Рассказ

Дебора Рейли Приручить зверя Перевод: Такиома Коррекция: Veru ha, Юла (1 и 6 главы) Вычитка: Nikita Книга скачана с сайта  WorldSelena: www.world elena.ru Аннотация В отместку проклятию, которое навсегда прогнало его в мир теней, существо, которое называют зверем МакДоннелла, требует, чтобы ему отдавали девочек-первенцев каждого поколения. Сестру Изобеллы скоро ждет эта участь, если только Изабелла не сможет ее спасти. Бесстрашная, она намерена…

Конечно, я с юных лет являюсь страстным курильщиком трубки, я давно уже перепробовал все доступные сорта табака, и, конечно, я приверженец как всех систематизированных философских учений, так и всех философских систем, я полемизировал на равных с кантианцами и скептиками, с перипатетиками, а заодно и с олфакториками, со спинозистами и эстетистами, окказионалистами и лейбницистами и, наконец, с премодернистами. Конечно, я был в состоянии пройтись вдоль и поперек по всем философским системам и сопоставить…

— О, Марти! Ты уже пришел? Время так летит… Как раз собиралась спуститься… — Пошатнувшись, она потянулась к нему — в поцелуе был сильный запах шерри. Заметив, что он не двигается с места, она отступила и нервно хихикнула. — Что это с тобой? Стоишь, как столб. Что стряслось? — Что со мной? — Мартин наклонился над креслом-качалкой и поднял с пола стакан. — Если б ты знала, как мне от этого тошно… Как это все плохо для нас… Эмили говорила фальшивым легкомысленным тоном, теперь уже хорошо знакомым…

- Пачакайце! - больш загадаў, чым папрасіў ён вадзіцеля і такім жа загадным голасам загаварыў унутр салона автамабіля: - Забярэш мяне ў 8 вечара, каб не спазняўся. - Ну што Вы, Ігнат Вадзімавіч, я толькі цёшчу адвязу - і адразу ў Мінск. - Глядзі мне... Вадзіцель аўтобуса вачыма пералічыў пасажыраў, зірнуў у свае паперкі - усё супадала, ён спакойна усеўся ў сваё крэсла, і аўтобус крануўся з месца. Антось вольна адкінуў крэсла назад - ззаду не было пасажыра, толькі жанчына сядзела на суседнім…

У пакоі ён доўга глядзеў на спячую. Напружаны нават у сне твар, раскрыты рот (паліпы ў носе, ці што?). Нічога ад яе дзённага зачаравання не было ў гэтым вобліку, толькі ніколі раней Лявона так не цягнула да яе, не быў ён такі блізкі з ёю - да апошняй мяжы. Насланнё нейкае! Але ён шкадаваў нявесту і памятаў выразны позірк гаспадыні. Шырма засталася стаяць. Што ж гэта было? Толькі не каханне, бо разляцелася ў трэскі ад першага позірку хлюста, што стаў на іхняй дарозе за месяц да вяселля. Ён выпадкова…

Кристофер был из рабочей среды. Много лет отец его, выходец из ирландско-норвежской семьи эмигрантов, и мать, привезенная в детстве родителями из послевоенной Польши, трудились по-черному, в полном соответствии с метафорой тяжелого физического труда. Отец Криса двадцать лет провалялся под автомобилями или бегал от машины к машине, ожидающих заправки. Наконец, около сорока лет отроду, отец с матерью накопили достаточно денег, чтобы внести в банк первоначальные десять процентов от стоимости бензозаправки…

Смущенный Миркин пошел прочь, окончательно ощутив себя в полном одиночестве. Вспомнились одинокие ночные шатания по белорусскому городку, где он служил военным врачом в одном из танковых полков. Тогда можно было пойти по известным адресам. Известные двери открыла бы одна из приветливых доступных женщин, которые с благодарностью принимали шоколад, вино или какую-нибудь безделицу-украшение. А если ничего не приносилось, гостя все равно встречали с улыбкой и успокаивали вином, чаем и лаской. Поначалу…

