2666

В середине ноября Андреа Пачеко Мартинес тринадцати лет была похищена на выходе из политехнической средней школы номер 16. Несмотря на то, что улица отнюдь не была безлюдной, никто ничего не видел — за исключением двух подруг Андреи, которые видели, как она идет к черной машине, то ли «перегрино», то ли «спирит», где ее ждал какой-то дядька в черных очках. Возможно, тот сидел в машине не один, но приятельницы Андреи не разглядели из-за тонированных стекол. Этим вечером Андреи не вернулась домой и родители через несколько часов после разговора с ее подругами написали в полицию соответствующее заявление. Делом занималась как судебная полиция, так и муниципальная. Два дня спустя девочку нашли: на теле были явные признаки удушения — была сломана подъязычная кость. Ее насиловали вагинально и анально. На запястьях нашли припухлости, характерные для связывания. Обе лодыжки изранены — видимо, ее связали и по ногам. Тело нашел эмигрант из Сальвадора — оно лежало за школой «Франсиско I», в Мадеро, рядом с районом Аламос. Девушка была полностью одета, причем одежду не раздирали — только на блузке не хватало нескольких пуговиц. В убийстве обвинили все того же сальвадорца: тот провел в подземельях полицейского участка номер 3 две недели, после чего его выпустили. Вышел он оттуда с подорванным здоровьем. Через некоторое время его нелегально перевезли через границу. В Аризоне он заблудился в пустыне, бродил по ней три дня и наконец вышел, полностью обезвоженный, к Патагонии; там его вырвало на земле какого-то ранчо, хозяин которого крепко побил беднягу. Сальвадорец провел день в камере у шерифа, а затем его отправили в больницу, где он мог только мирно скончаться — что, собственно, и сделал.

Двадцатого декабря официально зарегистрировано последнее убийство женщины в 1993 году. Покойной было пятьдесят, и, словно специально противореча некоторым уже раздававшимся боязливым голосам, она умерла в своем доме: труп нашли внутри, а не на пустыре, не на свалке и не в желтых кустах пустыни. Звали ее Фелисидад Хименес Хименес и работала она на фабрике «Мультзоун-Вест». Соседи нашли тело на полу спальни, раздетое вниз от пояса, с воткнутой в вагину деревяшкой. Причиной смерти стали многочисленные ножевые ранения — судмедэксперт насчитал не меньше шестидесяти,— которые ей нанес сын, Эрнесто Луис Кастильо Хименес, с ним она и проживала. Соседи дали показания, что у парнишки случались приступы безумия, с которыми боролись — в зависимости от материального состояния — успокоительными и более серьезными транквилизаторами. Полиция задержала матереубийцу этим же вечером, спустя несколько часов после того, как нашли труп несчастной: тот бродил по темнеющим улицам района Морелос. Он дал признательные показания: написал, что признает себя виновным в убийстве матери безо всякого принуждения со стороны полиции. Также объявил, что Грешник, осквернитель церквей,— это он. Когда его спросили, по какой причине он вогнал матери в вагину деревяшку, безумец сначала ответил, что не знает, а потом, подумав, заявил: это чтобы она прочувствовала. Прочувствовала что? — спросили полицейские, среди которых присутствовали Педро Негрете, Эпифанио Галиндо, Анхель Фернандес, Хуан де Дьос Мартинес и Хосе Маркес. Чтобы она прочувствовала: не надо с ним играть. Потом речь его потеряла связность, и убийцу отправили в городскую больницу. У Фелисидад Хименес Хименес был еще старший сын, но тот давно эмигрировал в Соединенные Штаты. Полиция попыталась с ним связаться, но ни у кого не оказалось актуального адреса. Обыскали дом, но не нашли ни писем этого сына, ни его личных вещей (а те могли бы остаться в доме после отъезда), ни вообще ничего, что могло бы подтвердить его существование. Только две фотографии: на них запечатлена Фелисидад с двумя мальчиками десяти-тринадцати лет — те с очень серьезным видом смотрели в камеру. На другой, более старой, запечатлена все та же Фелисидад с двумя мальчиками: одному всего несколько месяцев (потом он ее убьет, а сейчас смотрит на нее) и второй — лет трех (а это тот, кто эмигрировал в США и более не возвращался в Санта-Тереса). Вернувшись из психбольницы, Эрнесто Луис Кастильо Хименес тут же отправился в городскую тюрьму Санта-Тереса, и там уж разговорился так разговорился. Парень не переносил одиночества и постоянно требовал прислать к нему полицейских или журналистов. Полицейские попытались повесить на него другие нераскрытые убийства. В конце концов, состояние задержанного этому способствовало. Хуан де Дьос Мартинес уверенно заявил, что Кастильо Хименес — не Грешник, и, похоже, убил он только свою мать, но даже это трудно ему предъявить, поскольку, судя по симптомам, он страдает психическим заболеванием. Вот таким было последнее убийство женщины в 1993 году — том самом году, когда начались убийства женщин в мексиканском штате Сонора; тогда его губернатором был бакалавр Хосе Андрес Брисеньо, состоявший в Партии национального действия (ПНД), а мэром Санта-Тереса — бакалавр Хосе Рефухьо де лас Эрас, состоявший в Институциональной революционной партии (ИРП), люди прямые и здравомыслящие, готовые проглотить что угодно, не опасаясь ни ударов судьбы, ни партийных дрязг.

