Рассказ

После этого я одним махом приблизился к отверстию и громко вслух произнес: — Мы приветствуем вас в наших городах и на наших землях! Вскоре я с радостью заметил, что внутри корабля работают какие-то механизмы. Минуту спустя вход открылся. Но оттуда никто не вышел. Я дружелюбно позвал. Не обращая на меня внимания, существа внутри корабля вели какой-то оживленный разговор. Разумеется, я ничего не понял из сказанного, поскольку он велся на незнакомом языке. Но сутью его были замешательство,…

Кинан откашлялся. — Тут неподалеку ювелирный магазин. «Хендерсон». — Эй, подожди! — воскликнул О'Брайен. — Мы так хорошо беседовали. — Не кипятись, не кипятись. Как я понимаю, этот магазин ты хорошо знаешь. — Что тебе до этого? — Я уверен, что за последние несколько лет ты не раз бывал там без ведома владельца. — Докажи. — Я ничего не хочу доказывать, — покачал головой Кинан. — Во всяком случае, этим вечером мне нужно другое: попасть в «Хендерсон» в ближайшие полчаса. О'Брайен…

Ребенок лежал в постели. Он глядел на лошадку-качалку – ему хотелось, чтобы у нее выросли крылья, чтобы, сев верхом, он мог помчать в арабское небо. Но шторы колыхали ветры Уэльса, и на неприбранной площадке под окном трещали сверчки. Игрушки были мертвы. Он заплакал, потом перестал, не ведая причин для слез. Ночь была ветреная и холодная, ему под одеялом было тепло; ночь была огромная, с гору, а он – мальчик в своей постельке. Закрыв глаза, он пристально вглядывался в крутящуюся тьму, более глубокую,…

— Да, здорово ей досталось. — Честно говоря, Бак, после того, что нам пришлось вынести, у меня нет желания куда-то еще лететь. А у тебя? — Не знаю, — задумчиво пробормотал капитан, разглядывая сорванный цветок. — Сейчас, конечно, я никуда не хочу лететь, но потом, когда отдохну… Как думаешь? — Ну, если уж нам очень захочется, потребуем новый корабль, — с серьезным видом произнес Эди, и, взглянув друг на друга, они громко расхохотались. После стольких…

— Видите? — говорит он вдруг, не меняя своего положения, показывая вдаль одним движением глаз. — Видите эту даму, которая идёт по направлению к нам? Обратите на неё внимание, когда она пройдёт мимо. Это было очень легко сделать. Проходя, она почти задела нас своим чёрным платьем, а её вуаль коснулась наших шляп. За ней следовала маленькая девочка с цветами, а позади женщина с граблями и лейкой. Все трое исчезли за поворотом, ведущим к нижней части кладбища. — Ну? — спросил он. — А что?…

Кто ж был этот задумчивый ополченец? Спешу сказать, что он был молодой человек и человек честный; без этого ведь он не будет иметь права ни мечтать, ни грустить по родине. Вкус ныньче стал недоверчив, и когда нам представляется Рославлев, Леонид или другой задумчивый воитель, давнишний идеал, мы все, и даже самые независимые из нас, сейчас же спрашиваем себя: «Да; а каков он был с деньщиком своим, этот худощавый брюнет? не бил ли он по зубам его за то, что погончики и петлички были не в порядке,…

Старуха лежала на высокой кровати, сухая, строгая, с жидкими волосами, и смотрела в потолок. Когда я вошел и поздоровался, она мне не удивилась, а только попросила говорить громче. Я сказал ей, что я плотник, реставрирую церковь. — Отец Мартиниан у нас добрый был, — сказала она задумчиво, — дом-то его, где клуб нынче, знашь? — Знаю. — Вот и хорошо, что вы церкву починяете, ладно, дак, ладно. Я молодая была, в церкву так и не ходила почти. Неделю всю робили, а по воскресеньям с девками гуляла.…

В густом тумане сквозь урчание трактора она услышала ровный гул и почувствовала резкий запах воды. Верстов выкинул на землю рюкзаки, потом помог Анне спуститься. Рядом заискивающе суетился протрезвевший дорогой тракторист. — Стакана хоть не нальешь? — тихо спросил он со страданием в голосе. — Худо мне, не доеду. Верстов поморщился, достал пластиковую бутылку со спиртом и плеснул в кружку. Тракторист выпил и на несколько секунд зашелся в мучительном наслаждении и оторопи — потом перевел дух и…

Выпуская из носу дым, Винсент в очередной раз задался вопросом: на что она живет и где; он знал, что спрашивать об этом бесполезно. Отшвырнув сигарету — курить, вообще говоря, и не хотелось, — он резко повернулся и быстро зашагал под надземкой; уже у тротуара услышал визг тормозов, и тут из его ушей будто выдернуло затычки — звуки города заполнили слух. — Пошевеливайся, девка, заснула, что ли? — орал таксист, но девушка даже не повернула головы; невозмутимая, как сомнамбула, устремив…

— Молоденькая-то какая! Моложе Таньки. Смотрю я на вас, детки, смотрю и плачу. Вам бы жить! Ленка знала, что останется жить, но эта будущая, послебольничная жизнь существовала пока только в ее сознании и была чем-то крайне слабым, непрочным, способным исчезнуть равно от чужого знания или незнания о ней, от любого слова, коснувшегося ее. Надо было защищать свою будущую жизнь. Ленка посмотрела в бабушкины глаза, шагнула к ее кровати: — Оставьте при себе свою жалость. Я не просила вас обо мне причитать.…