— Такі закон, — выбачаючыся, біўся голас. — Самі ведаеце, чый закон. Я і гандляваць баюся і прымаць людзей. Бо як у законе: "Калі зачыніць пастаялыя двары [4] , дзе спыняюцца вандроўныя людзі, то тыя, хто самушчаюць сэрцы і сеюць сумненні, не здолеюць вандраваць, — о даруйце, пане! — …і сяляне не пачуюць пра розныя перамены і не будуць глядзець на іх як на ўзор для пераймання… І не будзе даходу шынкам, а калі людзям з корчмаў няма з каго будзе карміцца, то ўсе яны неадменна вярнуцца да земляробства".…

Віця смела паглядзеў на Міхаіла Васільевіча. Ужо не спачуванне — пратэст выклікалі ў яго словы дырэктара. — Міхаіл Васільевіч, — пачаў ён ціха, але цвёрда, — у вас жа ніхто не пытаўся, калі вы… таксама… — Як ты са старэйшымі размаўляеш? — павысіў голас Міхаіл Васільевіч. — Хто я, па-твойму?.. — і ён раптам грукнуў кулаком па сталу і грозна крыкнуў: — Адказвай, хто?! Віця маўчаў. З апаскай пазіраючы на Міхаіла Васільевіча, ён перамінаўся з нагі на нагу і непрыкметна адступаў да дзвярэй. Засцярога…

Доўгі не мог абараняцца. Па-першае, ён не быў архітэктарам і яго спаймалі на чужой дзялянцы, па-другое, ён быў чалавек мяккі і нерашучы, з тыповымі абломаўскімі рысамі ў характары (мастацтва пад увагу не бярэм). Таму, калі пірат пачаў прымушаць яго пакінуць на памяць сваю рэпутацыю ў выставачнай зале, Антось амаль адразу згадзіўся гэта зрабіць. Праз некалькі год яго назвалі б за гэта Тулягам, але тады славутая камедыя яшчэ не з'явілася ў свет. Таму ўсё пайшло ціха. Пірат зусім выкінуў быў над…

Нам ён здаваўся ўсемагутным. У той час бацька купіў мне вядомую кнігу пра клятчастага флейтыста з горада Хэмліна, які знішчыў у горадзе пацукоў сваёй цудоўнай жалейкай, а пасля, калі яму не далі за гэта грошай, зачараваў спевам гэтай жалейкі ўсіх гарадскіх дзяцей і завёў іх у нетры гары ля горада. Наш пацукалоў здаваўся мне менавіта такім: і пацукоў знішчае, і куртка на ім клятчастая ад лапікаў, і дзеці за ім натоўпам ходзяць. А наогул гэта быў варты жалю чалавек, які, акрамя гэтай сваёй няпэўнай…

Длинная улица лежала пред мальчиком; по обеим сторонам её, как две нити крупных огненных бус, протягивались в даль фонари, оживлённо и безмолвно состязаясь с тьмой ночи, полной говора людей и дребезга пролёток. Вспоминая выходки клоуна, мальчик улыбался, а иногда, перепрыгивая через впадину на панели или вскакивая на ступеньку крыльца, вполголоса восклицал: – Фот тяк! И фот тяк!.. И, воспроизводя на лице гримасы и ужимки, потешавшие публику, мальчик порой останавливался пред окнами магазинов…

Куда торопиться? Впереди — жизнь. Одного не хватало: чтоб подошел кто-то сзади, большой, теплый, как сон, обнял за плечи и приник щекою к виску. Прежде думать о таком было страшно. И мужа она представляла себе не иначе, как чужим хлопцем, с которым нужно сидеть в красном углу и неведомо зачем целоваться. А кругом зеленые стаканы и красные лица… Но отошло наваждение, пригрели лучи, защекотали в носу. Захотелось свернуться в их тепле, как котенку. И чтоб кто-то гладил. Весна все же пришла,…

