Современная проза

Мы не были любовниками, мы не были родственниками, мы не были друзьями или приятелями. Она Аннетт и Кошка, а я человек, который опишет их историю на бумаге, которая будет пылиться в столе, пока не наступит ее время. Крик 1 Аннетт громко выдохнула и, накинув капюшон, направилась в свою комнату но, открыв дверь, остановилась и почесала ухо. Ужасный, оглушающий звон снова и снова давил на перепонки. Было ощущение, что этот звон исходит из спинного мозга, пробираясь ветвями по позвоночнику…

– Ли-за-а-а, всё в порядке? Ты спишь? – трубка смеялась. – С тобой разговариваю. – Ну, прости-прости. Петя просил… – Я поняла. – Сама подумала, что за панибратство, какой он тебе Петя? – Ты его не любишь, а он нервничает. – Смешок. – Не люблю, а он нервничает, – повторила Лиза. На том конце провода ненавидели. До какой степени – не догадаться! – Это всё? – Началась игра, затасканная до дыр. Лизе надоело. Не люблю? Милая, силой этого «не люблю» ракеты в космос запускать! Презрение…

Всю жизнь мой дед проработал шофером. Исколесил полстраны и, думаю, был мировым мужиком с кучей дорожных баек и анекдотов. Мою двоюродную сестру он звал Олегом, хотя она была даже не Ольгой. Так сильно дед хотел внука. Жаль, мы с ним ни разу не встретились. Он умер от опухоли головного мозга за несколько лет до моего появления на свет. Однажды, бухая у Серого на квартире, мы заговорили об этом. О переселении душ и всем прочем. У нас имелся ящик пива и пятница, и мы были полны решимости разложить…

Сейчас он стоял, зажатый в вонючем углу, и жалел только об одном: что не додумался снять обновку и сунуть в сумку. Напротив стояли враги. Их было трое: Калякин, Калашов и Никонов. Заводилой был Петька Калякин, которого Андрей помнил пухлым малолеткой, шкодливым, но добродушным. Уже во втором классе Калякин сполз с неуверенных «четверок» на полновесные «трояки»; а в нынешнем восьмом не слишком успешно балансировал между «удом» и «неудом» по всем предметам, включая поведение. За последний год он…

Разложив старенький диван и постелив постель, Лушка ещё долго сидела, слегка покачиваясь из стороны в сторону, думая о чём-то своём. А, может быть, и не думая ни о чём. Просто сидела и смотрела в одну точку. За окно. На дерево за окном, на фонарь у дороги, который, отдавшись шалунишке- ветерку, рисовал странные рисунки из мира теней на стенах тёмной Лушиной спаленки. 2. Лушке опять снилась вода. Чистая, тёплая. И ей никак не хотелось на берег. Она ждала. Чего-то ждала, понимая, что это «что-то»…

С такими оптимистичными, даже вдохновляющими мыслями Малика переступила порог. Однако мамы в доме почему-то не оказалось. Хотя, судя по неубранному дастурхону, так в Узбекистане называется низкий обеденный стол высотой около 30 сантиметров, дома были гости. Невысокий сервант был сплошь заставлен коробками конфет, плетёными корзинами с орехами, фруктами, и с перевязанными лентами свёртками. Такое впечатление, будто в их дом кто-то пришёл и надарил подарков. Очень странно! В честь чего? Малика вышла…

– А с мебелью что будет, интересно? Оставят старые хозяева ее или нет? Мне вот это кресло-качалка нравится. Я бы связала плед, нашила подушечек… – мечтательно протянула Оленька, – И кактус… кактус бы тоже оставила. – На счет кресла не знаю, но кактус точно им не нужен. Был бы нужен, поливали бы свои цветы, и герань бы не засохла, – проворчал Максим, – И вообще, мне кажется, им эта рухлядь не нужна. Тут, по-моему, старички жили. Умерли скорей всего. Ты не боишься в такую квартиру въезжать? Говорят,…

В прихожей раздались шаги. Хлопнула дверь. В коридор предбанника из сеней прошли сельские девушки. Злата Селивановна Мурова и Кира Патрикеевна Гулькина бегло переглянулись. И тонко засмеялись. У них всегда в закромах и сусеках имелись свои шутки да прибаутки. Она вели себя разгульно. Но всё же чуть присмирели, зайдя в дом подружки. Злата краса длинная золотая коса. У неё длинные, шикарные, густые волосы. И она за теми отменно ухаживает. Длина локон около полутора метра. Плечи ровные. Спина прямая.…

– Да мы подумаем, как быть… – Это верно… Кирюша-Кировец чуть пожал плечами. И тут же облюбовал кожаный, алый, небольшой диван. И тот чуть заскрипел. Кирюша широко расставил ноги. На нём имелась тонкая кожаная бурая куртка. Низ украшали тёмные вельветовые штаны. И ботинки кожаные, чёрные, лакированные прямо отдавали блеском. На шее висела крупная золотая цепочка. На левой руке имелись серебристые, ручные часы. И те незаметно и ровно тикали. Он взял в руки стакан. И тот наполнил виски из бутылки.…

     Приятель мой, по аквариумным рыбкам,  Николай: мужик средних лет, коренастый, с оттопыренным задом и с залысинами. На мою шутку насчет облысения отвечает: – Замечаю я, что мужики с возрастом лысеют со лба, а бабы с лобка! – Я ему говорю: – Николай Павлович, что это ты по пенсионеркам гуляешь?– А он отвечает: – Ну и  что? Молодые теперь жадные, всё подсчитывают:  сколько на нее потратил, что сделал. А к  молодой бабушке придешь, и стопку поставит, и борща с мясом, и компот! …

