2666

Есть вещи куда более редкие, чем сакрофобия, сказала Эльвира Кампос, надо же учитывать, что мы в Мексике, а тут с религией всегда были проблемы, я даже скажу, что все мы, мексиканцы, в глубине души страдаем сакрофобией. Подумай, к примеру, о классической фобии, о гефидрофобии. От нее многие страдают. А что это? — спросил Хуан де Дьос Мартинес. Это боязнь мостов. Точно, знавал я такого чувака, на самом деле, это еще ребенок был, так вот на мосту он все время боялся, что мост упадет, поэтому переходил через них бегом — и так получалось даже опаснее. Классический случай, покивала Эльвира Кампос. Еще стандартный пример — клаустрофобия. Это страх закрытых пространств. А еще есть агорафобия. Страх открытых пространств. Эти я знаю, сказал Хуан де Дьос Мартинес. Еще один классический вид — некрофобия. Страх мертвецов, сказал Хуан, знавал я таких людей. Если ты полицейский — просто беда. Также есть гематофобия, боязнь крови. Точно, покивал Хуан де Дьос Мартинес. А еще есть грехофобия, страх совершить грех. А еще есть другие страхи, еще более редкие. К примеру, клинофобия. Знаешь, что это? Понятия не имею. Это боязнь кроватей. И что, кто-то может бояться и избегать кроватей? Ну да, есть такие люди. Но с этим-то можно справиться: спать на полу и никогда не входить в спальню. А вот с трихофобией, боязнью волос, как быть? Немного сложнее с ней, правда? Это точно, сложней не бывает. Встречаются такие случаи трихофобии, что человек с собой кончает. А еще есть вербофобия, то есть боязнь слов. Ну тут лучше всегда молчать, сказал Хуан де Дьос Мартинес. Это немного сложнее, потому что слова — они везде, даже в молчании, которое никогда не бывает полным, согласен? А еще есть вестифобия — страх одежды. Такое заболевание кажется редким, но на самом деле оно куда более распространено, чем кажется. А вот еще одно, достаточно часто встречается,— иатрофобия, то есть боязнь врачей. Или вот гинефобия, боязнь женщин, от которой страдают, по понятным причинам, только мужчины. В Мексике супер распространена, правда, она часто маскируется под другие заболевания. Ну, это изрядное преувеличение… Ничего подобного: практически все мексиканцы боятся женщин. Даже не знаю, что сказать, удивился Хуан де Дьос Мартинес. А еще есть два других страха, в основе своей очень романтических: омброфобия и талассофобия, то есть страх дождя и боязнь моря. И еще есть другие два, тоже в своем роде романтических: антофобия, то есть боязнь цветов, и дендрофобия, страх деревьев. Некоторые мексиканцы страдают гинефобией, сказал Хуан де Дьос Мартинес, но не все, не будь такой паникершей. А что за страх, как ты думаешь, оптофобия? — спросила Эльвира. Опто… опто… что-то связанное с глазами, мать его, боязнь глаз? Еще хуже: страх открыть глаза. В переносном смысле это объясняет то, что ты мне только что сказал про гинефобию. В буквальном — о, тут могут иметь место тяжелейшие расстройства: потеря сознания, слуховые и зрительные галлюцинации и, в большинстве своем, агрессивное поведение. Мне известны — не по собственному опыту, естественно,— два случая, когда пациент дошел до причинения увечья самому себе. Он вырвал себе глаза? Пальцами, ногтями, подтвердила директриса. Ничего себе, пробормотал Хуан де Дьос Мартинес. Потом есть, понятное дело, такая фобия, как педофобия, боязнь детей, и баллистофобия, то есть страх пули. О, это я такой страдаю, сказал Хуан де Дьос Мартинес. Да, согласилась заведующая, это нам подсказывает здравый смысл. А есть еще такая штука — причем она сейчас быстро распространяется! — как тропофобия, то есть страх поменять место или положение. И это еще может усугубиться, если тропофобия становится агирофобией, то есть страхом улиц или боязнью перейти улицу. Не будем также забывать о кромофобии, то есть боязни некоторых цветов, или никтофобии, то есть страхе ночи, или