Советская классическая проза

* * * Я, ребятки, выступать не великий мастер. Тем более, что образование у меня ниже среднего. Грамматику плохо знаю. Но раз уж такое дело и вы меня, ребятки, душевно приветствовали, то скажу… Значит, так. По порядку. Когда вашу местность ещё только начали из-под немцев высвобождать, получаю я с моим напарником, Лёшей Клоковым, в управлении дороги назначение: сопровождать вагон из Москвы. А в вагоне, объясняют, груз чрезвычайной важности, особого назначения и высшей срочности. – Насчёт…

Он тоже стал смотреть через дверь без стекла на мороз, на воздух, щурился от яркого света и от ветра. Мимо проносились скрипучие деревянные, засыпанные снегом платформы. На платформах иногда попадались фанерные буфеты, все выкрашенные в голубое, с железной трубой над крышей, с голубым же дымком из трубы. И он думал, как хорошо сидеть в таком буфете, слушать тонкие посвисты проносящихся мимо электричек, греть возле печки и пить пиво из кружки. И как вообще все прекрасно: какая зима, какая радость,…

– Allez!.. Она балансирует, едва переводя дух, на самом верху «живой пирамиды» из шестерых людей. Она скользит, извиваясь гибким, как у змей, телом, между перекладинами длинной белой лестницы, которую внизу кто-то держит на голове. Она перевертывается в воздухе, взброшенная наверх сильными и страшными, как стальные пружины, ногами жонглера в «икарийских играх». Она идет высоко над землей по тонкой, дрожащей проволоке, невыносимо режущей ноги… И везде те же глупо красивые лица, напомаженные проборы,…

– Прошу садиться. Чем могу служить? Комиссары сели и оглянулись вокруг: икона, освещенная зеленоватым огоньком лампады, тюлевые занавески на окнах, герань на подоконнике, клетка от канарейки, вязаная скатерть на столе, граммофонная труба… – Б-буржуйствуете? – слегка заикаясь, любезно осведомился первый комиссар с приятной улыбкой. – Да так себе… помаленьку… Только, должен признаться, надоело мне это… Живешь таким отщепенцем… Хочу подать прошение о переводе в советские… в какой-нибудь коммунальный…

Под утро Саня чуть-чуть прикорнул и был разбужен зычным голосом комбата: – Командиры машин, ко мне! – Подымайся! Живо! – закричал Саня на свой экипаж, который вповалку спал на дне ямы. Командир четвертой батареи капитан Сергачев в белом полушубке, туго стянутом ремнями, нетерпеливо постегивал прутиком по голенищу хромового сапога. – Гвардии младший лейтенант Малешкин по вашему приказанию явился! – прокричал Саня, приложив к ушанке черную, как у трубочиста, руку. Сергачев не то с удивлением,…

Вот два давнишних полуискрошившихся крестика, вправленных в веночек из листьев. Должно быть, когда-то в Пекашине жил парень или мужик, который и букв-то не знал, а вот поди ж ты – сказалась душа художника. А кто оставил эти три почерневших перекрестья, врезанных на диво глубоко? Внизу маленький продолговатый крестик, прочерченный много позже, но тоже уже почерневший от времени. Не был ли человек, носивший родовое знамя трех перекрестий, первым силачом в округе, о котором из поколения в поколение…

Кому что на роду написано. Без року смерти не бывает. Кому быть повешену, тот не утонет; кому за тыном окоченеть, того до поры обухом не пришибешь; кому суждено опиться, тот топора не боится; кому быть на виселице, того и грозой не убьет; кому скоромным куском подавиться – хоть век постись, комаром подавится. Было же на днях у соседей. К умирающей старухе пришла дочь, встала подле кровати и говорит, мол, мама, я пришла с тобою проститься, скажи слово. А у старухи уж и язык отнялся. Вдруг у дочери…

Почему? Ведь в жизни своей я не знал ни одного белогвардейца (впервые столкнулся с ними в Праге в 1945 году), семья моя отнюдь их не жаловала (в квартире нашей перебывали жильцами-реквизаторами и немцы, и французы, и два очень полюбившихся мне красноармейца, пахнувших махоркой и портянками, но ни одного белого), да и вообще родители мои были из «левых», друживших за границей с эмигрантами – Плехановым, Луначарским, Ногиным… Ни Мышлаевских, ни Шервинских никогда в нашем доме не было. Но что-то другое,…

Приймак глянул на градусник и встал. – Тридцать восемь и пять, – поморщился. – Пускай полежит пока… После посмотрим. Боец тоже встал, придерживаясь рукой за койку. – Давно заболел? – спросил я. – С утра. – А чем кормили? – Горох, консервы. Что еще… – А раньше болел? – Да как сказать… не очень. Отвечал он односложно, тихим, глухим голосом, не глядя на нас. – Что же ты на том берегу не сказал, что болен? – спросил Приймак. Боец поднял глаза – черные, усталые, лишенные веселого…

– Я не разобью, – умоляюще сказала Дагни и потянула Грига за рукав. – И не сломаю. Вот увидите! У дедушки есть игрушечная лодка из стекла. Я стираю с нее пыль и ни разу не отколола даже самого маленького кусочка. «Она совсем меня запутала, эта Дагни», – подумал с досадой Григ и сказал то, что всегда говорят взрослые, когда попадают в неловкое положение перед детьми: – Ты еще маленькая и многого не понимаешь. Учись терпению. А теперь давай корзину. Ты ее едва тащишь. Я провожу тебя, и мы поговорим…

