Проза

И наоборот, стоило ему заметить, скажем, что суп пересолен, как он сразу же получал нагоняй от тещи, а на следующее утро его вызывал к себе в кабинет шеф и начинал поучать суровым начальственным тоном: – Я вас, господин Дунич, всегда считал серьезным и старательным чиновником, а серьезный и старательный чиновник должен быть таким везде: и в церкви, и в канцелярии, и на улице, и дома. Никто мне на вас не жаловался, но я слышал, что за последнее время у себя дома вы стали грубияном. – Но… – пытается…

Сначала он был грязным осленком, затем рос, рос, и вместе с ним росли его уши, пока он не вырос и не стал взрослым ослом. Боже мой, что творилось в душах отца и матери, как заблестели их глаза от слез родительской радости, когда однажды хозяин принес седло и ему. Каждый родитель сможет понять эту радость, если вспомнит тот день, когда он впервые купил книгу своему подросшему сынишке. Но с ослом случилось то же, что бывает и с нашими детьми, когда после покупки книги школьный служитель вынужден силой…

– Сударь, – сказал мне господин начальник, – вам уже известно о несчастье, постигшем наш город. Вчера ночью скончался Иосиф Стоич, человек с большими заслугами, пользовавшийся уважением всего города. Вы и сами имеете представление о заслугах покойного перед нашим городом и о горячей любви и уважении, которые все мы испытываем к нему. Кроме всего прочего, необходимо, чтоб кто-нибудь из граждан произнес над гробом речь. Мне известно, что вы написали один веселенький водевиль, на основании чего можно…

Эта сверхидеальная гостья редко покидала отель. Ее привычки удивительно гармонировали с традициями взыскательных клиентов «Лотоса». Чтобы вполне насладиться благами этой изумительной гостиницы, необходимо игнорировать город, словно он находится от нее в десятках и десятках миль. Хороший тон разрешает краткое посещение соседнего увеселительного сада под покровом вечерней мглы. Но в дневную жару принято оставаться в тенистых пределах «Лотоса» – так форель неподвижно повисает под хрустальными сводами…

- Мужчины? - переспросила Сью, и ее голос зазвучал резко, как губная гармоника. - Неужели мужчина стоит... Да нет, доктор, ничего подобного нет. - Ну, тогда она просто ослабла, - решил доктор. - Я сделаю все, что буду в силах сделать как представитель науки. Но когда мой поциент начинает считать кареты в своей похоронной процессии, я скидываю пятьдесят процентов с целебной силы лекарств. Если вы сумеете добиться, чтобы она хоть раз спросила, какого фасона рукава будут носить этой зимой, я вам…

Сам Блейни содрогнулся бы, увидев, как Элен дает отпор Джону. Глаза ее пылали гневом, а своим вопросом, за кого он ее принимает, она буквально испепелила его. Джон готов был удалиться. Мужество покинуло его. Он отвесил Элен низкий поклон и залепетал что-то насчет того, что «он над собой не властен», а также «навеки сохранит в своем сердце память о...», в ответ на что она велела ему, не теряя времени попусту, седлать пожарную лестницу и мчать вниз во весь опор. – Я устранюсь, – сказал Джон Дилэни. –…

Жизнь мою там описывать не стоит, но об одной вещи упомянуть надо. Именно в той школе я впервые узнал кое-что о де Селби. Как-то раз в кабинете физики и других точных наук, когда там никого не было, я увидел старую потрепанную книжку. Я засунул эту книжку к себе в карман, чтобы почитать утром в постели — незадолго до того я получил разрешение вставать по утрам, когда мне заблагорассудится: такую привилегию получали далеко не все. Мне тогда было около шестнадцати лет; года я точно не помню, но вот…

От этих слов я даже онемел. На столе лежала стальная арматура для бетонных труб, что используют в городских жилищах. Особо на них не наживешься, в лучшем случае заработаешь 500 иен в день. Да и к тому же много их не требуется, да деньги получаешь с опозданием в три месяца. Ивамото оценивающе оглядел мои станки мутными глазами, потрогал стержни и сказал: – Будешь возиться с таким барахлом, только на вареный рис и заработаешь! Его слова задели меня за живое. – Это лучше, чем делать оружие! – не…

Тех, кто нарушал обет, осаждали видения и преследовали духи. Мы находили утешение только тогда, когда возвращались в мир Нерожденных, в страну фонтанов, где наши любимые ожидали нас в молчании. Те же из нас, кто, обольстясь посулами счастья, задерживался в мире живущих, шел по жизни с роковыми обреченными глазами, неся в себе музыку прекрасного трагического мифа. Наши рты бубнили мрачные пророчества. Наше сознание осаждали ослепительные образы будущего. Нас считали странными, потому что одной своей…

Я не заметил, как одна из латиноамериканских девчонок бесшумно выскользнула из бара вслед за мной. Росточком она на превышала ста сорока сантиметров, а возрастом восемнадцати лет, и звали ее просто — Анита. Была она, как позже выяснилось, родом из Эквадора. Этакий южноамериканский вариант героини датского сказочника, залетевший, как в болото, в «веселый квартал» Гамбурга. Хозяин бара, в котором базировалась их группа и куда забрел я, запретил им назойливо приставать к клиентам — вот если те сами…