эргофобии, то есть страхе работы. Очень распространен такой страх, как десидофобия, страх принимать решения. И еще одна фобия, которая с недавних времен стала усиленно распространяться,— антропофобия, то есть боязнь людей. Некоторые индейцы страдают в весьма выраженной форме астрофобией — боязнью метеорологических явлений: грома, молнии и так далее. Но худшие фобии, на мой взгляд,— это пантофобия, то есть страх всего, и фобофобия — страх собственно страха. Если бы тебе пришлось страдать одной из двух, какую бы ты выбрал? Фобофобию, сказал Хуан де Дьос Мартинес. С ней полно проблем, не хочешь еще подумать? Если выбирать между страхом всего и страхом собственных страхов, я выберу вторую — не забывай, я полицейский, и, если бы пришлось бояться всего, я бы не сумел работать. Но если бояться страхов перед страхами, жизнь может превратиться в постоянное наблюдение за страхами, а если они активизируются, то возникает самовоспроизводящаяся система, лабиринт, из которого очень трудно выбраться, сказала директриса.

Незадолго до того, как в Санта-Тереса прибыл Серхио Гонсалес, Хуан де Дьос Мартинес и Эльвира Кампос впервые переспали. Это ничего не значит, предупредила заведующая, не хочу, чтобы у тебя были необоснованные иллюзии насчет наших отношений. Хуан уверил, что именно она будет ставить ограничения, а он — просто следовать ее решениям. Директрисе первый их сексуальный опыт показался вполне удовлетворительным. В следующий раз, через две недели, встречи, все прошло еще лучше. Время от времени он звонил ей — обычно по вечерам, когда она сидела в психиатрической клинике, и они говорили минут пять, может, десять, о том, что произошло сегодня за день. А когда она звонила ему, то они договаривались о свиданиях — всегда в доме Эльвиры, в новом здании района Мичоакан, на улице, где жили представители верхнего среднего класса: врачи, адвокаты, несколько дантистов и пара университетских преподавателей. Все встречи проходили по одному сценарию. Судейский парковал машину на тротуаре, поднимался вверх на лифте, проверяя в зеркале, выглядит ли он так (с поправкой на его возможности), как положено: опытным и безупречным мужчиной; а потом решительно звонил в дверь. Заведующая открывала, они приветствовали друг друга пожатием рук или не касаясь друг друга, а потом выпивали по бокалу в гостиной, глядя на горы, что на востоке уже поглощала тень, наблюдали, как вечер наползает через стеклянные двери, что вели на широкую террасу, где, помимо пары шезлонгов из дерева и брезента и сложенного по вечернему времени зонтика, пылился лишь одинокий велосипед серо-стального цвета. Потом, безо всяких прелюдий, они шли в спальню и занимались там любовью три часа. Потом Эльвира Кампос набрасывала черный шелковый халат и запиралась в душе. Когда она выходила, Хуан де Дьос Мартинес сидел одетый и созерцал уже не горы, а звезды, что горели над террасой. Вокруг стояло полное молчание. Время от времени какая-нибудь соседка устраивала вечеринку, и тогда оба наблюдали за огнями и людьми, которые ходили или обнимались рядом с бассейном или входили и выходили, словно бы подчиняясь исключительно случаю, из раскинутых по такому поводу шатров или беседок из железа и дерева. Директриса молчала, а судейскому приходилось сдерживаться — его почему-то тянуло расспросить ее или рассказать ей все, что он никому раньше не рассказывал. Потом она напоминала ему — причем так, словно бы он ее об этом попросил,— что пора идти, и Хуан говорил «Да, точно» или тщетно смотрел на часы и тут же уходил. Через две недели они снова встречались, и все шло ровно по тому же плану. Естественно, соседи не всегда устраивали вечеринки, временами Эльвира не могла или не хотела пить — но слабые огоньки все так же горели, душ она никогда не пропускала, вечера и горы не менялись, ну и звезды оставались прежними.