Однако еще до конца 1993 года случилось нечто печальное — и оно не имело никакой связи с убийствами женщин (даже если предположить, что убийства связаны между собой — а это пока не доказано). Лало Кура в то время, как и двое его мрачных коллег, работали, защищая каждый день супругу Педро Ренхифо, которую Лало видел только один раз, и то издалека. Зато он успел познакомиться с другими штатными телохранителями. Некоторые показались ему интересными людьми. Вот взять, к примеру, Пэта О’Бэнниона. Или индейца-яки, который практически всегда молчал. А вот его двое коллег ничего, кроме недоверия, не внушали. У них нечему было учиться. Высокому чуваку (он был из Тихуаны) нравилось вести разговоры о Калифорнии и бабах, с которыми он там познакомился. Он мешал испанские слова с английскими. Еще и врал напропалую, и на эти враки покупался только его коллега (из Сьюдад-Хуареса), который в основном молчал, но полагаться на него вообще не хотелось. Однажды утром, похожим на все другие утра, сеньора повезла детей в школу. Выехали они на двух машинах: одна сеньоры, бледно-зеленый «мерседес», вторая — коричневый джип «Гранд-Чероки», который оставался на углу рядом со школой в течение всего утра с двумя телохранителями внутри. Этих двоих звали «тело­хранители детишек», на тот же манер, как Лало и двух его товарищей называли «телохранители сеньоры», и все они недотягивали до тех троих, что заботились о бе­зопасности Педро Ренхифо, и вот их звали «телохранители шефа» или «охранники шефа», устанавливая таким образом иерархию не только в отношении обязанностей или зарплаты, но также и в отношении личных качеств: смелости и ­презрения к собственной жизни. Оставив детей в школе, жена Педро Ренхифо отправилась за покупками. Поначалу она зашла в магазин одежды, затем отправилась за духами, а потом ей взбрело в голову зайти в гости к подружке, которая жила на улице Астрономос, что в районе Мадеро. Почти час Лало Кура и двое телохранителей ждали ее: чувак из Тихуаны внутри, а Лало и чувак из Сьюдад-Хуареса снаружи. Опираясь на брызговики, они стояли и молчали. Когда сеньора вышла (подруга проводила ее до двери), тихуанец выбрался из машины, а Лало и второй мужик выпрямились. По улице ходили люди, не так уж и много, но ходили. Люди направлялись в центр города, по каким-то своим делам, люди готовились к Рождеству, люди выходили из дому за лепешками для обеда. Тротуар был серым, но солнечные лучи, пробивающиеся через ветви деревьев, окрашивали его в голубой, как реку. Жена Педро Ренхифо поцеловалась с подругой и вышла на тротуар. Хуарец тут же открыл перед ней железную калитку. С одной стороны на тротуаре не было никого. С другой к ним неспешно шагали две горничные. Сеньора вышла на улицу, обернулась и что-то сказала подруге, которая так и стояла в дверях. Тут тихуанец напрягся: за двумя горничными шли двое мужчин. Лало Кура поглядел на лицо тихуанца, а потом увидел двоих мужчин и тут же понял: это головорезы, и идут они убивать сеньору Педро Ренхифо. Тихуанец подошел к хуаресцу, который так и держал открытой калитку, и что-то объяснил — то ли словами, то ли жестами. Жена Педро Ренхифо улыбнулась. Подруга ее громко рассмеялась, но смех долетел до Лало Кура словно бы издалека, словно с са?