Получив эту цифру, Вонючий старик несколько расстроился. Тысяча смертей и калечий. Сколько вдов и сирот, какое горе для невест! Но что поделаешь? В конце концов это война. Его сосед по участку, этот пролаза генерал-майор Навроцкий, показывал пятнадцать и даже шестнадцать процентов, а ведь он пришел на фронт армейским подполковником, дерьмо этакое! Все дело в умелой организации атаки. А генерал Деникин доходит до двадцати. Он гремел на всю армию, его дивизию называли «Железной»; для солдата нет ничего…

При этом Нарбутас нисколько не кичится своим здоровьем. Он просто не замечает его, А если кто не достигнув и пятидесяти начинает поскрипывать и отнимать время у медиков, так это, по мнению Нарбутаса, несчастный случай, а то, может, попросту, извините, и вранье. Он ударил кувалдой еще раз и спросил: – Соображаешь? Сейчас Нарбутас добивался от Губерта, чтобы тот понял наконец, что такое согласованность, когда усилия двух человек достигают полного слияния в работе. «Чесать языком» старый кузнец не…

Василий Шукшин Операция Ефима Пьяных Ефим Пьяных понял это ночью. Толкнул жену. – Чего? – недовольно откликнулась та. – Это… осколок, однако, начал выходить. Вот он – колется, змей. С вечера чуял… – Где? – Ну, где?.. Куда ранило-то, не знаешь, что ли? – Там? – изумилась Соня. – Но. – Чо же ты, двадцать лет сидел на ем и не чуял? Как так? – Так и не чуял! Как… Да большой! – Ефим горько прицокнул языком. – Замучает, паразит. Соня засмеялась. – Как теперь сидеть-то будешь? Боком, что…

Василий Шукшин Ораторский прием Тринадцать человек совхозных, молодых мужиков и холостых парней, направили «на кубы» (на лесозаготовки). На три-четыре недели – как управятся с нормой. Старшим назначили Александра Щиблетова. Директор совхоза, напутствуя отъезжающих, пошутил: – Значит, Щиблетов… ты, значит, теперь Христос, а это – твои апостолы. «Апостолы» засмеялись. «Христос» сдержанно, с достоинством улыбнулся. И тут же, в конторе, показал, что его не зря назначили старшим. – Сбор завтра…

– Ну, тут семь раз дуба врежешь, пока они там по рации… – Это все – колеса. Ты, Иван, держи на всякий случай бутылку белой, – стал по-своему учить Васька Чулков. – Как ребенок захворал, – ты ему компресс на грудку. Нюра, возьми с собой ваты и бергаментной бумаги. У меня вон… – Я взяла. – А? – Взяла, говорю! Бергамент-то. – Вот. Ты вон глянь, что у меня с горлом-то делается… Нет, ты глянь! А-о!.. О-о! – Васька растопырил перед Нюрой свой рот. – Меня же ангина, сволочь, живьем ест! У меня же гланды…

Василий Шукшин Привет Сивому! Эта история о том, как Михаил Александрович Егоров, кандидат наук, длинный, сосредоточенный очкарик, чуть не женился. Была девушка… женщина, которая медленно, ласково называла его – Мишель. Очкарика слегка коробило, что он Мишель, он был русский умный человек, поэтому вся эта… весь этот звякающий чужой набор – «Мишель», «Базиль», «Андж» – все это его смущало, стыдно было, но он решил, что он потом, позже, подправит свою подругу, она станет проще. Пока он терпел…

Чередниченко и цирк В южный курортный городок приехал цирк. Плановик Чередниченко отдыхал в том городке, устроился славно, чувствовал себя вольготно, даже слегка обнаглел – делал выговор продавщицам за теплое пиво. В субботу вечером Чередниченко был в цирке. На следующий день, в воскресенье, в цирке давали три представления, и Чередниченко ходил на все три. Он от души смеялся, когда смуглый длинноволосый клоун с нерусской фамилией выкидывал разные штуки, тревожился, когда молодой паренек…

– Зачем ты пришел? – спросила она. – Я не могу без тебя! – говорит этот дурак громко, на весь зал. – Уходи, – говорит девушка, но как-то так, что слышится больше: "Не уходи". – Я не уйду, – говорит Васька и подходит к ней ближе. Степан вцепился руками в край скамьи. Он знал, что этот Васька так просто не уйдет. И не успел он глазом моргнуть, как счетоводишка ловко обнял девушку за плечи, чуть завалил на левую руку и поцеловал. Степан видел губы девушки после поцелуя – припухшие, чуточку…

Тут в чайную пришел Аркаша Кебин, по прозвищу Танцующий Шива. Давно его так прозвали, в школе еще. Он тоже взял себе «портвяшку», котлету (поругался с женой и в знак протеста не стал дома ужинать), сел за столик по соседству с плотниками, прислушался к их разговору… И сказал громко: – Хмыри! Плотники замолчали. Посмотрели на Аркашку. – Трепачи, – еще сказал Аркашка. Он потому и Шива, что везде сует свой нос. – Проходимцы. Плотники сперва не поняли, что это к ним относится. Невероятно! Даже с…

– … Князья были разобщены, и… В общем, Русь была разобщена, и когда половцы напали на Русь… – Студент закусил губу, нахмурился: должно быть, сам понимал, что рассказывает неинтересно, плохо. Он слегка покраснел. «Не читал. – Профессор внимательно и сердито посмотрел в глаза студенту. – Да, не читал. Одно предисловие дурацкое прочитал. Черти полосатые! Вот вам – ягодки заочного обучения!» Профессор был противником заочного обучения. Пробовал в свое время выступить со статьей в газете – не напечатали.…