Тем временем Педро Негрете отправился в Вильявисьосу за доверенным человеком для своего приятеля Педро Ренхифо. Встречался он с несколькими молодыми людьми. Он их изучил, задал кой-какие вопросы. Спросил, умеют ли они стрелять. Спросил, может ли он им доверять. Спросил, хотят ли они заработать денег. Он давно не ездил в Вильявисьосу, и городок, как ему показалось, не изменился с прошлого раза. Низенькие дома из необожженного кирпича с крохотными двориками. Только два бара и один магазин продуктов. На востоке — предгорья, что удалялись или приближались в зависимости от положения солнца в небе и теней на земле. Выбрав парнишку, он попросил позвать Эпифанио, отвел того в сторону и спросил, как ему кандидат. Который из них, шеф? Самый молоденький, ответил Негрете. Эпифанио скользнул по парнишке взглядом, а потом посмотрел на других и, прежде чем сесть в машину, сказал: неплохо, но кто бы мог подумать. Потом Негрете принял приглашение выпить от двух местных стариков. Один — худой, одетый в белое и с позолоченными часами. Судя по морщинам на лице, ему было больше семидесяти. Второй — еще старше, совсем тощий и вообще без рубашки. Роста он был небольшого, а грудь испещряли шрамы, терявшиеся среди складок обвисшей кожи. Пили они пульке, время от времени запивая его огромными стаканами воды — пульке был соленым и вызывал жажду. Говорили о козах, что затерялись на холме Асуль и о дырах в горах. Через некоторое время Негрете подозвал парнишку и сказал, что выбрал его,— сказал так, словно не придавал этому никакого значения. Иди-иди, попрощайся с мамочкой, сказал старик без рубашки. Парнишка посмотрел на Негрете, потом на пол, словно бы обдумывая ответ, а потом, видно, передумал, ничего не сказал и ушел. Когда Негрете вышел из бара, мальчишка стоял с Эпифанио и, опершись на брызговик машины, о чем-то с ним болтал.

Парень уселся рядом с Негрете на заднее сиденье. Эпифанио сел за руль. Когда неасфальтированные улочки Вильявисьосы остались позади и машина уже катила по пустыне, шеф полиции спросил мальчишку, как его зовут. Олегарио Кура Эспосито, ответил тот. Олегарио Кура Эспосито, пробормотал Негрете, глядя на звезды, какое любопытное имя. Некоторое время они молчали. Эпифанио попытался поймать какую-нибудь станцию Санта-Тереса, но не преуспел и выключил радио. Через стекло своего окна шеф полиции разглядел далекий отблеск молнии. Машина тут же во что-то с грохотом врезалась, Эпифанио затормозил и вышел, чтобы посмотреть, на что наехал. Шеф полиции смотрел, как тот исчезает во тьме над дорогой, а потом заметил свет фонарика. Опустив окно, он спросил, что происходит. Тут они услышали звук выстрела. Шеф открыл дверь и вышел. У него затекли ноги, и он немного прошелся, а потом увидел, как к нему неспешно идет Эпифанио. Я тут волка сбил, сказал он. Пошли посмотрим, сказал шеф полиции, и они снова зашагали в темноту. На дороге было пусто — ни света фар, ничего. Воздух был сухой, хотя время от времени долетали порывы соленого ветра, словно бы, прежде чем пролететь над пустыней, воздух вычистил до блеска какой-то солончак. Мальчишка посмотрел на подсвеченную торпеду автомобиля и поднес руки к лицу. В нескольких метрах от него шеф полиции приказал Эпифанио передать ему фонарик, и луч высветил тело