мой вершины холма. Потом он увидел, как хуаресец смотрит на тихуанца: снизу вверх, как свинья на солнце — глаза в глаза. Левой рукой он снял с предохранителя свой «дезерт-игл» и расслышал цокот каблуков жены Педро Ренхифо, которая шла к машине, голоса горничных, те, похоже, задавали исключительно вопросы,— словно бы не разговаривали о том о сем, а только восклицали от изумления, как если бы сообщали друг другу вещи, в которые сами не могли поверить. Им обеим исполнилось самое большее по двадцать лет. На них были охряные юбки и желтые блузки. Подруга сеньоры, стоявшая на пороге своего дома, помахала рукой на прощание; на ней были узкие брюки и зеленый свитер. На жене Педро Ренхифо красовались белый костюм и белые же туфли на высоком каблуке. Лало подумал об одежде жены шефа ровно в тот момент, когда другие два телохранителя бросились бежать вниз по улице. Он хотел заорать: куда, куда несетесь, идиоты сраные! Но у него получилось лишь прошептать — идиоты. Сеньора Педро Ренхифе стояла и ни о чем не догадывалась. Убийцы резко отодвинули горничных в сторону. У одного был автомат узи. Киллер был худой, с темной кожей. У второго, одетого в темный костюм и белую рубашку без галстука, был пистолет, выглядел этот тип как настоящий профессионал. В то же мгновение, как горничных отодвинули, чтобы расчистить пространство для стрельбы, жена Педро Ренхифо почувствовала, что ее хватают за костюм и валят на землю. Падая, она успела заметить Лало на коленях и с пистолетом в руке, а потом услышала грохот и увидела, как из пистолета в руке Лало выскакивает гильза, а потом больше ничего не видела, потому что упала лбом на цементный тротуар. Подруге ее, так и стоявшей на пороге своего дома, открывался лучший обзор, и она начала кричать, а ноги ее приросли к полу, хотя в глубине души какой-то голосок нашептывал, что не надо кричать, надо заскочить в дом и запереться на ключ, а если не выходит, то скорее упасть на пол и скрыться за зарослями гераний. Тихуанец и хуаресец уже пробежали несколько метров и, хотя они задыхались и потели — еще бы, никогда спортом не занимались — продолжали бежать. Что касается горничных, то они, упав на землю, тут же свернулись калачиком и начали молиться или представлять лица близких людей — и закрыли глаза, которые не решились открыть, пока все не кончилось. А вот у Лало Кура возникла проблема: какой из двух головорезов выстрелит первым — тот, что с узи, или тот, что больше напоминает профессионала. Надо было стрелять в профи, но Лало выбрал первого. Пуля ударила в грудь тощего темнокожего чувака, и тот мгновенно упал. Другой незаметно переместился вправо и засомневался. Как так вышло, что этот парнишка вооружен? Как так вышло, что он не сбежал вместе с остальными двумя телохранителями? Пуля профессионала вошла в левое плечо Лало Кура, разорвала сосуды и раздробила кость. Лало почувствовал удар и, не меняя позы, выстрелил в ответ. Профессионал упал лицом вниз, и его второй выстрел не достиг цели. Он был еще жив. Он смотрел на цемент тротуара, на метелки травы, вылезшие на стыках плит, на белый костюм жены Педро Ренхифо, на белые кроссовки мальчишки, который подходил, чтобы сделать контрольный выстрел. Малолетний говнюк, прошептал он. Потом Лало Кура вернулся по своим следам и увидел вдалеке экс-коллег. Тщательно прицелился и выстрелил. Хуаресец сообразил, что по ним стреляют, и прибавил ходу. Они исчезли из виду за первым же поворотом.

