Советская классическая проза

«Ну, и черт, а не матрос!» – думал я тогда. Слышим – стихло. Угробили человека. Не дешево достался этот моряк. Мои валенки были полны снегу. Даже в карманы полушубка на­бился. Измученный добрался я до избушки лесника. Валенки снять не­возможно. Разогрел на огне и оторвал вместе с кожей. Отмерзли паль­цы, пришлось отрубить... Два дня искал лесник матросского командира. Не нашел. Растаял снег, заалела набрякшая соком клюква, по-весеннему за­гудела, заухала мохнатая тайга. Наткнулись мы на матроса…

Скрипичный футляр лежал у него на коленях, и она, проходя, задела по его ногам развевающимся подолом. Он сказал: «Простите», — поспешно убрал под скамейку ноги и, как солдат ружье, поставил футляр стоймя к своему плечу. Она улыбнулась и простила. Такой большой и, должно быть, добрый парень. И музыкант. Села — шлем на коленях, руки на шлеме. Ну что? А он смотрит на нее, улыбается и молчит. И не очень-то смущается, а молчит. Вагон загремел по Петровскому мосту, а они все улыбаются и — ни слова.…

— Там книги, — не обращая внимания на иронию, ответила Таня. — А вы разве с фабрики? — Так точно. Вам туда зачем? — Я инженер-технолог, на работу приехала. — Вот оно что! Ясен вопрос! Ну что ж, инженеры нам нужны, — сказал незнакомец таким тоном, будто именно он решал судьбы приезжих девушек. — Месяца два-три поработаете, если раньше не съедят. — У вас что, людоеды водятся? — усмехнулась Таня. — Людоеды не людоеды, а так… — Вы на фабрике штатной гадалкой или людоедом по совместительству? —…

«Прилизываешься, герой? — закричал Виктор, не обращая внимания на людей. — Что ты наделал, цыган ты несчастный?» «А что я наделал?» «Ты еще фиглярничаешь? Думаешь, фортуна всегда будет подставлять тебе напомаженную морду? Когда-нибудь она покажет тебе облезлую задницу». Тогда, после Витькиного взрыва, подумал, что, пожалуй, что-то он сделал не так. Можно бы по-иному: сказать, например, Герасиму до конференции. Нет, не мог он сказать об этом свояку, потому что не знал, рекомендуют ли его. Давать…

Но грузчик уже сделал неверный шаг, быстро и неудержимо наклонился в сторону и на мгновение повис над рекой. Потом он разжал руки, и ящик с плеском упал в воду. Сейчас же из-за склада, установленного на берегу реки, ругаясь и размахивая руками, побежали к трапу два человека. Один был лет тридцати, высокий, гладко выбритый, в военной шинели и фуражке. Другому, толстому и неряшливому, было под пятьдесят. Они кричали на грузчика и грозили ему, а он молчал, вытирая рукой пот с лица. — Я прошу вас,…

АПТЕКА и закроет глаза; потом опять откроет их, по-чугунному остановится на вывеске, но уже не видит аптеку и опустит веки, как щеколду запрет на затвердевшем сердце, аж под веками у него запенится. Сладки, должно быть, предсмертные сны! Потом Василий Иванович начинал приседать; засыпал он стоя, закуривая, мочась, глядя на запекающийся вечерний закат или разжевывая огурец — все едино. Медленно полз он поясницей к земле, не спеша гнулся его хребтовик — вот-вот сломается, — пока не доставал…

Но они хозяева жизни, они спокойны и уверены, они, не оглядываясь, без истерики и позы, без бахвальства и без нытья, в темпах, совершенно непредвиденных, — они делают наше дело. А покажите им какое-нибудь такое видение, о которых и мы уже начинаем забывать, ну вот, например: «Машиностроительный завод Н. А. Пастухова и С-я», — и вы увидите, какое тонкое остроумие будет обнаружено ими в каждом их движении! На фоне этого исторического чуда такими дикими кажутся семейные «катастрофы», в которых гибнут…

Но вот — зимний день. Мне пять или шесть лет, в доме натоплено, от кафельной печи пышет теплом, за окном мороз, и хорошо из тепла смотреть в окно на белую от снега улицу. В легких, скользящих саночках проносятся извозчики, покрикивая: «Ей, ей!..» В простоте душевной я думал, что это они так божатся: «Ей, ей…» Но хотелось мне быть ломовым извозчиком. Летом в телегах, грохочущих по булыжнику, они едут с базара, и огромные битюги ступают впереди телег своими мохнатыми ногами. А извозчик в брезентовом…

— Это не архангел Михаил, призывающий на суд божий, это бес, соблазняющий на грехи… Сахгар Святой продал душу шуйтану, — возмутился один аксакал, когда труба вдруг весело запела: Ехал из ярмарки ухарь-купец… Малые и старые, разинув рты, заглядывали в бездетную пасть волшебной трубы, играющей плясовую… …Виновник переполоха, хозяин четырехстенника, зажатого домами богачей, Тайман Захар задумал бросить красавицу Чулзирму. Он продал в городе лошаденку и почему-то купил граммофон,…

Маленький городишко, заброшенный и скучный — в снегах по самые окна. Сверху низкое иссера-снежное небо. За крайними избами дымятся по пустынным степям метели. А мы сидим в теплой низенькой мещанской комнатке. Печка столбиком посреди комнаты. На стенах деревянные фотографии с одинаковыми черными точечками в глазах. И, странно выделяясь, как музыкальный аккорд среди уличной шарманки, молча стоит пианино. Дочка-гимназистка играла. Вышла замуж, ну, и пианино не нужно. Мы сидим за столом. Керосин…