животного, лежавшего на дороге. Да это не волк, дружище, сказал шеф полиции. Нет? Ты посмотри на его мех, волк — он поприличней выглядит, шкура так и блестит, и потом волк — он не какой-нибудь хренов придурок, чтоб кидаться под колеса машины посередь пустой дороги. Давай его измерим, держи фонарь. Эпифанио навел луч света на животное, пока шеф полиции его вытягивал и измерял на глаз. Койот, сказал он, в длину бывает от семидесяти до девяноста сантиметров, считая голову. Как думаешь, этот какой длины будет? Восемьдесят, предложил Эпифанио. Точно, согласился шеф полиции. И добавил: койот весит от десяти до шестнадцати килограммов. Отдай мне фонарик и подними его, не боись, не укусит. Эпифанио поднял мертвое животное на руки. На сколько потянет? Ну… кило на двенадцать-пятнадцать, сказал Эпифанио, прямо как койот. Так это и есть койот, придурок, сказал шеф полиции. Они посветили зверю в глаза. Похоже, тот был слепой и поэтому меня не увидел, решил Эпифанио. Нет, он не слепой был, сказал шеф полиции, разглядывая большие мертвые глаза койота. Потом они оставили животное на обочине и снова сели в машину. Эпифанио попытался еще раз поймать станцию Санта-Тереса. Из приемника что-то тихо шипело, и он снова его выключил. Подумал: наверняка этот койот, которого я сбил, самка, и она искала безопасное место, чтобы родить. Поэтому она меня и не увидела — так он решил, но объяснение его не удовлетворило. Когда c Эль-Альтильо показались первые огни Санта-Тереса, шеф полиции нарушил молчание, в котором они ехали. Олегарио Кура Эспосито, сказал. Да, сеньор, ответил тот. Как тебя друзья называют? Лало. Лало? Да, сеньор. Ты это слышал, Эпифанио? Слышал, ответил Эпифанио — он все еще думал о койоте. Лало Кура? — спросил шеф полиции. Да, сеньор, ответил мальчишка. Это шутка такая, да? Нет, сеньор, так меня называют друзья. Ты это слышал, Эпифанио? — спросил шеф полиции. Ну да, слышал, отозвался тот. Его зовут Лало Кура, расхохотался шеф полиции. Лало Кура, Лало Кура, прикинь? Ну да, есть такое, ответил Эпифанио и тоже рассмеялся. А через несколько мгновений они уже смеялись все втроем.

Этой ночью шеф полиции Санта-Тереса спал хорошо. Снился ему брат-близнец. Им было пятнадцать, жили они бедно и гуляли по густо заросшим холмам, где много лет спустя построят район Линдависта. Они перебрались через овраг, где время от времени мальчишки в сезон дождей охотились на колорадских жаб,— те были ядовитыми, так что приходилось забивать их камнями; правда, его с братом интересовали не жабы, а вовсе даже ящерицы. Вечером все возвращались в Санта-Тереса, и дети разбегались, словно солдаты разбитой армии. На окраинах всегда было много грузовиков, те ехали в Эрмосильо или на север или маршрутом в Ногалес. На некоторых встречались прикольные надписи. На одном читалось: «Спешишь? Проедь подо мной». На другом: «Обгоняй слева. Просто бибикни». А еще на одном: «Что, отбил жопу?» Во сне они с братом не разговаривали, но все их жесты были одинаковыми — одинаковая походка, одинаковый ритм, одни и те же движения руками. Брат уже стал повыше его ростом, но они все равно походили друг на друга. Потом оба входили в Санта-Тереса и бесцельно слонялись по тротуарам, а сон мало-помалу развеивался, растворяясь в приятном желтом тумане.

