Проза

— Ах, ты, сорока-сорока!.. Ну, чего таращишься?.. Большая выросла, а глупее воробья малого… Да разве есть на свете такие места, куда бы наши солдаты не взошли?.. Дура ты дура!.. Ты таперчи подумай — сыграл горнист сигнал: «ребята храбрые вперёд, — дирекция направо!» (и для пояснения, он протрубил ей это в кулак). Что ж, мы стоять будем?.. Должны мы при этом случае присягу сполнять?.. Ты Ахульго знаешь?.. Почище ваших Салтов будут… А мы какими орлами с сердарем Ермоловым влетели туда! Нам, брат, рассуждать…

Степан Фёдорович в это время мог бы опять и хорошо жениться. Он уже командовал батальоном, был на виду. Но не мог забыть Нину. За три года до описываемых нами событий Степан Фёдорович получил назначение на Самурскую линию. Его сделали комендантом одного из укреплений на этой реке, защищавшего наши Каспийские берега и в то же время вдвинувшегося в самое сердце угрюмого лезгинского края… Крепость, с её круглыми башнями и стенами, стояла между двумя рукавами Самура. Посреди мрачных великанов…

— Ну, добро пожаловать! Отдохните, почиститесь, а завтра назад с Богом… Только теперь он вдруг обернулся к Нине, смотревшей на него широко открытыми глазами. — Батюшка, неужели это вы?.. Седой какой!.. И она замерла в сильных руках старого майора. Тот всмотрелся в её глаза… — Совсем мамины!.. — и зарыдал, уже забывая, что около стоят чужие. Кавказские солдаты того времени, впрочем, жили душа в душу со своими командирами. По многим лицам из них тоже катились слёзы. И они ещё грознее хмурили…

— Вы не понимаете по-русски? — Нет, — наконец пришёл он в себя. — Я учился в Дербенте… У нас весь аул говорит по-русски… Амеда приглашали к столу Брызгалова. Он был ага, благородный, и с такими наши офицеры на Кавказе вели хлеб-соль и обращались с ними, как с равными. Как-то ночью Кнаус, вышедший сочинять стихи под окно Нины, не двигавшиеся всё-таки далее первого куплета:    О, благородная девица,    Ты мыслей всех моих царица…    Прекрасней розы ты, ей-ей…    Я ж — Кнаус-фон — твой…

— Почему в полдень? — При полуденном свете меня будет трудно отличить… Не пишите писем, скажите мне всё… Я не забуду ни слова. — А теперь иди, отдохни! Ровно в шесть часов дня, когда солнце встало, оно застало Амеда на ногах. Он и не отдыхал. Под окном у Нины он ждал её пробуждения… Когда девушка подошла к окну и растворила его, к ней в комнату упала свежая роза. Нина выглянула. — Это вы, Амед? — Я… пришёл проститься с вами. — Куда вы едете? — Меня майор посылает в Дербент. …

Амед, впрочем, недолго думал. Он понял, что Хатхуа уже на ногах, что он хватился ружья и не нашёл его, кинулся к коню, и коня не было; что, несколько минут спустя, увидят убитого кабардинца, и всё дело обнаружится. Теперь каждое мгновение было ему дорого. Он наклонился к голове коня и чуть не в самое ухо ему пронзительно гикнул. Лошадь стремительно понеслась вперёд, выбивая искры из каменных пород, составлявших дно ущелья. Погони позади ещё не было, но Амед сам вырос в горах и понимал, что она…

— Амед и есть… Амед! Ты это? Амед… душа моя!.. — Амед! «Да растворятся врата твоего безмолвия!» Чего ты, как соловей, у которого кошки хвост отъели!.. Скажи слово!.. Ты ли это? Что случилось с тобою? Откуда ты коня такого добыл? — После, после, — теперь не до вас. А коня этого, — не выдержал он, — отнял я у князя Хатхуа. Пустите, я тороплюсь!.. — Куда ты? К себе? Они знали, что в Дербенте у Курбан-Аги свой дом. — Нет, к коменданту. — Поди, переоденься, разве можно так являться? Тебя не…

Джансеид, Хатхуа и Селим вышли к дверям, не желая поддаваться этому исступлению, надолго ослабляющему тело, и сели у порога. Солнце уже ярко светило на площадь джамаата; все её камни блистали под лучами. Дерево посреди гудекана вздрагивало, точно каждый листок его хотел вволю напиться тепла и света, и тысячи птиц возились и щебетали в его чаще. Долины и ущелья были теперь видны во всей прелести, в пышном уборе весенней растительности, в эмалевой отделке обрушивавшихся туда утёсов, в серебряных нитях…

— Что я бы мог сделать… Я бы врубился в эту орду… Я бы… — Но вы один, — а их было много! — невольно любовалась его воодушевлением Нина. — Что ж, что один! Разве об этом можно думать — один!.. Всё равно — если нельзя было его освободить, я бы мог умереть за него как мужчина… Нина, сама того не заметив, схватила Амеда за руку и пожала её. Пустынная вершина Голгофы… три креста на ней… Посреди распят Тот, единый вздох Которого мог бы уничтожить все сущие миры и вселенные… И Он мучится как человек……