- Проша! - приоткрыв дверь, просунула мать голову. - А я думала, ты спишь. - Нет, мамуня, читаю, - ласково сказал Прохор. Мать вошла в горницу. Она была чем-то встревожена. - Сынок, что толечко и делается на свете, - испуганно заговорила она. - Вся станица ходуном ходит. - Что же случилось, мама? - И не приведи господь, что, - закрестилась старуха, глядя на иконы. - Господи Исусе Христе, отведи от нас беду лихую. - Что за беда, мамуня? - Царя, гутарит народ, у нас теперь…

Так мы исследовали с моей подругой лицо этого города, всякий раз менявшего для нас свое выражение. Помимо всего прогулки эти были для меня очень содержательны. Екатерина Васильевна знала и любила искусство, много читала, умела разговаривать с женщинами. Это последнее я считаю редким даром. Мы не умеем говорить между собой, совершенно так же, как не умеем для самих себя нарядно сервировать стол. Наша лучшая сервировка рассчитана на гостей. В жизни женщины, по крайней мере нашего круга, таким гостем…

Ванюшке кажется, что она, его машина, — яркая, красивая, стройная, — словно не стоит на мокрой траве, а, едва касаясь земли четырьмя точками колес, висит в воздухе. Поджарая, она ему кажется похожей на самолет, готовый стремительно уйти в воздух. Для этого у нее обтекаемо скошена округлость кабины, расправлены по-птичьи крылья колес, напружинены стальные полукружья крепких рессор; у нее под капотом в сдержанном ожидании молчит огромной силы мотор, пахнущий бензином и автолом. Проглотив…

Отчего он не остался в Нижнем Новгороде? Отчего дал согласие поехать к Зарайскому на целых две недели!.. Молодые люди спешились, привязали коней и побрели по мягкому ковру из прошлогодней листвы. В лесу было девственно тихо и дремотно. Паутина опутала кусты боярышника и бересклета, тонкой сединой пролегла в зеленой шевелюре кленов. Коля и Вероника (она была самой старшей в компании, ей недавно минуло двадцать лет, и поэтому она держалась независимо и несколько насмешливо в отношении остальных)…

— Добрый день, господин капитан I ранга. Ваш кофе и газеты. — Добрый день, Краус. Спасибо, поставь. Некоторое время в каюте стояла тишина, лишь позвякивала посуда, которую расставлял вестовой. — Что нового, Краус? — Ничего особенного, господин капитан I ранга, — Краус замялся. — Говорят, скоро выйдем проветриться? — А что, надоело? — Да как вам сказать, — вестовой медлил, обдумывая ответ. — И стоять неплохо, да уж больно большая дыра этот…

— Молодцы, — похвалил Лепиков, — в таком окопе можно до заморозков держаться. — Это нам ни к чему — до заморозков, — ответил Рудый. — С табачком подбились, товарищ старшина, — сказал Катаенко, — так что долго не протерпим. — И то правда, — подтвердил Рудый, — подбросил бы ты нам курева, старшина. — Табак вы третьего дня получили на неделю, следующая дача в субботу, раньше не положено… Угостить могу, — старшина сел, свесив…

— В город Чуфырино! Почему вошло в голову это название? Где он его прочел иль услышал? — не мог Данила впоследствии ни себе, ни другим людям объяснить. Просто было радостно на душе от Победы, просто хотелось орать, плясать, всех обнимать и всякие шутки, веселые, каламбурные слова говорить. А чем Чуфырино не каламбур? Чуфырино, Пупырино, Колтырино, Колупаево — красота! * * * Скоро выяснилось, никакие бандеровцы на эшелон не нападали. Откуда они в Белоруссии-то возьмутся? Просто на второпях восстановленной,…

А сколько невыдуманных историй о лихих, отчаянных делах Дундича услышал я в хуторах и станицах Дона, Маныча и Терека, в Донбассе, Ростове-на-Дону, на Ставропольщине, в Одессе и Ровно от его однополчан М. М. Левшина, У. С. Аликова, А. С. Бочарова, Н. В. Казакова, И. И. Киричкова, Э. Ф. Платовой, Ф. Г. Ткача, А. А. Зотовой, А. Г. Андриановой, сына И. С. Шпитального — Алексея Ивановича и многих-многих других. Может быть, в рассказах старых конармейцев, в воспоминаниях земляков Дундича Д. Сердича,…

— Куда и зачем везете? — зло спросил продрогший в мокрой одежде атаман Марченко. — Куда надо, туда и везем, — ответил Крикун, — сиди и не тарахти. — А чего мне?.. Все равно поставите к стенке, — пытался выяснить свою судьбу Марченко. — Разберутся... Може, и поставят, — не скрывал положения Крикун. — Давай тут, — заерзал по повозке атаман. — Не торопись. Сначала назовешь своих корешов. — Не достать их вам за морями. Пустите меня в расход, а всех казаков не перестреляете. — А зачем…

Хорошо бывает в степи летом в предвечерний час! Солнце из ослепительно-желтого, искристого становится золотисто-багряным. Удушливая жара спадает и в воздухе растекается благодатная прохлада. Каким-то неуловимым движением воздуха разносятся запахи спелой пшеницы, полевых трав и цветов. Но из всех этих запахов степи всегда выделяется силой своей знакомый горьковатый запах полыни. Еще всюду гудят труженицы-пчелы. Устало перелетая с цветка на цветок, они торопятся набрать последний на сегодня взяток…