Этой ночью Эпифанио снилась койотиха, которая осталась лежать на обочине дороги. Во сне он сидел в нескольких метрах от нее на базальтовой глыбе, сидел и созерцал, очень внимательно, темноту и слушал стоны койота с отбитыми внутренностями. Возможно, она уже знает, что потеряла детеныша, думал Эпифанио, но, вместо того, чтобы подойти и всадить ей окончательную пулю в голову, он продолжал просто сидеть. Потом неожиданно оказался за рулем машины Педро Негрете — та катила по длинной дороге, умиравшей среди ощетинившихся остроконечными скалами предгорий. Ехал он один. Непонятно, угнал машину или шеф полиции на время одолжил ему авто. Дорога была прямой, на такой без проблем можно гнать двести километров в час, но всякий раз, как он давил на газ, из-под капота слышался странный шум, словно бы что-то там подпрыгивало. За ним поднимался широченный шлейф пыли, похожий на хвост койота из галлюциногенного сна. Горы, тем не менее, не приближались, поэтому Эпифанио затормозил и вышел посмотреть, что там с машиной. На первый взгляд все было в порядке. Подвеска, двигатель, аккумулятор, валы. И вдруг от неподвижного автомобиля послышались те же самые стуки. Эпифанио развернулся и открыл багажник. Там лежало тело. Причем связанное по рукам и ногам. Черная тряпка скрывала лицо. Какого хрена? — заорал во сне Эпифанио. Тело-то было — живое, у него поднималась и опускалась грудь — немного сильнее, чем обычно, но поднималась и опускалась; Эпифанио захлопнул багажник, не осмелившись снять тряпку с лица и посмотреть, кто это. Снова сел в машину, газанул, и та прямо прыгнула вперед. Горы впереди истаивали в огне или растворялись, но он все равно ехал к ним.

Этой ночью Лало Кура спал хорошо. Койка казалась слишком мягкой, однако он закрыл глаза, принялся думать о своей новой работе и почти сразу уснул. В Санта-Тереса он был всего один раз: приехал со старушками-травницами на местный рынок. От того раза у него почти не осталось воспоминаний — он был слишком мал. Сегодня тоже не увидел почти ничего. Фонари на ведущей в город дороге, потом темные улицы какого-то района, а потом район с большими домами за утыканными стеклом высокими оградами. А потом еще одно шоссе, которое вело на восток, и какое-то место, судя по звукам, за городом. Он уснул в домике, прилепившемся к сторожке садовника, на койке, которая стояла в углу и, судя по всему, была ничейной. Одеяло воняло застарелым потом. Подушки не было. На койке лежала огромная куча журналов с голыми женщинами и старых газет, все это Лало Кура переложил под кровать. В час ночи заявились двое — им, судя по всему, принадлежали две другие койки. Оба были в костюмах, широких галстуках и сапогах-казаках. Они зажгли свет и принялись рассматривать Лало. Один сказал: да это молокосос какой-то. Не открывая глаз, он принюхался к ним. От них пахло текилой, чилакилем, рисом с молоком и страхом. Потом он уснул, и ему ничего не снилось. На следующее утро обнаружил двух этих чуваков за столом в кухне садовника. Они ели яйца и курили. Он сел рядом и выпил апельсинового сока и черный кофе, есть ему не хотелось. Безопасностью Педро Ренхифо ведал ирландец по имени Пэт, он же всех представил Лало. Типы были не из Санта-Тереса и вообще не отсюда. Самый крупный — из штата Халиско. Другой — из Сьюдад-Хуарес, Чиуауа. Лало посмотрел им в глаза, и они показались ему не головорезами, а трусами. Когда он закончил завтракать, глава службы безопасности отвел его в дальний уголок сада и вручил пистолет «дезерт игл магнум» пятидесятого калибра. И спросил, умеет ли он им пользоваться. Лало ответил, что нет. Безопасник вложил в пистолет семь патронов и отыскал в зарослях сорняков жестяные банки, которые поставил на крышу старой машины без колес. Потом оба начали стрелять. Затем безопасник объяснил, как пистолет заряжается, как ставится на предохранитель и где его нужно носить. Сказал, что работа Лало — обеспечивать безопасность сеньоры Ренхифо, супруги хозяина, и что ему придется работать с двумя типами, которых он уже видел. Еще спросил, знает ли Лало, сколько ему будут платить. Потом сообщил, что платят раз в две недели и что занимается этим лично он и с этим проблем не будет. А еще спросил, как его зовут. Лало Кура, сказал Лало. Ирландец не засмеялся, не покосился недоверчиво и не решил, что над ним подшучивают,— просто записал имя в черную книжечку, которую носил в заднем кармане джинсов, и сообщил, что на этом у него все. Прежде чем уйти, сказал, что его зовут Пэт О’Бэннион.