Двадцать минут спустя приехала патрульная машина. У жены Педро Ренхифо был разбит лоб, но рана уже не кровоточила, и женщина лично направляла поначалу действия полиции. Сначала сеньора ­бросилась к подруге, которая пребывала в шоке от ужаса. Потом сообразила, что Лало Кура ранен, и приказала вызвать еще одну скорую, для него — чтобы обоих отвезли в клинику Переса Гутерсона. Но до приезда скорых на место преступления заявились еще полицейские, и некоторые тут же узнали профессионала, который мертвым покоился на тротуаре,— это был агент судебной государственной полиции. Лало Кура уже вели к скорой, когда пара полицейских схватили его за локти, пихнули в машину и увезли в участок номер 1. Жена Педро Ренхифо приехала в клинику и устроила подругу в одну из лучших палат, а потом поинтересовалась состоянием здоровья своего телохранителя, и ей ответили — такой-то не прибыл, сеньора. Тут она потребовала, чтобы немедленно привели медицинский персонал второй скорой, и те подтвердили: да, мол, его задержала полиция. Жена Педро Ренхифо взяла телефон и снова позвонила мужу. Через час в полицейском участке номер 1 появился шеф полиции Санта-Тереса. Рядом шагал Эпифанио, который выглядел так, словно не спал три дня кряду. Оба выглядели до крайности недовольно. Лало они нашли в одной из подземных камер. У паренька на лице живого места не осталось. Допрашивавшие его полицейские желали знать, зачем он прикончил двоих головорезов, но, увидев Педро Негрете, встали навытяжку. Шеф полиции Санта-Тереса присел на один из пустых стульев и махнул Эпифанио. Тот прихватил за шею одного из полицейских, вытащил из-под пиджака нож-наваху и раскроил тому лицо от губ до уха. При этом на костюм его не упало ни капельки крови. Это он тебе рыло уделал? — спросил Эпифанио. Парнишка пожал плечами. Снимите с него наручники, сказал Педро Негрете. Другой полицейский снял наручники, жалостно приговаривая: ай-я-яй-я-яй. На что жалуешься, дружище? — поинтересовался Педро Негрете. Да вот, шеф, обделались мы по полной программе, сказал полицейский. И посадите на стул Пепе, а то он сейчас в обморок упадет, сказал Педро Негрете. Эпифанио и другой полицейский помогли раненому сесть. Как самочувствие? Всё в порядке, шеф, ничего серьезного, просто голова закружилась, ответил тот, роясь в карманах в поисках чего-нибудь, чем заткнуть рану. Педро Негрете подал ему бумажный носовой платок. За что его задержали? — спросил он. Он убил двоих, и один из них — Патрисио Лопес, судейский, ответил другой полицейский. Ах ты ж какая досада, Патрисио Лопес, а почему, кстати, вы считаете, что это был он, а не кто-то из его товарищей? — поинтересовался Педро Негрете. Его товарищи свалили, отозвался другой полицейский. Ах ты какая досада, ну и товарищи у него, покачал головой Педро Негрете. А мой мальчик что сделал? Полицейские ответили, что случилось вот что: Лало Кура начал по ним стрелять. В своих собственных товарищей? Ну да, в своих собственных товарищей, а до этого, получив рану в плечо и безо всякой надобности, он угрохал Патрисио Гомеса и какого-то хмыря с узи. Он, наверное, просто перенервничал, сказал Педро Негрете. Естественно, ответил полицейский с порезанным лицом. И, кроме того, что еще ему оставалось делать? — вздохнул Педро Негрете. Сам Патрисио Гомес пришел за ним, вот он его и укокошил. Святая правда, быстро согласился второй полицейский. Потом они продолжили разговаривать и курить, прерываясь лишь на то, чтобы поменять носовой платок на щеке раненого полицейского. А потом Эпифанио вывел Лало Кура из камеры и довел до двери участка, где его ждала машина Педро Негрете — та же самая, на которой он за ним приехал в Вильявисьосу.

Месяц спустя Педро Негрете приехал на ранчо Педро Ренхифо, что на юго-востоке от Санта-Тереса, и потребовал вернуть Лало Кура. Я тебе его дал, тезка, я и забираю, так он сказал. С чего бы это, тезка? — спросил Педро Ренхифо. А ты, тезка, плохо с ним обращался, сказал Негрете. Вот у тебя ирландец твой есть, опытный парень, и ты Лало с ним оставил, чтобы тот набрался опыту? Нет. Ты его оставил с двумя трусами-перебежчиками. Тут ты прав, тезка, согласился Ренхифо, но мне хочется тебе напомнить: одного из этих перебежчиков я взял к себе по твоей рекомендации. Ну так это правда, я и не отрицаю — как только их найду, тут же исправлю свою ошибку, тезка, сказал Негрете. Но сейчас мы тут сидим, чтобы разобраться с твоей ошибкой, а не моей. Ну так никаких проблем, тезка, надо тебе вернуть мальца — я верну, и Педро Ренхифо послал одного из своих людей найти Лало Кура в домике садовника. Пока они ждали, Педро Негрете спросил, как дела у супруги и детей. Как там скотина. Как идут дела с торговлей продовольствием — Педро Ренхифо занимался этим в Санта-Тереса и других северных городах. Жена моя наслаждается отдыхом в Куэрнаваке, сказал его тезка, детей перевели в другую школу, они теперь в Америке учатся (он специально не сказал, где именно), скотина — сплошная головная боль, а не торговля, а у гипермаркетов есть свои подъемы и свои провалы. Потом Негрете поинтересовался, как там дела с плечом Лало Кура. Все отлично, тезка, последовал ответ. Работой не загружаем, парень целые дни спит и журналы читает. Он здесь счастлив. Это я все знаю, тезка, сказал Негрете, но дело-то вот в чем: его могут в любой момент убить. Да ладно тебе, тезка, рассмеялся Ренхифо, а потом вдруг замолк и побледнел. По дороге обратно в Санта-Тереса Негрете спросил паренька, не хочет ли тот пойти служить в полицию. Лало Кура кивнул. Покинув ранчо, они проехали мимо огромного черного камня. На камне Лало, как ему показалось, увидел ящерицу-хила: та неподвижно сидела и созерцала бескрайний запад. Говорят, этот камень — на самом деле метеорит, сказал Негрете. Над низиной дальше к северу поворачивала река Паредес (с шоссе она виделась гигантским черно-зеленым ковром), торчали кроны деревьев, а над ними вставала туча пыли — скотина Педро Ренхифо приходила сюда на водопой каждый вечер. Но если бы это был метеорит, сказал Негрете, он оставил бы кратер, а где здесь кратер? Когда Лало снова поглядел на черный камень в зеркало заднего вида, ящерицы уже не было.