— Сама подумай, как она может на равных говорить со мной или с тобой? — втолковывает мне моя подруга Люська. — Она же такая, ну… У них дома столько красивых вещей! И раз уж Люська сама об этом заговорила, я начинаю расспрашивать, как там у них дома и видела ли она Катькину маму и знаменитого отца в домашней обстановке. Люська отвечает, что, к счастью, нет, и что она бы умерла, если б они вдруг некстати появились. Она и Виктор, Катькин старший брат, занимались любовью торопливо, с оглядкой. И, кажется,…

Рассказывали им, например, что какая бы ни была в наших местах власть, представители ее, посланцы очередных хозяев округи, столовались у Якова, и он выпивал с ними домашнего вина и радостно предлагал всем ночлег на чистых простынях. И посланцы власти говорили: «Вот так хозяин!» — не задумываясь даже о том, что отличает Якова от хозяев всех других усадеб, от бывших хозяев, но и не сомневаясь, что он отличается от них от всех. Что-то было в нем такое, от чего усадьба его неправдоподобно долго, —…

Единственная из всех практиканток, я уже замужем, но это ничуть не добавляет мне уважения в глазах Ларисы. Она смотрит на меня, как сенбернар на карманную собачонку. В какой-то миг мы с Лариской оказываемся в автобусе вместе с какой-то экспедицией — здесь только мужики, уже не знающие сами, сколько прожившие, как это говориться, «в поле» — и сексуальный голод заполняет наш автобус, как табачный дым. Я забиваюсь в угол и сижу там в оцепенении, Лариска же, наоборот, вдруг расцветает, как петушок…

В «Комнате отдыха матерей», когда женщины не заняты уборкой и кормлениями, они сцеживают себе грудь. Никому из них не разрешено кормить грудью. Тем, у кого младенцы недоношенные, говорят, что дети еще слабенькие, им тяжело сосать. Остальным говорят, что от их молока у ребенка становится плохой стул. Грудь надо сцеживать очень тщательно. После каждого кормления, или вместо каждого кормления, в общем, шесть раз в сутки. А то у тебя будет мастит. Закрываешь глаза, чтобы поспать минут десять, когда полы…

Вот, к чему я пришла, думала она часто, искоса глядя на него, когда он наворачивал у нее какие-нибудь позавчерашние щи с хлебом, смазанным густо горчицей и причавкивал еще — вот, думала она, я как-то там жила, что-то делала в жизни, я в чем-то грешна и это — итог. Он же, наоборот, как передавали ей постоянно общие знакомые, рассказывал то в одной компании, то в другой, что встретил, наконец, хорошую девушку, ту, о которой мечтал все свои 39 лет (она подозревала, что он был девственник в 39 лет).…

У другой стены стоял большой стол, ножки которого сходились в центре, а вокруг него широкие удобные кресла, тоже покрытые чехлами, и на них никто, кроме серьёзных почтенных людей, не сиживал. Напротив висело колоссальной величины зеркало, будто поддерживаемое миниатюрным мраморным столиком, на котором, под большим стеклянным колпаком стояли часы, хода которых никто никогда не слыхал, и они нам казались волшебными и мы их боялись. Канделябры по стенам, масса безделушек и антикварных вещей – всё это…

– Так я тебе и отвечу, – проворчал Стёпа и опять крикнул. – Слезай! Сказано сходи, стало быть нечего расспрашивать. Ну, живее… Бросить разве в него ещё раз камнем? – обратился он к нам. – Мне нравится ваш крик, – произнёс как бы с удивлением незнакомец на скале. – Я иногда люблю слушать, как кричат. Крикните ещё раз и я, пожалуй, сойду. Всё это было произнесено каким-то мечтательным тоном, который прогонял из сердца гнев. Только Стёпа не унимался и голос товарища с особенной силой звенел, когда…

– Ага, – подумал я радостно, – они вернутся очень поздно. – Слушаю, барыня, – ответила Маша. Стало тихо. Я ждал, выскользнув в беседку. Раздался важный отчётливый топот «Жёлтой», и Андрей, восседая на заднем сидении, показался у последнего окна и осадил. – Пожалуйте, барыня, – почтительно проговорила Маша. Лошадь забила копытами. Белка с лаем бросилась к воротам. – Уехали! – крикнул я во весь голос, влетая к Коле, – уехали! Я вскочил на кровать и дважды стал на голову, упираясь ногами…

— Наверно, сущий ад — быть его женой, — сказал я как-то, горбясь в своем углу, с покрасневшими веками. Но его поклонникам это и в голову не приходило. Они очень удивились, растерянно надули губы, закачали головами, словно стая ворон. Однако жена у него была мужественная. Она рассеянно улыбалась, слушая, как он поет, или помогала ему собирать разрозненные части магнитофона, когда он хотел записать блеяние коз за окном их спальни или грохот проходящего поезда. Весь год, днем и ночью, у них было полно…

На другой день опять гондола и обозрение Венеции при дневном свете. Тут я замечаю, что борта лодки украшены медными изображениями морских коньков. Лошадиная голова и хвост рыбы – это красиво! Впоследствии несколько таких морских лошадей, некогда живших, а теперь засушенных, я купил на площади Святого Марка у надоедливого торгаша. Курьезная, смешная штука величиной не более вершка. Несомненно, что она послужила прообразом для украшения гондолы. Хозяин лодки показывает нам вытянутым пальцем на дом…