забавная связь… В то время он за гроши снимал мастерскую в старом арабском доме в районе Яффского порта, неподалеку от «шук пишпишим» – крикливого, пестрого, знойного, пропахшего корицей и кориандром, маслами и марихуаной, пропитанного затхлыми запахами старых вещей, свезенных сюда эмигрантами разных стран и эпох, мерцающего из тьмы глубоких лавок зеленоватой медью блошиного рынка, расползшегося разлапистым крабом по дюжине окрестных переулков. Железные, крашенные ярко-синей…

Словом, за час управились и остались друг другом довольны. Тут он спохватился, стал одеваться и пообещал, что вот-вот, минут через десять-пятнадцать, они появятся. – Кто это – они? – спросила поэтесса. – Ну, Михайлов и еще один, визажист… – Кто-кто?! Журналист смущенно и плутовски улыбнулся. Он уже стоял в дверях. – Нина Аркадьевна, дорогая, но ведь если б я сразу сказал, что явится целая команда, вы бы меня и на порог не пустили? – Конечно не пустила бы! – возмутилась она. …

А я смотрела ему вслед и думала – с каким вопросом мог бы ко мне на московской улице обратиться его сверстник? «Тетенька, который час?», или спросить – как найти такую-то улицу, или – что крайне редко случалось – выклянчивать у прохожих медь («тетенька, я деньги потерял, до дома доехать не могу…») – но это особо предприимчивые и артистичные, я таким всегда давала деньги – за талант. Но – с покровительственным спокойствием интересоваться – не нужна ли взрослому человеку помощь? С какой стати? Ему…

Я входила в автобус в самом начале маршрута, почти всегда была первым пассажиром и садилась на переднее сиденье, возле двери. Водитель, молодой сумрачный парень, на мое «доброе утро» только молча кивал и на всем протяжении пути не говорил ни слова. Но каждый раз происходило одно и то же, со временем ставшее чуть ли не ритуалом: перед особо опасным участком пути, когда автобус должен был быстро проехать узкими улочками арабского села, водитель, держа левую руку на руле, правой доставал из кармана…

– Тебе, – простодушно ответил он. – Да благословит вас Бог, масса Гек! Тогда он с жаром принялся доказывать все выгоды самостоятельного бизнеса. Можно сильно греть налоговое управление, объяснял он, списывая текущие расходы на все, буквально на все! К примеру, приобретаешь ты за пятьдесят миллионов долларов на аукционе "Сотбис" Ван Гога, "Автопортрет с отрезанным ухом", и когда представляешь документы об этом в налоговое управление… – ..'.тебе отрезают все остальное… – Да нет! – кипятился…

- Евка! - опять крикнула бабка из кухни. - Все простыло! "Ну и имечко!" - подумала Евка в миллионный раз. Она так часто думала именно этими словами, что у нее уже выработалась мысленная интонация. "Ну и..." - думала она на вдохе и делала крошечную паузу. "И - имечко!" кончала она на выдохе и мысленно ставила три восклицательных знака. - Ев-ка! Что ты сегодня, сдохла?! - Пора, пора, рога трубят! - вполголоса пробормотала Евка. Она вообще была негромким человеком. На кухне бабка сплетничала…

Он был талантливый и смешной. На мой взгляд - редкое и милое сочетание. Я не могу сказать определенно, в чем выражался его талант. Он был очень музыкален, он был, как говорится среди музыкантов, "слухачом". Но не это главное. Он принадлежал к той породе людей, которые способны мгновенно воплощать в слова и жесты все удачное и прекрасное, что мелькает в их воображении, воплощать метко и образно, не тратя времени на режиссуру. У него получалось все так легко и свободно, словно он долго репетировал.…

Фирочка и вправду оказалась приятнейшей особой – с круглым улыбчивым лицом, ласковым голосом и убаюкивающей речью. «Откроем ротик… – бормотала она нежно, колдуя над моим зубом, – … сейчас откроем зубик… положим ватку с лекарством… поставим пломбоч-ку… полощите ротик…» и т. д. Я расслабилась. Я, можно сказать, совсем размякла. Ангелы, кроткие ангелы реяли надо мной, и один из них – в белом халате – нежно овевал меня крылами… Наконец я покинула кресло. То, что у зубного врача может быть совсем…

– Ирина! Та подошла, вытирая руки о передник. – Зайди в дом! – сказала мать тихо, подчиняясь годами выработанному правилу: «Чтобы люди не слыхали». Наступив на скребок, Ирина очистила прилипшую к подошвам грязь, сняла ботинки и осталась в плотных шерстяных носках. – Отца-то нет. Думала, на чердаке, окликала – не отвечает. Слазай, посмотри, – прошептала мать. – Чего лезть?! Был бы там – отозвался. – Слазай, посмотри! – повторяла старуха, подталкивая Ирину к лестнице. Боком, осторожно…

На том решили, сдали документы Якоба в университет, а может быть, просто записали в университет, не знаю, как это делается в Швейцарии, все оформили и поехали в Россию: мой дедушка профессор Ивановский и мой будущий отец, красивый молодой блондин Якоб из города Базель, Швейцария. Было это в 1909 году, почти семьдесят лет тому назад. Теперь представьте себе состояние молодого человека из Базеля, пересекающего Россию в 1909 году. Я не был в Базеле, не был в Швейцарии, но я почти два года был в Германии,…

– Да, милорд. Курьерский корабль с гробом уже приближается к «Нирване». – Я встречу капитана курьера один, в Большом Зале. Не нужно церемонии. Пусть роботы проверят шлюз, эскорт и гроб на предмет инфекции. – Да, милорд. Упоминание о болезни было частью ложной версии. На самом деле не фламландская чума уничтожила единоутробного брата Ногары Йохана Карлсена и уложила его в ящик, несмотря на официальную информацию. Врачи предложили заморозить героя Каменной, как последний шанс предотвратить его…

-- Но она хочет видеть меня не ради книги? - несколько разочаровано произнесла Лемус. -- О-о! По гораздо более интересному делу! Значит, я могу передать моему хозяину, чтобы он поручился за вас перед их величествами? -- Да, - радостно ответила Светлана. - Я обязательно приду! -- Благодарю вас, но очень прошу вас сохранить наш разговор в тайне! Мсье Лану раскланялся и удалился. -- Какой приятный молодой человек! - вздохнула Лемус. Похоже, меня ждет что-то интересное. Просто так король с…