Проза

Я и так это все прекрасно понимал: — Может быть, попытаться опротестовать результаты аукциона, как проведенного с нарушениями? — Робко предложил я, потому что понимал, что это небыстро реализуемая идея. — Мэр мне лично ответит за бардак, который допустил. Я заставлю его отменить его же постановление и передать эту землю нам без аукциона, как дополнительную прирезку к ранее полученным участкам. Пусть деньги отрабатывает, ублюдок! Мы его градоначальником сделали, пусть работает, сука!.. Ты знаешь,…

Наступали сумерки. Геморе-меламед реб Меир-пархатый, ангел с тяжелыми темно-серыми крыльями, ушел на вечернюю молитву в ангельский клойз, а ученики тем временем разбежались кто куда. Одни играли в классики, другие рассказывали истории о разбойниках. Я полетел к своему любимому райскому дереву слушать канареек. Каюсь, пение райских канареек было тогда моей самой большой слабостью. Когда они пели, я забывал обо всем на свете. Так вот, лежу я под райским деревом. Канарейки поют, большие бабочки…

День учебной стрельбы нарушал нудный школьный распорядок — девчонки из четвертого «Б» класса были довольны, и Лёлька — тоже. В первую очередь стрелял четвертый «А», и тащить винтовки было не нужно. Собирались к десяти утра на конечной остановке у трамвайного парка, сидели на ступеньках аптеки и болтали о своих девчачьих делах: кто кого из мальчишек пригласит на «белый бал» (сто дней до выпуска) и какое чудное платье мама сошьет Нинке Иванцовой из выданного по карточкам шифона (в целлофановую…

— Хватит, — сказала она Вере, когда та заехала за ней на своей бежевой, как кенгуру, машине. — Я больше не могу. Вези меня куда-нибудь, где потише, — к капитану Куку! — Но у пас сегодня встреча с девочками в «Мандарине»… — Тем более. Часа два на воздухе. И помолчать! И капитан Кук не обманул! Можно было вытянуться на траве и увидеть небо, постоянно голубое, какого не бывает у нее дома — в Сибири, в соседстве с хвойной разлапистой веткой. И бухту с высоты пригорка —…

Дымили костры, возле них бегали дети, пахло горячей пищей, духом человеческого жилья. И Алесь был там с матерью и сестренкой Анютой. Но вот незадача: тетка Гануля, разбирая свой немудреный скарб, не нашла самого дорогого платка, который подарил ей сын, когда приезжал последний раз из Минска. Когда уходили из села от немцев, старая недоглядела, видно, впопыхах и оставила сыновний подарок где-то в хате. Чуть не заплакала тетка Гануля от досады. А под вечер, никому ничего не сказав, отправилась знакомой…

С одной стороны, Анатолий Бухарин, с его кипучей энергией и тягой к публичности (радио, телевидение, трибуны стадионов и площадей), ярко выражен здесь как наш современник, которому все мы, какие есть, понятны и близки. С другой стороны, по своему духовному строю он является и современником своих героев, живут ли они в XIV, XIX, начале или середине XX века. Он – историк Божьей милостью. Но этого мало. Он поэт, он приобщен к великому пиршеству духа, не прекращающемуся в моменте вечности человеческой…

Была и та лихорадочная ночь, которую он провел у себя в кабинете, в горкоме, ожидая только одного — вот раздастся телефонный звонок и он услышит обычное: «Витя, ты?..» Но прошла ночь, а жена не позвонила. Конечно, она хорошо знала, где он, да если бы даже и не знала, то все равно, разыскивая, должна была бы позвонить. Но она не хотела звонить, не хотела разыскивать. Было и то утро, когда он вернулся домой из горкома. После пережитой ночи в нем не осталось ничего, кроме усталой, ноющей надежды…

В то время пока Самуил допевал последние слова песни, сверкнула чрезвычайно яркая молния и осветила своим зловещим сиянием обоих всадников. Они, казалось, были одного возраста – лет девятнадцати-двадцати. Но этим их сходство и ограничивалось. Один из них, вероятно Юлиус, был красивым, белокурым и голубоглазым юношей среднего роста и очень изящного телосложения – юноша-Фауст. Другой, по всей вероятности Самуил, был высоким, худым, с глазами переменчивого серого цвета, тонкими, искривленными в насмешливой…

Было тепло, хотя уже стоял конец осени. Медленное движение воды, тишина сумерек и облегчение, наступившее у людей вслед за рабочим днем, настраивали их на разговоры, и вскоре после первого молчания паром загудел, как большой улей. Только два человека не принимали участия в разговорах: шофер, который, как только отъехали от левого берега, с головой зарылся под капот мотора, и другой, сопровождавший машину мужчина, должно быть, уполномоченный или заготовитель, судя по его брезентовому портфелю с блестящим…

– Вы, пожалуй, года уж три работаете у Некрасова, – наливая мне тарелку супа, заметил Тургенев. – Да. – А хорошо он вам платит? – Не знаю, сколько он назначит за лист… Мы с ним не считались… – Будьте осторожны!.. Это человек, которому, как говорится, пальца в рот не клади… Однажды он какую штуку со мной сделал? Проездом через Париж я встретил его на rue de Rivoli и спрашиваю: «Вы из Парижа куда думаете? В Питер?» – «Нет, заверну в Лондон». – «А скоро туда отправитесь?» – «Да хотел…