— А кто тебя в округе знает? — Знают звери мою пулю. Румянцев нервно усмехнулся. Этот дикарь раздражал его. — А знаешь ли ты, кто поджег дома и бросал нам в окна змей? — Heт, не ведаю. — А кто знает? — Знает темная пуща, небо, тучи. А тот, кто сделал, все равно не скажет. — Почему? Полешук промолчал. Он по-прежнему смотрел в небо, и губы его слабо шевелились. Румянцев глядел на него, обращаясь к поручику Ратчу: — Вот вам, любителям истории, прекрасный образчик. Первобытный обитатель…

— Привет, сестрёнка! — Грэй улыбнулся и перекатил сигарету в другой угол рта. Он называл меня так с первого дня нашего знакомства: по его словам, имя Ольга будило в нём опасные инстинкты. Впрочем, по Грэю с Дарком никогда нельзя было понять, шутят они или говорят серьёзно. Не припомню, чтобы я видела его без сигареты в зубах: по-моему, Грэй не расставался с ней, даже когда пил пиво. Достав из кармана чупа-чупс, байкер протянул его мне: — Побудь с Волком чуток, мы скоро. Я окинула взглядом его…

Жилой модуль оказался загерметизированным, и Свипперу не составило труда пристыковать его к своей станции. Получилось, правда, не очень: цветная заплата на фоне грязно-рыжей громады, но его это мало беспокоило. С детским любопытством вошел он в свое новое жилище, оглядел заваленный мусором пол, размалеванные, заклеенные плакатами стены. Все, что оказалось ненужным, все, что отслужило и теперь мешало, было навалено по углам, разбросано и брошено. Он обошел все помещения модуля и в самом дальнем из…

– Семка, – строго произнесла Хова, но вдруг, раздумав, взяла мальчика на руки. – Ну, полежи у груди своей матери… Хорошо тебе? Молчи, молчи, – слушай, что дядя говорит. – Если вы спрашиваете о моей Розе, – переждав, сказал Лейзер, – так я вам скажу, что она не могла придти. Вы уже довольны, Хова? Нет, вы как будто недовольны, и потому я скажу вам, что она немного нездорова. – Говорите же Лейзер, – сорвался Коган, расстегнув разом одним движением пальца все пуговицы жилетки. – Вы ведь начали о…

И так изо дня в день, из месяца в месяц прошли прекрасные весенние дни, залитые кровью мирных людей, так прошло яркое лето, неуродившее лето, как бы опрокинувшее свои бесплодные равнины и поля на голову народу, – и так во мраке начиналась печальная неведомая осень… Война не прекращалась… * * * Туман побелел, порозовел. Где-то зазвонили в колокола, и окраина проснулась. На улицах, нелепо широких и нелепо узких, поднималась утренняя, сонная жизнь. На дворах звякали колокольчики, появлялись мужчины…

И Гермоген не ошибся. Сразу стал он угоден мужичкам. Поднималось ли предложение усилить медицинскую часть назначением докторов и акушерок, Гермоген вставал и говорил кротко: – Мы, полагаю, и без того обременены… (Мужички кивали головами.) Мы и без того отягощены поборами… (Мужички поддакивали.) – А в болезни против воли божией не пойдешь… (Мужички благоговейно соглашались.) – От смерти никакой доктор не вылечит, – продолжал он. – Притом же, простые мужичковы болезни очень успешно исцеляют и простые…

Жизнь в нем – тоже по обычаю всех степных городков – сочилась вяло и тоскливо. В клубе вечно винтили и дулись в рамс, в определенные дни перемежая карты дружным топотом неуклюжих ног под звуки скрыпиц, сдирающих кожу, и до остервенения ревущего контрабаса. В «рядах» в томном вожделении покупателя передвигали шашки, смаковали новости и слухи и до изнеможения опивались чаем. В канцеляриях отчаянно скрипели перьями, сладко мечтая о наградных к празднику и об имеющихся соорудиться на эти наградные розовых…