1902

Он опять поднял голову вверх… Под перебегающим красным блеском факелов видны были конвульсии его лица и порывистое дыхание исцарапанной груди… — Я падал перед Аллахом во прах… Целые часы я лежал перед ним, и Всемогущий не явился мне! Я в скорби и смятении призывал пророка, но и он не посетил меня… Я разодрал тело своё ногтями, я грязью посыпал главу, я уничижался перед младшими пророками, я взывал к четвёртому из имамов Зейн аль-Абидину, — но все они были глухи. Ни один голос с высоты не раздавался…

Крепостные лазареты того времени не походили на нынешние как кавказская старая крепость — на современные нам гигантские оборонительные сооружения. В тридцатых и сороковых годах брали более уходом, чем медициной, надеялись на природу и на милость Божью, да, пожалуй, ещё на хинин. Хинин в горах и в Грузии истреблялся в неимоверных количествах, других же лекарств часто и не знали. Медиков-специалистов почти не было: один и тот же мундирный эскулап и ногу резал, и глаз пользовал. Так и в Самурском укреплении…

1899

Лопари, как выше замечено, принадлежать к народам финского корня. Они малы ростом, и норвежане на первый раз кажутся уродливыми. Длинные руки, короткие шеи, узкие глаза, выдавшиеся скулы далеки от того идеала красоты, который создало себе кавказское племя. На всем выражены лица их лежит какая-то странная, общая им всем тупость, которая еще усиливается манерою стричь волосы так, чтобы при прическе на лоб они оканчивались над самыми бровями. Лопари — все христиане. Они были обращены еще в конце XVI…

Ида любит Карло за его голубые глаза, красивый цвет лица. И он всегда так крепко обнимает Иду и так плотно и крепко целует её в губы. Тёмные круги ходят в глазах от его поцелуев, голова кружится, по телу пробегает дрожь. II У крыльца дома Ида ещё раз взглянула на большую звезду и вошла в сени. В хате светло и тепло. Замужняя сестра Маестина что-то шьёт на машинке, а муж её, мрачный и неразговорчивый Соломон, сидит над духовной книгой и читает о Боге. Мрачный человек всегда думает о Боге, а…

Смутилась мысль моя… Души моей холодный камень спугнул чужой и дивный образ чужой души… Крылом гигантской птицы взметнулся к серым тучам чужой ладьи желанный, белый парус и исчез… Упал как камень… II Я видел, как она спала… Склонила русую головку к челу холодного гранита и спала, а может быть грустила, а, может быть, с мечтой иль с грёзою шепталась… Склонила русую головку и обняла прикрытый мхом холодный камень… Как будто он ей близок как жених иль друг… Плескалось море, а…

Зовут ее Васеха. Работает в зверосовхозе. Совхоз воспитывает лисиц, соболей, куниц, норок. Васеха в самом дорогом секторе: соболей. Соболь подвижный, сильный, капризный и хищный зверек. Меньше кошки, но необычайно силен. Когда его лечат или исследуют, то держать его приходится двум людям, в то время как большую лисицу держит один. Подвижность его исключительна: он мечется по клетке безостановочно. У Васехи круглое, милое, женственное лицо. С соболями она возится шесть лет. На ее лице отражается…

— Значит, вы хотите, чтобы эти пожары прекратились? — Естественно. А что вы можете предложить в этом отношении? Кто вы, гражданин? — Я, — ответил посетитель, — я… моя фамилия Желатинов. Я — член московской ассоциации изобретателей. Тут из глаз Желатинова исчезли и бенгальский луч, и умоляющая муть, — все это исчезло и остался один болезненный блеск, какой бывает у людей, когда они очень боятся, что их перебьют, не дослушают и прогонят раньше, чем они успеют сказать самое важное. Он быстро…

В 1918 году он возглавлял большой партизанский отряд и дрался с белыми. Был момент, когда отряд, заняв город, освобождал из тюрьмы рабочих. Белые повели наступление. Он попал в плен, а освобожденные рабочие вместе с партизанами тут же отбили его. При этом было много ярких, драматических положений, и среди них такое, когда рабочие и партизаны шли в атаку на белых, превосходящих их числом, с массовым криком: — Отдай Петрова! Спустя двенадцать лет эти и другие эпизоды гражданской войны послужили…

При железнодорожной станции — маленькая парикмахерская. В ней работают трое: двое мужчин и девушка. Девушка давно уже квалифицированный мастер, знает и хорошо выполняет все операции. Когда доходит очередь до посетителя, она ласково, без любезной улыбки и без «парикмахерской» вежливости, а просто и по-простому вежливо просит его сесть. И вот новый посетитель сел. Она внимательно оглядывает его — незаметно, чтобы не смутить, и не обратить взглядом его внимания. Новый человек, севший на ее стул, для…