Придя на пляж, девушка обменялась кое с кем из завсегдатаев здешних песков сдержанными кивками и легкими улыбками, намекавшими на принадлежность к некоему клану, и устроилась загорать на цветастой подстилке. Он был довольно наивен в то время. Сейчас-то совершенно ясно, что привлечь подобную девушку ему было абсолютно нечем. Но умный, видя непреодолимое препятствие, поворачивает, а дурак бросается очертя голову на штурм… и добивается успеха. Покружив вокруг раскинувшегося в самой свободной позе…

О каменную столешницу звякнула бутылка «Биттбургера», а затем и гигантская тарелка с выбранным им раз и навсегда блюдом, кстати, самым дешевым: кусочками цыпленка с рисом, овощами, молодыми побегами бамбука, некими китайскими грибами (неопасными). Все это тушилось тут же на большой сковороде с ловким подбрасыванием. Напротив, в потемневшем окне он увидел себя. Вот так: Вдруг с отвращеньем узнаю Отрубленную, неживую, Ночную голову мою. [3] 3 Владислав…

И никуда не ехать. * * * – Я тебя люблю, – сказал Менелай. Маленький, широкоплечий, он походил на Тезея. Лишь светлые кудри – как у Пирифоя. Казалось, двое первых похитителей вернулись, чтобы воплотиться в этом человеке. Увы, Тезей возвратился из царства мертвых лишь за тем, чтобы упасть со скалы в море. Пирифой встретил тень друга так же, как и проводил на свободу – сидя на камне у входа в преисподнюю. Иногда его, приклеенного к камню, навещала Персефона. Рассказывала последние сплетни, спрашивала,…

Юрий Олеша АЛЬДЕБАРАН На скамье сидела компания: девушка, молодой человек и некий ученый старик. Было летнее утро. Над. ними стояло могучее дерево с дуплом. Из дупла легко веяло затхлостью. Старик вспомнил детские проникновения в погреб. Молодой человек сказал: - Я сегодня свободный весь день. - Я тоже, - сказал ученый старик. Молодой человек работал машинистом на трамбующей машине "Буффало". Он укатывал асфальтовые мостовые. Он был латыш, по фамилии Цвибол. Саша Цвибол. …

Вижу далеко-далеко впереди себя гигантские буквы на обратной стороне фабрики. Овраг пересекает мой путь. Это та свалочная канава, над которой в детстве реял гений путешествий. Да, именно из канавы возникал этот самый мечтательный гений детства. Может быть, потому, что она зияла, как ров на границе города. Может быть, потому, что дети, приходя сюда – в такую запретную отдаленность, – знали, что, вернувшись, будут наказаны, и потому очертя голову шли на опасность – на выбегающую из-за кочек…

Выделенный из эскорта стражник неуклюже бросился ловить пса; пес же подпрыгивал и вертелся, подпуская его совсем близко, однако в руки не давался, расценив, видимо, все это как часть игры. Молодой стражник-индус подхватил горсть гравия и хотел отогнать пса камнями, но он ловко увернулся и снова бросился к нам. Радостное тявканье эхом отдавалось в тюремных стенах. Во взгляде осужденного, которого крепко держали двое стражников, читалось прежнее безразличие: будто происходящее было очередной формальностью,…

– Все мы строители, – говорил Леандру, обычно за ужином, дед Чихорич, – но нам для работы дается необыкновенный мрамор: часы, дни и годы; а сон и вино – это раствор. Все мы строители времени, гонимся за тенями и черпаем воду решетом: каждый строит из часов свой дом, каждый из времени сколачивает свой улей и собирает свой мед, время мы носим в мехах, чтобы раздувать им огонь. Как в кошельке перемешаны медяки и золотые дукаты, как перемешаны на лугу белые и черные овцы, так и у нас для строительства…

Когда мама вернулась с работы, я не увидел в ее глазах усталости и не понял, что за благородный порыв перед своим дружком взваливаю на нее к вечеру труд поломойки. Но я честно ждал наказания – а мама, переведя дыхание, молчаливо замывала до ночи то, что мы с Костей наделали в квартире. Чай пить было не с чем. И пили горький, несладкий – а я терпел эту горечь с гордостью и удивлением, что в который не был наказан мамой за то, что сделал. Костю я все равно считал счастливее себя, даже когда он сказал,…

Тульские эти места начали неотвратимо напоминать Россию, какая она есть, – где не работают, стоят без дела фабрики, а народ поживает и блуждает без новостей в лесной почти, гробовой тиши. Из этой тиши, уж не натощак, стремительно быстро достигли Ясной Поляны. Летаешь в просторах здешних на автобусе, точно на аэробусе, так что и тошненько в голове. Столбы знаменитые при воротах растут что два белых гриба. Асфальтовая неживая лента тянет на взгорок, колеблясь меж двух прудов – к одному, гладководному…

И вот, прощаясь, последний поцелуй послало пламя остающимся. Гольцев уже ковырнулся в глубь кибитки. За ним, путаясь в трех парах дошных пол, пролез под полость и Ковалевский. Оба, не слыша тупыми валеными дна, стали, обминаясь, тонуть в подушках, в сене, в овчине. Пламя зашло с того бока кибитки и, неожиданно снизясь, исчезло.   Кибитку дернуло и покоробило. Она скользнула, скрепилась и стала валиться набок. Раздался тихий, из самой глубины азиатской души шедший свист, и, на плечах выправляя падавшую…