В сентябре нашли еще одну женщину. Она лежала внутри машины в новом пригороде Буэнависта, что позади района Линдависта. Место было безлюдное. Посреди нарезанных участков торчал лишь дом-образец, там находился офис фирмы, что продавала землю под застройку. Сам пригород протянулся от пустоши к нескольким больным деревцам с выбеленными стволами — единственным растениям, что выжили после уничтожения старинного луга и леса, которых питали здешние грунтовые воды. Люди сюда приезжали в основном по воскресеньям. Целые семьи и предприниматели ходили и смотрели участки, впрочем, без особого энтузиазма: самые интересные уже продали, хотя никто пока не приступил к строительству. По будням время визита назначалось заранее, а после восьми вечера здесь уже никого не оставалось за исключением стаек ребятишек или собак, что спускались из района Майторена и никак не могли отыскать дорогу обратно. Собственно, женщину нашел один из риэлторов. Он приехал к девяти утра в офис и припарковался на своем обычном месте рядом с домом-образцом. А задержавшись на пороге, вдруг заметил другую машину, стоявшую на еще не проданном участке, прямо под возвышенностью, которая до этого ее заслоняла. Поначалу он подумал, что это машина другого риэлтора, но отверг эту идею как абсурдную: ну кто, как вы думаете, будет парковаться так далеко от офиса, если можно встать рядом? Поэтому риэлтор пошел не в офис, а к непонятной машине. Может, это пьяница какой-то, взял и завалился тут спать, или потерявшийся водитель — съезд на южное шоссе-то неподалеку. А может, вообще нетерпеливый покупатель. Однако миновав возвышенность — кстати, прекрасный участок, с хорошим видом и местом, где потом можно сделать бассейн,— он понял, что машина старовата: навряд ли это покупатель. И тут уже решил — точно, пьяница, и едва не повернул назад, но потом увидел, по волосам, что это женщина, и голова ее прислонена к окну машины. Тогда он решил идти дальше. На женщине было белое платье, а вот туфель — не было. Рост — около метра семидесяти. На левой руке три кольца, не золото, так, бижутерия — на указательном, среднем и безымянном. На правой пара вычурных браслетов и два больших перстня с поддельными драгоценными камнями. Судя по протоколу судмедэксперта, ее изнасиловали вагинально и анально, причина смерти — удушение. С собой у нее не оказалась никакого удостоверения личности. Делом занимался судебный полицейский Эрнесто Ортис Ребольедо, который сначала допрашивал дорогих проституток Санта-Тереса — мало ли, может, кто-нибудь из них знал покойную, а потом, когда с дорогими не вышло, принялся за дешевых шлюх; впрочем, что одни, что другие сказали, что никогда ее не видели. Ортис Ребольедо объехал гостиницы и пансионы, даже некоторые мотели в пригородах, задействовал своих информаторов — безрезультатно. Дело быстро закрыли.