Первую убитую женщину 1994 года нашли водители грузовиков на съезде с шоссе в Ногалес, прямо посреди пустыни. Водители, оба мексиканцы, работали на фабрике «Кей-Корп» и тем вечером — несмотря на загруженные грузовики и необходимость их вести — решили пойти выпить и поесть в заведение под названием «Эль-Ахо», где одного из водителей, Антонио Вильяс Мартинеса, хорошо знали. Пока они ехали туда, второй, Ригоберто Ресендис, заметил вдруг в пустыне вспышку, которая ослепила его на несколько мгновений. Он решил, что это кто-то так шутит, связался по радио с товарищем, и грузовики остановились. На дороге не было ни души. Вильяс Мартинес попытался убедить Ресендиса, что его ослепил отблеск лежащей на солнце бутылки или осколков стекла, но тот уже увидел метрах в трехстах от шоссе какой-то сверток и направился к нему. Через некоторое время Ресендис свистнул Мартинесу — подходи, мол, и водитель пошел, не забыв проверить, что двери обоих грузовиков хорошенько заперты. Подойдя к месту, он увидел труп: лицо было полностью изувечено, но сомнений не оставалось — это женщина. Внимание первого водителя почему-то привлекла ее обувь: босоножки из выделанной кожи, очень хорошего качества. Мартинес перекрестился. Что будем делать, дружище? — услышал он голос Ресендиса. По тону он сразу понял — вопрос риторический. В полицию сообщим, сказал он. Хорошая идея, сказал Ресендис. На талии покойной он увидел ремень с большой металлической пряжкой. Вот что меня ослепило-то, дружище, сказал он. Да я уж понял, откликнулся Мартинес. Покойная была одета в короткие облегающие шортики и желтую блузку из похожей на шелк материи, с большим черным цветком на груди и таким же, только красным, на спине. ­Занимавшийся трупом судмедэксперт, к своему удивлению, обнаружил, что под шортиками на женщине все еще надеты белые трусики с бантиками по бокам. Ее изнасиловали анально и вагинально, а смерть наступила в результате многочисленных травм в области головы, плюс ей были нанесены два удара ножом — один в грудь, другой в спину — те стали причиной большой кровопотери, но не являлись смертельными сами по себе. Лицо, как и засвидетельствовали водители грузовиков, опознать не удалось. Примерная дата смерти — между 1 и 6 января 1994 года, хотя, вполне возможно, труп выбросили в пустыне 25 или 26 декабря 1993 года, который уже счастливо окончился.

