Русская классическая проза

- На сэрцы робiцца лягчэй, калi хоць слоўкам перамовiшся, - казала старая. - I чаму не ўсе роўныя на свеце: i ты, дожджык, - вада, i там вада... А вазьмi ж ты... - I я - тая самая вада, што ў вадаспадзе; яшчэ тыдзень таму я грымеў там разам з мiльёнамi iншых кропелек, - з гордасцю прамовiў ён тысячамi дажджынак. У гэты момант хмары разарвалiся, сонейка зiрнула на зямлю блiскучымi стрэламi яркiх праменняў, i дрыготнымi зоркамi заварушылiся, заззялi дажджавыя кроплi на старой алешыне. - Не,…

Поезд, тяжело отталкиваясь, тронулся, и стало ясно, что разгрузка закончена. Карабинеры окружили беженцев и, указывая направление карабинами, погнали к выходу со станции. Минут через сорок загрузка в автобусы закончилась, и две машины жертв двинулись к Риму. Омытый дождем город блестел хулиганской улыбкой, отражающейся в освещенных витринах, в зеркальцах-лужах асфальта. Город вступал в вечернюю жизнь. Магазины еще были открыты, что-то еще успевали продать итальянцам, снующим между божьими коровками-машинами,…

Шумя крыльями, нестройно крича, пролетела низко над горою стая галок; я очнулся, вспомнил о своем желании и неторопливо спустился по отлогому склону к первому баштану. У крайней гряды старательно вскапывал рыхлую черную землю высокий парень в полинявшей кумачовой рубахе и пестрядинных синих портках. Шапка густых каштановых волос была острижена в кружок, и на загорелой, худой шее, благодаря расстегнутому вороту рубахи, виднелся большой медный крест на грязном шнурке. Я подошел ближе. Заметив меня,…

Ты знаешь, Жорж, уступал ли я враждующей судьбе. Как же теперь подумать мог, будто я без борьбы отдался в плен любви? Нет, конечно, нет. Я строг к своим слабостям, я судил и удерживал себя, – но мой черед пришел – я падаю пред сокрушительною прелестью скудельного творения. О, как горько идти мне по широкому выгону воздыхателей, над которыми я всегда насмехался и которых названия страшился наравне с именем труса. Как стыдил я самого себя, что мужчина, солдат, не переводя дыхания, ждет одного ласкового…

Уже луна приближалась к горизонту, уже наступало утро, а Семка все шел по дороге, вдыхая свежий росистый воздух и радуясь тому, что всякий шаг приближает его к дому. II Кажется, все, что только возможно придумать для человека, все это видала и испытала обширная Сибирь, и ничем не удивишь ее, — никакой новинкой! Проходили по ней тысячи верст закованные арестанты, громыхая тяжелыми цепями, кололи и рыли в темных рудниках ее недра, томились в ее острогах; по ее дорогам, весело звеня бубенцами, мчатся…

Здесь прибавлю только одно. Материальное положение русского писателя чрезвычайно шатко. Г. Щеглов во втором томе своей «Истории социальных систем» говорит о больших состояниях, наживаемых у нас литературой, о каретах и лакеях {5} . Спора нет, это бывает, но большие состояния наживаются все-таки не литературой в собственном смысле слова, а издательством. Большинство же литературных работников, если они не имеют наследственного состояния, как, например, Салтыков или Тургенев, под конец жизни терпят…

Не напоминает ли все это те далекие и, казалось, совсем стертые революцией времена, когда букинисты и книгопродавцы вели постоянные споры из-за того, что такое старая и что такое новая книга, когда подобным же образом портные и продавцы старого платья препирались три века сряду? Если бы мы имели в виду параллель между рабочими союзами (распространяющимися ныне и в Германии) и средневековыми цехами, мы могли бы указать и многие другие поразительно сходные черты этих двух явлений. Нонастроение рабочих…

Есть в Гамлете еще одна выдающаяся черта. Он, что называется, актерская натура. Он не только искусно притворяется сумасшедшим, но и безнужно притворяется; притворство это, вовсе не оправдываемое практическими соображениями, вытекает непосредственно из его душевной потребности. Недаром он так любит театр, недаром (как давно замечено критикой) он после удачного эффекта представления странствующих актеров радуется не тому, что убедился в истине, а тому, что как он всю эту механику искусно подвел! Механика…

- Проклятие!!! - закричал он в ответ на мое проклятие. Сильный муж, ниспровергающий своего врага в кратер вулкана из-за прекрасных глаз женщины, - величественная, грандиозная и поучительная картина! Недоставало только лавы! Кошэ . Кошэ - статуя, поставленная роком невежеству. Прочь рутина! Кошэ последовал за Теодором. Я почувствовал, что в груди у меня осталась одна только любовь. Я пал лицом на землю и заплакал от восторга. Слезы восторга - результат божественной реакции, производимой в…

– Вот только безденежье наше! – сказал он вслух, и по его лицу пробежала гримаска озабоченности. – Вы богато живете, – заметил Гарволин. – Чай, здорово денег просаживаете. – Что делать. Нельзя же нам жить как-нибудь. Ведь мы не какие-нибудь… мещане. – Эх вы, барская спесь! Хмаров надменно усмехнулся. – Однако, прощай, – сказал он. – Мне тут подождать надо. Гимназисты остановились на площадке сада. Гарволин вздохнул и угрюмо глянул в сторону. – Шаньку Самсонову ждешь? – спросил он искусственным…

