Рассказ

Он лежал на спине, и шум воды в ушах напоминал непрестанное пение в морской раковине. Когда он думал о реке, он всегда мог вспомнить этот звук и то, как волосы, медленно отлепившись от черепа, плавали на воде. Глянув ввысь, он увидел, что синее небо как бы старалось прожечь листву и добраться до реки. Высыхала она когда-нибудь? Насколько жарче должно быть, чтобы солнце, поглотив всю эту воду, высушило ил. Полагали, что однажды это уже произошло — со всей землей — и образовались такие огромные трещины,…

— Берта сейчас с ним, наверху. Вы уж простите, что мы послали телеграмму в колледж — думали, что вы желаете быть в курсе, — говорила мисс Харт. Если Берта наверху, значит эта должна быть Мэйси. — Да, да, вы правильно сделали, — сказал Лайэм. — Как он? — Плохо. Доктор только что ушел — у него еще один вызов. Говорит, он не продержится эту ночь. — Это прескверно. Теперь они стояли уже в кухне. Черный камин зиял пустотой. Одной трубки электрического рефлектора в форме тарелки хватало лишь на…

А может, она ошибается, что-то напутала, когда смотрела на карту, перепутала название? Нет, нет. Да и секретарша мистера Чалмерса вполне определённо и подробно объяснила что к чему. И всё же память, эта карта рассудка, может такое выкинуть. Того и гляди, превратится в карту воображения, особенно, когда волнуешься и поглощён чем-то таким, что для тебя предельно важно. Вот если бы она взяла с собой письмо Огастуса Чалмерса… Но в этом не было необходимости: адрес она помнила да и телефон тоже, не хуже…

Вскоре у Элси и Роланда появилась в саду первая гноящаяся куча удобрений из скошенной травы, отбросов и объедков. Сад этот был величиной в теннисный корт и представлял собой ухоженную лужайку. Доктор Стайнпилц, надзиравший за семейством Хедж, так зачастил к ним, что стал такой же неотъемлемой частью коттеджа, как запах канализации. Мне пришлось отказаться от посещений Элси и Роланда. После оккупации Франции Бриксэм был объявлен военной зоной, вследствие чего все лица, за исключением нас, британцев,…

Старый Бен захлебнулся и упал мёртвый на подушку. II Молодой художник Антоний встретил на старом кладбище и страстно полюбил семнадцатилетнюю, хрупкую телом, но сильную духом, нежную Ревекку. Всё пленяло его в Ревекке: её голос, когда она пела свои песни деду, непринуждённые движения её гибкого стана, синие большие глаза, её страстная речь, густая волна каштановых волос. Ревекка не знала, что Антоний любит её, и не боялась с ним встреч у могилы своего дедушки, мирно спавшего на старом…

Она протянула руку, чтобы остановить его. — Джей, — сказала она, — извини меня, дорогой. Я не могу сегодня идти в кино. — Почему? — Это слишком предсказуемо, — объяснила она. — Разве тебе самому не надоело? Всю зиму мы только и делали, что ходили в кино. — Но я же купил билеты. Я за них заплатил. — Так сдадим, — сказала она. — Не могу я в кино. — А раньше всегда говорила, что любишь. — Это же просто фильм, а не уикенд в Париже, — сказала она. — Не могу я сегодня вечером сидеть в кино,…

Поэтому заранее прошу извинения, если в моих письмах читатель найдет иногда разговоры, мало относящиеся к столице, если мне в письмах в Харьков придется говорить иногда даже о самом Харькове. Обещаю стараться, чтобы этого постороннего элемента было поменьше, и так как вступительною болтовнёю я занял чуть ли не половину письма, то ставлю черточку. Летний сезон уже наступил. Петербург опустел почти до своей летней нормы. Численно, правда, население города почти не уменьшилось, если только не увеличилось,…

Тит любил иудейскую царевну самозабвенно, до безумия, отдавая этому чувству всю мощь своей незаурядной натуры прирожденного государственного мужа и полководца. Но такая любовь могла привести к непоправимым последствиям для империи, и, забирая ее, я едва не плакал от жалости. Любовь Тита была настолько сильна, что мне хватило ее на несколько лет жизни. Не то что похотливые потуги Мучачика, от которых уже на третий день можно загнуться с голоду. Глядя поверх очков, я обвожу глазами группу и одновременно…

В счет оставшейся половины меня забирали два средних лет индивида. Один из них носил тонкие, стрелкой, усики, у второго усов не было, а в остальном они были похожи друг на друга и одеты в одинаковые оранжевые жилеты. – Принимайте, – сказал усатый, распахнув входную дверь. – Последняя модель, полностью экипирован. Заряда хватит на два года, потом позвоните, мы поменяем аккумуляторы. Давай заходи, Пит. Усатый отстранился, и другой, новый Пит, вошел. Если бы я умел завидовать, то наверняка сейчас…

Пока ещё мечты сбудутся, – нужно было расстаться. Ехать к дяде вдвоём, да ещё и не венчанными, было немыслимо: старик всегда слыл человеком щепетильным. Кроме того, старый чудак не водил знакомства с женатыми людьми. Он говорил: – Никогда холостой не может быть другом женатому. Если у того жена хороша, – произойдёт предательство, а если дурна, – произойдёт ссора. И такого убеждения держался до старости. Следовательно, старик мог совсем не принять племянника, если бы тот женился. Качнов, однако…