Следующую жертву звали Летисия Контрерас Самудио. Полиция наведалась в ночное заведение «Ла-Ривьера» между улицами Лоренсо Сепульведа и Альваро Обрегон, в центре Санта-Тереса,— ее вызвали анонимным звонком. В одном из отдельных кабинетов «Ла-Ривьеры» нашли труп с многочисленными ранениями в области живота и груди, а также предплечий — судя по всему, Летисия Контрерас боролась за жизнь до последней секунды. Покойной было двадцать три года, из них более четырех она занималась проституцией, однако у органов охраны правопорядка с ней ни разу не возникло никаких проблем. Всех ее коллег допросили, но ни одна не сумела сказать, с кем Летисия Контрерас уединялась в кабинете. В момент совершения преступления одни занимались сексом в туалете, другие сказали, что покойная вообще была в подвале, где стояли четыре стола американского бильярда, к которому Летисия питала слабость,— плюс она очень неплохо в него играла. А одна путана умудрилась даже сказать, что Летисия-де была одна! Но что, что могла шлюха делать в одиночестве в приватном кабинете? В четыре утра полиция увезла в участок номер 1 весь персонал «Ла-Ривьеры». Примерно в то же время Лало Кура учился на автоинспектора. Работал он ночью, без машины, пешком и бродил как призрак между районом Аламос и районом Рубен Дарио, с юга на север, неспешно, пока не добирался до центра города и тогда уже возвращался в участок номер 1 или занимался тем, чем хотелось. Снимая форму, он услышал крики. Лало зашел в душ, не обратив на них особого внимания, но, выключив воду, снова услышал вопли. И доносились они из камер. Лало засунул пистолет за пояс и вышел в коридор. В такое время участок номер 1 обычно пустовал — за исключением, конечно, зала ожидания. В отделе ограблений он обнаружил спящего товарища. Разбудил его и спросил, что происходит. Тот сказал, что в камерах ­вечеринка и что он, если есть желание, может присоединиться. Лало Кура вышел, и полицейский снова уснул. Еще с лестницы Лало Кура унюхал запах алкоголя. В одну из камер затолкали человек двадцать задержанных. Он оглядел их не мигая. Некоторые задержанные подремывали стоя. У одного, прижатого к прутьям решетки, осталась не застегнутой ширинка. Те, что стояли в глубине, сливались в сплошную массу темноты и волос. Пахло рвотой. Камера была тесной — пять на пять метров максимум. В коридоре он увидел Эпифанио — тот смотрел на происходящее в других камерах, пожевывая сигарету. Лало подошел, чтобы сказать: что вы делаете, они же тут задохнутся или передавятся, но, шагнув вперед, уже не смог сказать ничего. В других камерах полицейские насиловали шлюх из «Ла-Ривьеры». Как делишки, Лалито, сказал Эпифанио, присоединишься к веселью? Нет, ответил Лало Кура, а ты? И я нет, ответил Эпифанио. Устав наблюдать за процессом, они пошли на улицу подышать воздухом. Что такого сделали эти шлюхи? — спросил Лало. Похоже, они прозевали коллегу, ответил Эпифанио. Лало Кура промолчал. Ветер, что гулял в это время по улицам Санта-Тереса, действительно ­освежал. Иссеченная шрамами луна ярко светила на небе.

Двум приятельницам Летисии Контрерас Самудио предъявили обвинение в убийстве; правда, никаких доказательств их отношения к делу так и не нашли — за исключением того, что они были в «Ла-Ривьере» во время совершения преступления. Нати Гордильо было тридцать, и она знала покойную с тех самых пор, как та стала работать в ночном клубе. В момент убийства Гордильо находилась в туалете. Руби Кампос исполнилось двадцать один, и она работала в «Ла-Ривьере» всего-то пять месяцев. В момент убийства она ждала Нати в другой стороне туалета, их разделяла только дверь. У обеих, как выяснило следствие, была очень тесная связь. Еще выяснили, что Летисия за два дня до смерти выругала Руби. Другая шлюха слышала, как та говорила: ты мне за все заплатишь. Обвиняемая не отрицала этого, однако уточнила: она даже и думать не думала об убийстве и единственно, о чем мечтала, так это морду набить обидчице. Обеих проституток перевели в Эрмосильо, в женскую тюрьму Пакита Авенданьо, в каковой они и содержались, пока их дело не передали другому судье, и тот быстренько объявил, что они невиновны. В общем они провели в тюрьме два года. Выйдя, девушки сказали, что поедут попытать счастья в столицу, или, вполне возможно, уехали в Соединенные Штаты — во всяком случае, в штате Сонора их больше никогда не видели.

