Проза

— Ой, какое громкое! — пошутил я. — Да, это мое несчастье. Помните — как в «Подростке» Достоевского: «Ваше имя?» — «Долгорукий». — «Князь Долгорукий?..» — «Нет, просто Долгорукий». Вот и я просто Голицына. Час от часу не легче! Выписывает русские газеты, толкует о Достоевском… что за феникс такой? — Вашу фамилию, господин А., я запомнила, главным образом, вот почему. Вы как-то раз напечатали рассказ на такой сюжет. Молодая девушка-дворянка, которой опостылели домашние притеснения от любовницы…

— Возьми себ вторую жену, государь, — да продлитъ она твое потомство. Долго и честно вдовлъ ты; никто не поставить во грхъ, что снимешь ты трауръ по покойной графин, прекрасной Катерин Анжуйской. — Храбрые вассалы, хорошъ вашъ совтъ. Іоланту буду я сватать — Іоланту, Одонову дочь, отъ царственной крови Неверовъ. Пусть не два она, а вдова — королевичъ былъ мужемъ ея, сынъ святого Людовика, Жанъ, что отъ людей былъ прозванъ Тристаномъ [3] . Самъ я вдовецъ, и знатной вдов прилично стать моею женою.…

И въ замокъ вошелъ онъ, и стало ему тепло, и благородное общество онъ увидлъ. За столомъ сидли одни, поглощая драгоцнныя яства и ароматныя вина; другіе играли — кто въ кости, кто въ безикъ; а больше всего было танцоровъ, — и такъ вс топали и вопили они, что земля тряслась подъ ногами. — Почтенный господинъ! вы всхъ выше головою, и вс кланяются вамъ въ поясъ! Если вы хозяинъ этого замка, позвольте заблудившемуся бдняг, старому скрипачу, провести ночь гд-нибудь въ уголк подъ вашимъ кровомъ. …

Марія была двушка красивая, рзвая, небольшого ума и легкомысленная. Отецъ любилъ ее безъ памяти, а ей, конечно, было скучновато хоронить молодость среди болотныхъ тумановъ Дыры въ Адъ, и хотлось ей и себя людямъ показать, и самой людей посмотрть. Привязанность къ отцу долго сдерживала ея легкомысліе. Но однажды въ пустыньку зашелъ на ночевку молодой пилигримъ, писаный красавецъ собою. Марія влюбилась въ него, по первому взгляду, по уши. Проснувшись на завтра утромъ, Жакъ Магро не нашелъ въ пустыньк…

— Истиннымъ Богомъ… да что-же ты вздрогнула, красотка? Или не любишь божбы? Ну, такъ дьяволомъ клянусь — лихимъ рыжимъ весельчакомъ, самимъ господиномъ Сатаною! Ты какъ разъ такая жена, какъ надо мне, лихому контрабандисту! Хочешь выйти за меня? Выйти безъ кюрэ и венчанья? Пировать свадьбу подъ пятницу, есть мясо, пить вино и хохотать надъ сухояденіемъ святошей?… — Ладно, хочу! По рукамъ! — молвитъ красотка. — Вотъ слово, такъ слово!.. Золота стоить оно! Эй, ты, трактирщикъ! Живо, подай намъ…

— Скажи намъ правду: кто ты такой? почему живешь столь странною и столь долгою жизнью? Быть можетъ, ты самъ Теутатесъ? Тогда откройся намъ, — мы станемъ приносить теб жертвы. Старикъ молчалъ. Но, когда они настаивали, онъ пришелъ въ волненіе и, съ усиліемъ, отвтилъ имъ два слова: — Я жду. — Кого? — Не знаю. Готовятся великія чудеса. Я смутно предчувствую ихъ, но — что несутъ они, мои глаза еще не видятъ, уши еще не слышатъ… Когда увижу и услышу, скажу вамъ. А теперь жду, жду, жду… Каждый…

Покуда в библиотеке нет ничего нового — по крайней мере, для меня… Есть, конечно, большие редкости, и я рад, что имею их под рукою, но все уже читано. Я ведь по духу прямой наследник прадеда Никиты Афанасьевича, даром что воспитался в строгой, рассудочной, положительной школе, в презрении к супернатурализму, в привычке считаться только с осязательными фактами. Кровь взяла свое. Мое материалистическое воспитание пригодилось мне лишь к тому, что, едва я стал самостоятельно думать, я интересовался исключительно…

Въ особенности, быкъ — въ почетномъ качеств потомка тхъ быковъ, что согрвали лежащаго въ ясляхъ Божественнаго Младенца. Онъ въ состояніи даже прорицать будущее, а изъ прошлаго разсказываетъ много подробностей достопамятной ночи, пропущенныхъ въ Св. Писаніи. Онъ былъ свидтелемъ поклоненія пастырей и волхвовъ, знаетъ вс приключенія послднихъ въ путешествіи ихъ съ высоты Востока и можетъ возстановить событія до послдней черточки. Когда волхвы вошли въ вертепъ, Младенецъ Іисусъ бросилъ на нихъ взглядъ…

И пропалъ безъ всти бдняга Госленъ, и съ тхъ поръ уже никто не уживался и двухъ дней къ ряду въ его запустломъ дом. Потому что — едва падутъ сумерки — вновь тутъ какъ тутъ и пируетъ за столомъ нечистая сила. И — видли люди: тутъ же сидитъ и фермеръ Госленъ, блдный, истерзанный, и полными ужаса глазами смотритъ на демонскій ужинъ. Наконецъ и домъ обветшалъ, развалился, истлли его обломки. Но мсто, гд онъ стоялъ, навсегда осталось проклятымъ, — такъ облюбовала его нечистая сила. Ничто не спорилось…