Разлягутся вокруг фонтана – волна к волне льнет, волной погоняет. Дежурный евнух только нашатырный спирт от волнения нюхает… Аллах тебя задави! Опять и царь Соломон, человек вкуса отборного, в «Песне Песней» довольно явственно указывает: «Округления бедер твоих, как ожерелье, сделанное руками художника». Стало быть, против пластики и он не ополчался, а уж на что мудрый был… А теперь… Видали, что моя Наташа, на других глядя, над собой сделала? Начала гурией, кончила фурией… «Для чего, – спрашиваю…

Дима стоял у самого ящика, нос его почти касался дымящейся кастрюльки. Разноцветные бульоны так вкусно и едко пахли… И вдруг одна его рука вытащила из кармана франк, а другая дернула болтающего человека за пальто (иногда ведь руки действуют раньше головы). А язык сказал робко и почтительно: «Дайте мне пакетик!..» «Какого, друг мой, цвета?» – «Лилового…» – «Мерси, до свиданья! Видите, господа, даже дети не могут устоять!» И только на лестнице своего отеля Дима понял, зачем ему эта краска. «Он…

И вот, на мою беду, ребром по мячу попало, полетел он низко над головами косой галкой прямо в женский сад за стенку. Стенка ростом в полтора Созонта Яковлевича (надзиратель у нас такой был, вроде складной лестницы). Что делать? На свое горе, я сгоряча и вызвался. Приготовишки очень ведь к героическим поступкам склонны, во сне на тигра один на один с перочинным ножом ходят… А взрослые балбесы обрадовались. Подхватили меня под руки и, как самовар станционный, к стенке поволокли. Один стал внизу,…

Вообще курьезам нет конца. В Петербурге против ворот, большею частью устроенных под домами, необходимость заставляет иногда опускать тротуар для въезда экипажей в ворота; это не представляет важных неудобств, потому что в Петербурге, большею частью, тротуары ровные, очищаются от гололедицы до камня и усердно посыпаются песком. В Москве, напротив, ворота под домом большая редкость; между тем нет дрянного домишка, перед воротами бы которого не было бы выемки в тротуаре, и большею частью весьма крутой.…

Во время его пребывания за границей в этой должности императрица Елисавета поручала ему большие денежные операции, очень благоволила к нему, и в июне этого же года пожаловала орденом святого Александра Невского. В этом же году государыня ему писала: «Реляция ваша, из Познани от 6-го июля к нам отправленная, причинила нам особое удовольствие. Что в Познани, несмотря на все бывшие затруднения, однако столько вами провианта запасено, что армия наша с собою с лишком на месяц возьмет; то потому уповаем…

Медокс позднее выстроил в Москве новый каменный театр – Петровский; архитектором был у него Розберг; открыт он был диалогом Аблесимова «Странники»; кресла в нем стоили по 2 руб., а партер внизу и креслами – 1 руб. медью. Медокс этим театром удовольствовался: вскоре он приобрел на Таганке у коллежского асессора Яковлева дом, где устроил «вокзал». Для открытия вокзала В.И. Майков сочинил оперетту «Аркас и Ириса», музыка Керцелли. Здесь потом представляли другие оперетты: «Бочар», [6] «Два охотника»;…

С этого дня началось мое рабство. Я почти не отходил от Антонины. Я старался предупредить ее мимолетные желания: достать ей цветов, принести веер, кресло… Когда Антонина уходила куда-нибудь, я всегда следил за ней глазами: я знал, что она обернется и, торжествуя, поймает мой взгляд. Когда она бывала у себя в комнате, я садился в саду под платаном и смотрел на ее задернутое шторой окно. Когда мы оставались наедине, я вымаливал у нее позволения поцеловать ее руку. И как я ненавидел Антонину за это…

И ведь нельзя сказать, что я зол на весь мир оттого, что ничего не имел. Имел. И любящих родителей, и любимых жену, детей и домашних животных; и успешный бизнес, и политический пост, и творческую славу, и научную репутацию; и виллу, и машину, и состояние... Все у меня было, а вот спокойствия души и счастья не было. А вот теперь я смотрю на то, что у меня было, и на весь остальной мир из окна автомобиля. И счастлив. Человек рожден для одиночества, как птица для полета. Не помню, кто сказал. А…

Александр Карлович отступил в сторону, пропуская Федора Михайловича в комнату, ярко освещенную заходящим солнцем. «И тогда, стало быть, так же будет солнце светить!..» — как бы невзначай мелькнуло в уме Достоевского, и эта нечаянная мысль ему определенно понравилась. Он быстрым взглядом окинул все в комнате, чтобы по возможности изучить и запомнить расположение. Мебель его устраивала не вполне — дубовая, резная, точно с претензией, он хотел бы попроще — и шкаф, и диван, и овальный стол, и стулья…

До прибытия в замок я больше не высовывался и не смотрел в окно. Поставил саквояж на колени, вцепился в его кожаные бока до белизны в пальцах и сидел, слушая, как частит сердце. С возрастом боязнь высоты так и не прошла, сколько ни пытался избавиться, выше второго этажа в особняке не поднимался. В отличие от деда и не менее легендарного отца, кстати, сгинувшего где-то в этих местах по глупости, когда мне было пять, я не имел геройского прошлого. Наверное, потому что войны давно прекратились, а…