Священник ждал у ворот, строгий, ничемунеудивляющийся (затаивший, может быть, плевок последнему преступлению). И там, в темнице, у щели над пропастью приготовили бритие – брение сделали древнее: пену из пемзы, кила и воды; – и острослепительная бритва опять блеснула блесной, – но для порядка, для убора в урну, – для последнего туалета. Так готовились короновать Кикапу – воздвигнуть телу трон (тлену плен); готовились мыть, брить, брать; – и ждали жутко его белые (бледные) близкие, ждал странный…

«E pur i muove». «И все-таки вертится». Не думаю, что Галилей был более убежден в несомненности открытой им истины, чем убежден я, несмотря на всеобщее отрицание ее, в несомненности открытой не мной и не одним Христом, но всеми величайшими мудрецами мира истины о том, что зло побеждается не злом, а только добром. Да, удивительное дело: единственное средство спасения от зла, от которого страдают все порабощенные народы и сословия, не только упорно отвергается этими народами и сословия, но, напротив,…

– Я, говорит, сударыня, имени-отчества вашего не знаю, а пришел поговорить насчет своего парнишки: парнишка мой запутался и у вас скрывается – турните вы его отсюда. – Пожалуйте, говорит, в сад, милостивый государь, на вольном воздухе разговаривать гораздо превосходнее. Пошли в сад. Извольте, говорит, милостивый государь, сейчас я ему такую привелегию напишу, что ходить ко мне не будет, потому я сама баловства терпеть не могу. Тут мы вышли в калидор, пожевали яблочка, потому жарко оченно, разморило.…

Дедушка Степан. Да, парнишке Мавриному… починить просил… Иван. Это черненький-то? Дедушка Степан. Да, черненький. Вчера прибежал: дедушка, говорит, почини. Такой шустрый мальчишка, я таких и не видывал. Даром что махонькой, от земли не видать, а пойдет говорить – складнее барского сына. Ежели бы его в ученье в какое хорошее… Иван. Ты ребят уж больно балуешь, сказывают. Дедушка Степан. Целый день они у меня тут. Вот жар-то посвалил, все сейчас прибегут.…

Бабушка. Да он у вас, должно, блаженный. Анна Петровна. Бог его знает. ( Входит Смесов ). Бабушка . Послушай-ко, Еремей Терентьич, что Аннушка про племянника рассказывает. Смесов . Слушать-то нечего, знаем! Уморили парня, да теперь разговаривают. Анна Петровна. Чем мы его уморили-то? Смесов . Молчи лучше! Скажу – стыдно будет. Анна Петровна. Сестра Домна… Смесов . Расказнить надо твою сестру Домну-то! Анна Петровна…

И ведь никогда с ним этого не было. Вот двадцать лет живем – в первой такая оказия. Дарья Спиридоновна. Вы бы, сестрица, на картах разложили. Настасья Климовна. Раскладывала, да ничего не действует. Веришь ли Богу, кумушка, вся душенька-то у меня выболела. Чего-чего уж я не придумала: и убили-то его, и утонул-то он, и с Ивана Великого как не упал ли… Дарья Спиридоновна. Что это вы какие мнительные! Молоденький, что ли, он?… Пойдет он на Ивана Великого!.. Его и…

– Посмотрите, посмотрите! – кричал он братьям, прыгая от радости вокруг своей грядки и хлопая в ладоши. – Посмотрите, моя гвоздика уже цветёт, а на ваших грядках только листья да зелёные почки. Но радость мальчика была непродолжительна. Солнце поднялось повыше, и пёстрые цветочки, раскрытые насильственно и прежде времени , печально наклонились к земле, а к полудню потемнели и совершенно завяли. Преждевременная радость мальчика превратилась в печаль, и он горько плакал, стоя у своих увядших цветов.…

Несколько громких голосов приветствовало его появление веселыми шутками, и звонкий, электрический смех пробежал по собранию. Только в одном углу отозвался этот аккорд неприятным эхом; там сидел растрепанный, бледный отрок, на которого хмель действовал как-то неприязненно. И в нормальном положении бродящий мозг его, разгоряченный вином, выводил перед ним всех демонов его внутреннего ада – и зависть и гордость и бессилие терзали ничтожную душу; его смех прозвучал каким-то рыданием, от которого содрогнулось…

– С вами спорить нельзя… – Вы бы лучше бутылку велели, чем пустяки-то говорить. Каждый человек на своем месте. Что нам путаться в чужие дела. Давай бутылку… – Нет, Иван Гаврилович, творчество великое дело! – Так что же? – Поважней бутылки!.. – Так ты поди с ним и целуйся, а нам не мешай. – Я помню, когда Рашель произнесла свое знаменитое «jamai » – весь театр дрогнул!.. – В чем это? – Теперь уж я не помню… – Завели вы эти темные разговоры, ничего нестоющие. На языках на ихних вы…

– А у тебя помер отец? – Замерз. Зашибался он. Повез купца одного в Красненькой, и все с ним это они пили… Купец ведь, ежели он пьяный, нашим братом не гнушается – садись с ним вместе и все это… денег ежели у его попросить, хоть умирай, не даст, а насчет пьянства – первый ты ему благоприятель. – А ты почему знаешь? – Как нам, ваше сиятельство, не знать! Десятый год езжу, видал народу-то всякого; опять же и от своего брата слышишь… На нашем дворе стоит Ванька, Талицкой он прозывается. …