Cлучилось это въ XII столтіи, при епископ Вилибальд, въ прекрасномъ графств Фландріи. Государь ея — Робертъ II, по прозванію Іерусалимскій, — былъ въ давнемъ отъзд: обтъ, данный Христу и пап, увелъ его въ крестовый походъ и задержалъ въ Святой земл на долгіе годы. А между тмъ, въ стран было худо. Три лта, одно за другимъ, стояли мокрыя. Пажити сгноило ливнями, морскія наволненія опустошили побережье. Наступилъ голодъ, а за голодомъ пришла чума. Развился разбой. Шайки бандитовъ бродили по краю,…

Однажды рука Матико, что-то слишкомъ долго застоялась на башк Ора; песъ почуялъ недоброе, высвободился; отъ его движенія двушка упала навзничь черезъ порогъ, гд сидла; голова и туловище ея легли въ сакл, ноги на улиц. Оръ внимательно поглядлъ въ лицо Матико, понюхалъ, лизнулъ ея руку и, коротко и грозно взвывъ, бросился бжать изъ деревни. Прибжавъ на пожню, онъ слъ предъ отцомъ Матико на заднія лапы и завылъ. — Оръ прибжалъ… видно, двка умерла… сказала старику жена. — Бги скорй, посмотри… да…

Когда я спросилъ разсказчика: кто же были витязи? грузинъ недоумло посмотрлъ на меня и молча пожалъ плечами, очевидно не зная, что отвчать. У затворниковъ-воиновъ грузинской легенды есть много братьевъ на Запад — романскомъ, германскомъ, славянскомъ. Нмцы прячутъ въ Кифгейзер Фридриха Барбароссу, а въ Оденберг — Карла Великаго; сербы — гд-то въ герцеговинскихъ кручахъ Марка Кралевича; мадьяры — въ Карпатахъ короля Матьяса; чехи — въ гор Бланик, близь Табора, воеводу Венцеля. Бретонцы и шотландцы…

Весь полетъ камня не могъ продолжаться больше секунды, но чего только ни вспомнилъ я за это время! Все, что было дорогого и хорошаго въ моей жизни, такъ и встало предъ глазами… Вдругъ одинъ за другимъ прокатились въ горахъ три револьверные выстрла, и проклятый камень завертлся, какъ волчекъ, у моихъ ногъ, разорвалъ мн бандули, больно зашибъ пальцы и остановился. Я сбросилъ его въ пропасть. Стрлялъ Фидо, грузинъ, слдовавшій за мною. Видя неминуемую гибель, грозившую мн, онъ, по вдохновенію отчаянія,…

Онъ изъ тхъ людей, къ кому сразу тянетъ. Представьте себ человка въ сутан, средняго роста худощаваго, съ блднымъ длиннымъ лицомъ, очень тонко и изящно очерченнымъ, съ большими темными глазами, окруженными синими внчиками. Взглядъ не вдохновенный, но глубокій и вдумчивый. Монтефельтро проникновенно смотритъ не на толпу а куда-то дальше ея и тамъ черпаетъ матеріалъ для своей рчи Онъ заговорилъ очень тихимъ, но внятнымъ голосомъ, и не по-латыни, а по-итальянски Я не разслышалъ текста, но мн потомъ…

Марья Сергевна не слишкомъ обременена занятіями: въ кухню она не заглядываетъ, основательно заходя, что тамъ слишкомъ дурно пахнетъ; дтей у Фазановыхъ нтъ, читать она не охотница… Играть на піанино? — инструментъ разстроенъ до неприличія. — Вдь, говорила я противному Алешк, чтобы позвалъ настройщика! Разговоръ объ этомъ происходилъ съ мсяцъ тому назадъ, а вотъ и до сихъ поръ не принесъ практическихъ результатовъ. Ахъ, тяжело имть неисполнительнаго супруга! Марья Сергевна погрузилась въ печальныя…

— Полно вамъ! Где-же герои бульварныхъ романовъ анализируютъ, копаютъ въ себе? Понсонъ-дю-Терайль, Монтепэнъ, Габоріо — сама прямолинейность. У нихъ подлецъ — такъ ужъ подлецъ, доброде тель — такъ ужъ доброде тель: будь она своевременно на месте Евы, змій отползъ-бы отъ нашей праматери ни съ чемъ, и мы по сіе время благополучно жили-бы да поживали въ эдеме, слушая райскіе напевы… Вспомните-ка, что сказалъ о «Рокамболе» Глебъ Успенскій, какъ одобрилъ онъ именно его прямолинейность и ею объяснилъ успехъ…

— О, я это теперь хорошо знаю, — отвечал гусь, задрав голову кверху, чтобы зёрнам было легче скользить по пищеводу, — поэзия — это… гм… н-да… га-га… Это когда твоё же перо делает тебе больно. И супруги снова принялись за еду. 1937

* * * Прошло два, три, может быть четыре года… Маленькая серая киска по прежнему стояла на камине и не подозревала, что она давно уже стала лишней. Улетела та фея, которая вдохнула жизнь в маленькую гипсовую киску — фея Любовь… И вот однажды в дом вошла печальная и неумолимая Разлука, та злая фея, которая вечно враждует с феей Любовью… * * * — Я уеду, уеду, уеду! — твердила молодая женщина, — не надо мне любви твоей, противны мне твои ласки… Всё мне опостылело в твоём доме… — Родная…