Следующую убитую звали Пенелопе Мендес Бесерра. Ей было одиннадцать. Мать ее работала на фабрике «Интерзоун-Берни». Старшая сестра, шестнадцати лет от роду, также работала на «Интерзоун-Берни». Брат пятнадцати лет трудился посыльным и разносчиком в булочной недалеко от улицы Индустриаль в районе Веракрус, где вся семья и проживала. Пенелопе была самой младшей и единственная из всех училась. Отец оставил их семь лет назад. Тогда они жили в районе Морелос, очень близко к индустриальному парку Арсенио Фарраль, в доме, который отец своими собственными руками построил из картона, брошенных кирпичей и кусков цинка. Дом стоял рядом со рвом, куда две фабрики хотели сбрасывать воду, но дело так и не сдвинулось с мертвой точки. Как мать, так и отец были родом из штата Идальго, что в самом центре страны, и оба эмигрировали на север в 1985 году в поисках работы. Но однажды отец понял, что, зарабатывая на фабрике, материальное положение семьи не улучшит, и решил перейти границу. Он отправился вместе с девятью попутчиками — все были родом из Оахаки. Один из них пытался перейти границу четвертый раз и говорил, что знает, как скрываться от миграционной полиции, а у остальных это была первая попытка. Занимающийся переправкой эмигрантов чувак сказал им не волноваться, а если, к несчастью, они попадутся полиции, сдаваться без сопротивления. Отец Пенелопе Мендес потратил на эту затею все свои сбережения. Обещал, что, как доберется до Калифорнии, будет писать. Он планировал через год максимум перевезти к себе семью. С тех пор от него не было ни слуху ни духу. Мать решила, что он, наверное, сошелся с другой женщиной, американкой или мексиканкой, и живет припеваючи. Также она думала, особенно в первые месяцы, что он умер в пустыне, ночью, под вой койотов, и, умирая, думал о своих детях; или погиб на американской улице — сбила машина, которая тут же уехала с места преступления; но эти мысли ее парализовывали (в этих мыслях все, включая мужа, говорили на непонятном языке), и она решила, что хватит о таком думать. Кроме того, размышляла мать, если бы он умер, меня бы как-нибудь об этом известили, разве нет? Так или иначе, но у нее было полно собственных проблем, и раздумывать о судьбе мужа быстро стало недосуг. Поднимать троих детей очень нелегко. Но она была женщина услужливая и скромная, оптимистка по натуре, и вдобавок умела слушать, так что друзей у нее появилось много. Особенно из числа женщин, которым ее история казалась не странной и не уникальной, а обычной и обыденной. Одна из них и устроила ее на работу в «Интерзоун-Берни». Поначалу мать много времени тратила на дорогу от рва, где они жили, до работы. Детьми занималась старшая сестра. Ее звали Ливией, и однажды вечером пьяный сосед попытался ее изнасиловать. Когда мать вернулась домой, Ливия рассказала о том, что случилось, и та отправилась к соседу в гости — с ножом в кармане фартука. Мать поговорила с ним, поговорила с его женой, а потом снова поговорила с ним: мол, молись Пресвятой Деве, чтобы с моей дочкой ничего не случилось, иначе — ежели хоть что-нибудь с ней произойдет! — я решу, что виноват ты и убью тебя вот этим ножом. Сосед заверил ее, что с этого момента все изменится. Но в ту пору она уже не верила мужскому слову и много работала, и брала сверхурочные, и даже продавала свои обеденные лепешки коллегам по фабрике — так она делала, пока не заработала денег, достаточных для съема домика в районе Веракрус: да, от него до работы было еще дальше, чем от хибары у рва, но зато это был настоящий домик, с двумя спальнями, с настоящими стенами и дверью, которую можно запереть на ключ. Так что ей было неважно, что идти до фабрики теперь на двадцать минут дольше. Наоборот, она проходила это расстояние едва ли не напевая. Не спать ночами, работая смену за сменой? До двух ночи готовить на кухне вкусные острые лепешки, которые ее коллеги съедят завтра, когда она отправится на фабрику в шесть утра? Все это никак не огорчало ее. Напротив, физическая нагрузка наполняла энергией, бессилие оборачивалось живостью и остроумием, дни тянулись долго-предолго, а мир (воспринимаемый как бесконечное кораблекрушение) оборачивался к ней с самым оживленным выражением лица и таким же оживлением наполнял ее саму. В пятнадцать лет ее старшая дочь вышла на работу. Пешие походы до фабрики стали еще короче — они болтали и смеялись, и время шло незаметно. Сын бросил школу в четырнадцать. Несколько месяцев он проработал на «Интерзоун-Берни», но после нескольких ошибок его выгнали как слишком рассеянного. Руки у него были великоваты, а движения — неуклюжи. Тогда мать устроила его на работу в местную булочную. И только Пенелопе Мендес Бесерра училась. Школа ее называлась «Начальная школа Акилес Сердан» и стояла на улице Акилес Сердан. Туда ходили дети из районов Карранса, Веракрус, Морелос и даже кое-какие дети из центра города. Пенелопе Мендес Бесерра училась в пятом классе. Он была девочкой молчаливой, но оценки приносила всегда хорошие. У нее были черные длинные прямые волосы. Однажды Пенелопе