Часть этих писем, конечно, с разрешения тех, кто их мне писал, с комментариями профессиональных психологов вы прочтете и в этой книге. Вырастая, став, как нам кажется, сильными и умудренными опытом, попадая в наши рабочие коллективы, мы так часто возвращаемся к тем самым детским болезненным сценариям, которые мы однажды уже переживали. Буллинг как явление – это не только часть нашей первой половины жизни. С буллингом сталкивается каждый третий взрослый человек, который приходит в свой новый рабочий…

Подойдя к беседке, их встретила бабушка. Обменявшись приветствиями, бабушка сказала: – Ребята! Мойте руки и садитесь за стол. Будем обедать! Вымыв руки, все сели за стол и бабушка половником стала разливать дымящийся красный борщ по тарелкам. – Дедушка! У нас много впечатлений от первого учебного дня, мы вам все расскажем, – сообщил Владик. – Но только после обеда, – уточнил дедушка, – А сейчас ешьте и тщательно пережевывайте пищу. Когда было съедено второе и запито сливовым компотом, дедушка…

В этом благословенном месте чайки жили всегда, даже когда вместо пляжного мелкого, желтоватого на солнце, песка лежали острые камни. И не было домов и высоких зданий вдоль побережья. Чайки никогда не улетали отсюда в теплые края. Они жили тут летом и зимовали здесь. Это был их дом. Их огромный, без краев, океан. Здесь была их пища. Их стая, где все было выстроено, понято, обозначено без слов. Одни особи, как водится, уходили, исчерпав все силы, данные им природой. Другие гибли раньше срока, что…

Я спускаюсь вниз по лестнице, где нет (еще) трав на месте трещин и сколов, но плотно забито мусором: окурками, фантиками, склянками. И дома (дома ли?) оставлена мать – семипудовая некупчиха, которая жаль, что не я; оставлена в болезненном состоянии (у нее нечто с ногами, что, по словам врачихи, такой же семипудовой, не мудрено при семи-то пудах) стоном отпугивать худо-бедных наемщиков дальней комнаты, а без наемщиков никак не выжить теперь, слишком прожорлива становится N, слишком откормлена становится…

– Ну что, свалилась? – спросила она просто. – Вылезай давай! – Как? Ущелье глубокое, а у меня поломаны Крылья! – я была на грани срыва от боли, усталости и отчаянья. – Вытащи меня отсюда! – Так у тебя же есть руки! Вылезай! – Мои руки очень слабы, – я начала заводиться, – кто ты, вообще, такая умная? – Меня зовут Нарни, я изучаю горы. Здесь живу уже девять лет. Вылезай, я тебя проведу. Я знаю все местные тропы. – Знаешь все тропы? – заинтересовалась я, резко перестав ныть. – И прям проведешь?…

Мама её, тётя Люся, такая весёлая была. Полная её противоположность! Помню, маленькие были, так у неё мужики менялись, как перчатки. И всё хохотала. Рот свой красный откроет и ржёт. Зубы белые крупные. Щёки румяные. Маленькая сама, пухленькая. Всё время делала химическую завивку. Ржёт, а кудряшки трясутся, как пружинки. Смотришь на неё и тоже смеяться хочется. А Верка этих мужиков и смеха этого стеснялась. Перекосится вся, лицо брезгливое, и тянет на улицу меня из дома. Да, это мне весело было…

Ты че? За окнами зимняя тьма и падающий снег. В библиотеке пусто, посетителей нет. И в этот вечер явно уже и не будет. Тем вечером Анастасия, библиотекарь в Доме творчества писателей, что находится в Ругачеве еще со времен СССР, домой не торопилась. Как не торопятся домой супруги после бурного домашнего скандала прошлым вечером. Но к ней и это не относилось, потому что она не замужем. Печалилась она, и задумалась о чем-то своем, старательно стирая пыль, стоя на одном месте. Судя по тому, как…

– Ааа, да ладно!  – вновь махнула Сара рукой, поправляя свой макияж перед огромным зеркалом с подсветкой в шестнадцать маленьких лампочек.  – Я сказала, что у нас с подругой запланировано важное мероприятие, но ты не местная и нам нужно где-нибудь переночевать. И я спросила, можно ли остановиться у него. – О Боже, а он? Её смелости можно было только позавидовать. – А что он? Был немного шокирован! Мы столько времени не общались, а тут я с такой просьбой. Но главное, что родители у него уехали…

Приятного в жизни Олега Беляева в последние три года случалось совсем мало. К сорока девяти годам оказался он одинок и, если не стесняться говорить честно, беден. Развёлся с двумя жёнами, от которых успел дождаться холода и упрёков, но так и не дождался детей. Собственную фирму, пестуемую годами, по простоте душевной и лености немногочисленных сотрудников потерял, оставшись с огромными долгами. Кредит, взятый на дом в кооперативе под Можайском, отдать не смог, да и дом тот жулик-застройщик не поднял…

– Все равно это ужасно нечестно. Все вокруг рожают девочек, даже те, кто не очень-то и хотел. – Налог есть налог. – Как я не люблю, когда ты начинаешь вот так вещать! Как будто человеческая боль тоже подчиняется твоим проклятым законам. Я снова обняла Нику за плечи: – У нас еще будет девочка, я тебе обещаю. Все будет. У нас много времени впереди. – А ты захочешь потом девочку? Мне почти тридцать. А теперь еще носить мальчика. Девять месяцев. Псу под хвост. – Ну хочешь, я его выношу…