В том же сентябре, через две недели после того, как нашли убитую в Буэнависте, обнаружили еще один труп. Он принадлежал Габриэле Морон, восемнадцати лет, застреленной своим бойфрендом, Фелисиано Хосе Сандовалем, двадцати семи лет, оба работали на фабрике «Нип-Мекс». Убийство было совершено, как выяснило следствие, на почве семейной ссоры: Габриэла Морон отказывалась эмигрировать в Соединенные Штаты. Подозреваемый Фелисиано Хосе Сандоваль уже дважды попытал с этим счастья, и оба раза его заворачивала домой американская полиция,— впрочем, желания попробовать в третий раз молодой человек не утратил. Как говорили его друзья, у Сандоваля в Чикаго жили родственники. А вот Габриэла Морон, напротив, никогда не пересекала границу; она нашла работу на «Нип-Мекс», где ее ценило начальство: Габриэлу могли повысить в должности и увеличить зарплату, так что ее интерес попытать удачи в соседней стране стремился к нулю. Несколько дней полиция разыскивала Фелисиано Хосе Сандоваля, и в Санта-Тереса, и в Ломас-де-Поньенте, поселении индейцев-тамаулипеков, откуда он был родом, а также выпустили ордер на арест для соответствующих американских властей, на случай, если подозреваемый все ж таки исполнит свою мечту и окажется в США; зато, как ни странно, не допросили ни одного контрабандиста и перевозчика нелегалов, которые могли бы ему помочь с отъездом. Так или иначе, но дело закрыли.

В октябре на свалке индустриального парка Арсенио Фаррель нашли следующую убитую. Звали ее Марта Навалес Гомес, двадцати лет от роду, ростом метр семьдесят, шатенка с длинными волосами. Она исчезла из дома два дня назад. На ней были халат и плотные колготки, которые родители не опознали как ее вещи. Девушку изнасиловали анально и вагинально, причем множество раз. Причина смерти — удушение. Любопытно было вот что: Марта Навалес Гомес работала на «Айво», японской сборочной фабрике в индустриальном парке Эль-Прогресо, и тем не менее, тело ее нашли в индустриальном парке Арсенио Фаррель, на свалке, куда довольно трудно подъехать на машине, если это не машины для вывоза мусора. Утром ее нашли дети, и уже за полдень, когда забирали труп, к скорой подошла большая группа женщин — посмотреть, вдруг это подруга, приятельница или просто знакомая.

В октябре также нашли труп другой женщины: тело обнаружили в пустыне, в нескольких метрах от шоссе, соединявшего Санта-Тереса с Вильявисьоса. Труп был в стадии довольно сильного разложения и лежал лицом вниз; на убитой были толстовка и штаны из синтетической ткани, в одном из карманов которых нашли удостоверение личности на имя Элса Лус Пинтадо, работавшей в гипермаркете «Дель-Норте». Убийца (или убийцы) не дали себе труда выкопать могилу. Более того, они не дали себе труда зайти поглубже в пустыню. Проволокли труп несколько метров и бросили его там. Следствие, опросившее сотрудников гипермаркета «Дель-Норте», установило: в последнее время не пропадала ни одна из кассирш или продавщиц; Элса Лус Пинтадо действительно была штатной сотрудницей, однако уже где-то полтора года не работала ни в этом гипермаркете, ни в каком-либо другом гипермаркете той же сети, что довольно часто встречаются на севере штата Сонора; те, кто знал Элсу Лус Пинтадо, описали ее как женщину высокого роста, метр семьдесят два как минимум, в то время как труп, найденный в пустыне, принадлежал женщине ростом от силы метр шестьдесят. Следствие попыталось установить место жительства Элсы Лус Пинтадо в Санта-Тереса, но безрезультатно. Дело вел судебный полицейский Анхель Фернандес. Судмедэкспертиза не смогла установить причину смерти, хотя в отчете размыто намекали на то, что это могло быть удушение; зато экспертиза с уверенностью указала, что труп находился в пустыне не менее семи дней и не более месяца. Через некоторое время к расследованию присоединился судейский Хуан де Дьос Мартинес: он направил в инстанции официальную бумагу с просьбой объявить в розыск без вести пропавшую (во всяком случае, предположительно) Элсу Лус Пинтадо, для чего предполагалось разослать по всем полицейским участкам штата требование искать ее; однако прошение вернулось обратно с вердиктом «не отступать от конкретного расследования».