вышла из школы, и больше ее никто не видел. Тем же самым вечером мать отпросилась на фабрике, чтобы пойти во второй участок и там написать заявление о пропаже ребенка. С ней пошел сын. В участке записали имя и сказали, что надо подождать пару дней. Старшая сестра, Ливия, не смогла пойти с ними, потому что на фабрике посчитали, что отгула матери вполне достаточно. На следующий день Пенелопе Мендес Бесерра так и не объявилась. Мать и двое детей снова пришли в полицию и спросили, как движется дело. Полицейский, с которым она разговаривала, рассердился: мол, не наглейте! Директор школы Акилес Сердан и трое преподавателей пришли в участок — их беспокоила судьба Пенелопе, и именно они вывели оттуда семью Бесерро, которой уже грозил штраф за нарушение общественного порядка. На следующий день брат поговорил с одноклассницами Пенелопе. Одна сказала, что вроде бы Пенелопе села в машину с тонированными стеклами и не вышла оттуда. Судя по описанию, это был «перегрино» или «мастер-роуд». Брат и учительница Пенелопе долго говорили с этой девочкой, но единственное, что точно удалось выяснить,— это была дорогая и черная машина. В течение трех дней брат обходил Санта-Тереса, улицу за улицей, и так до полного изнеможения, в поисках черного автомобиля. Таких машин он нашел много, у некоторых так и вовсе были тонированные окна, и блестели они так, словно только что сошли с заводского конвейера, но в них сидели люди с обычными лицами, не похожие на похитителей, или это были молодые пары (глядя на то, как они счастливы, брат Пенелопе начинал плакать) или вовсе женщины. Так или иначе, но он записал все номера. По вечерам семейство собиралось дома, они разговаривали о Пенелопе — словами, которые ничего не значили или значили только для них. Через неделю нашли труп. Обнаружили его работники муниципальных служб Санта-Тереса в трубе водостока, который шел под землей от района Сан-Дамиан до оврага Эль-Охито, что рядом с шоссе, идущим в Касас-Неграс, и подпольной свалкой Чиле. Тело немедленно перевезли в морг, и судмедэксперт установил, что ее изнасиловали анально и вагинально — оба отверстия изобиловали разрывами,— а потом задушили. Однако второе вскрытие показало, что Пенелопе Мендес Бесерра умерла от сердечного приступа, вызванного ранее описанными действиями.

К тому времени Лало Кура уже исполнилось семнадцать лет — на шесть больше, чем Пенелопе на момент, когда ее убили,— и Эпифанио подыскал ему жилье. Это была одна из немногих коммуналок, что еще оставались в центре города. Располагалась она на улице Обиспо; входящий попадал сначала в большую прихожую, от которой отходили ­лестницы, а потом в огромный внутренний двор с фонтаном в центре; оттуда открывался вид на все три этажа: коридоры с разбитыми полами, где играли дети или болтали соседки, коридоры, едва прикрытые деревянными навесами, подвешенными на тоненьких железных пилястрах, изрядно погрызенных временем. Комната, что досталась Лало Кура, была большой: туда без труда вмещались кровать, стол с тремя стульями, холодильник (его поставили рядом со столом) и шкаф, великоватый для нынешнего гардероба Лало. Также там поместились маленькая кухня и цементная раковина, явно недавнего происхождения,— в ней можно было помыть кастрюли-тарелки или ополоснуть лицо. Туалет, как и душ, были общие, и на каждый этаж приходилось по два унитаза, а на крыше их было аж три штуки. Сначала Эпифанио показал Лало свою комнату — та находилась на первом этаже. С веревки, протянутой от стены к стене, свисала одежда, а на неприбранной кровати он увидел стопку старых газет, в основном местных. Лежавшие снизу уже успели пожелтеть. Кухней, похоже, давно не пользовались. Эпифанио сказал, что полицейскому лучше жить одному, но Лало волен поступать, как ему вздумается. Потом он привел Лало в его комнату — та располагалась на третьем этаже — и вручил ключи. Вот ты и дома, Лалито, сказал он. Если захочешь подмести, попроси метлу у соседки. На стене кто-то написал имя: Эрнесто Арансибия, умудрившись при этом перепутать буквы. Лало показал на надпись, Эпифанио пожал плечами. Плата за квартиру в конце месяца, сказал он и, не произнеся больше ни слова, ушел.

В то время судебному полицейскому Хуану Де Дьос Мартинесу пришел приказ отложить дело Грешника и заняться серией ограблений, совершенных с особой жестокостью в районах Сентено и Подеста. Когда он спросил, не желают ли осквернения церквей положить под сукно, ему ответили: конечно, нет, но в обстоятельствах, когда тот исчез, а следствие зашло в тупик, учитывая также, что финансирование судебной полиции здесь, в Санта-Тереса, не слишком замечательно, необходимо сделать приоритетными более срочные дела. Естественно, это не значило, что о Грешнике надо позабыть или что Хуана де Дьос Мартинеса отстраняют от дела, нет, но полицейских, которые по его приказу теряют время, круглые сутки охраняя церкви города, нужно направить туда, где они могут заняться чем-то более продуктивным для охраны правопорядка. Хуан де Дьос Мартинес подчинился приказу беспрекословно.