Вечер прошел удачно. На другой день часов около двенадцати мы поехали с Н.А. к Ковалевскому к Красному мосту. Некрасов был очень весел и, расхаживая в кабинете Евграфа Петровича из угла в угол, рассказывал из своей прошлой жизни: – Нанимал я квартиру на Васильевском острове, в нижнем этаже. Денег у меня не было ни копейки. Пошел я в мелочную лавочку попросить в долг чайку. Купец оказался моим земляком – ярославцем – и большим любителем чтения газет. «Дивное дело, – говорил он, –…

– Да объясните наконец, в чем дело?! – закричал Щедрин. Дело оказалось в том, что врач бросил девушку, с которой жил, а та пригрозила ему пожаловаться Щедрину, с которым она будто бы знакома, и сказала, что он «разделает коварного изменника». Бедный врач до того перепугался этой угрозы, что прибежал оправдываться перед Щедриным и просил не губить его. Разумеется, М.Е. успокоил ученого исследователя на этот счет. Однажды М.Е. добродушно посмеивался над гимназией, в которой училась его дочь,…

Мое отрочество и детство Глеба Ивановича Успенского представляли собой два радиуса, центром которых служил нам общий дедушка, пономарь Чернского уезда, имевший счастье принимать в своей скромной хижине И.С. Тургенева. Направление упомянутых радиусов выражалось в том, что я, несмотря ни на какие метеорологические пертурбации, совершал путешествие в семинарию пешком, а юный Глеб Иванович ездил в гимназию на щегольской пролетке и прилежно учился, ежедневно отдавая строгий отчет в своих успехах родителю;…

Она не понимала – это продолжение сна или явь. Еще мгновение назад не удавалось открыть слипшиеся ресницы, чудилось ей, что она парит над своим телом. Рука онемела, и она вроде хотела проснуться, и не хватало сил этого сделать. Не могла повернуться на другой бок, было ощущение, что куда-то уходит, вернее, просто вылетает из собственной оболочки. И делать ей это невмоготу, она не хочет с ней расставаться, потому что еще не совершила, главного. Но что было этим главным – не осознавала. Тогда она начинала…

Она писала Вадиму письма. Не часто писала. Через тысячи километров шли к Вадиму эти письма, тем более желанные, что ни от кого другого он не получал вестей. «От невесты?» — спросил однажды Павел Грачев, новый друг Вадима. Вопрос показался Вадиму забавным. Соня — невеста? А Павел не отстал: что пишет, какая из себя, сколько лет. Этот разговор случился в первый год их армейской жизни, Соне тогда было всего шестнадцать. «Порядок! Вернешься — ей двадцать, в самый раз и…

Он прочел направление, взял паспорт, долго разглядывал его, словно выучивал наизусть. — Значит, Смирнова, — сказал он и опять протяжно вздохнул. Лида не выдержала. — Ну что вы вздыхаете! — сказала она с раздражением. — Если не нужен фельдшер, так я уеду. — Фельдшер нужен, как не нужен? — Председатель вздохнул в третий раз. На этот раз Лида молча стерпела его вздох. — У тетки Мариши будешь жить, — заявил председатель. — Только у ней детей трое. — Что же, как ночью за мной прибегут, так…

Костя, хотя и был тугодум, начал догадываться, что неспроста занимают Люсю Кропачевы. — Ты что, завидуешь им, что ли? — спросил он. — Нет, — вздохнула Люся, — не завидую. — Папа, — сказал Николка, — море очень большое? — Очень, — рассеянно подтвердил папа. — Больше Волги? — Больше. Я считаю, что без путевок ехать к морю рискованно. Скорее устанешь, чем отдохнешь. — А Надя говорит, что без путевок даже лучше. Не связан никаким режимом. Захочешь — пойдешь обедать, захочешь — не пойдешь.…

— На что нам девчонка? — крикнул рыжий Степка. — При такой фитюльке и выругаться не смей! — Это точно, — подтвердил бригадир. — Услышу дурное слово — добра не ждите. Кельму-то видала когда, Молекула? — обернулся он к Кате. — На вот, держи. — Ничего, — сказал кто-то. — Она через неделю сбежит. Но Катя через неделю не сбежала. Так и осталась в бригаде. Двадцать два парня и одна девчонка. Работа каменщика на вид простая: надо взять кирпич и положить его на постель из раствора, потом рядом другой,…

Председатель как раз сидел один. Ульяна подошла к самому председательскому столу, поздоровалась, достала из кармана какую-то бумагу и протянула председателю. — Вот, — сказала она. — Читай. — Садитесь, — предложил Матвеев и осторожно развернул бумагу. Это оказалась грамота, выданная еще до войны, пожелтевшая от времени и порванная на сгибах. Колхозница Ульяна Васильевна Громова награждалась Почетной грамотой за выращивание высоких урожаев овощей. — Так, — сказал председатель. Он теперь близко…

3 Сейчас все вроде бы знают, что на мехмате в 70-е годы была расовая дискриминация: евреев на факультет не принимали, кроме двух-трех на курс — выставочных. А ведь была и другая дискриминация — для немосквичей. Одна радость — в отличие от негласного запрета на прием евреев, которых валили втихую, для иногородних условия были официально объявлены, и их никто не менял в процессе приемных испытаний, что вообще-то для родной советской власти было совсем нехарактерно: она всегда требовала от своих…