2666

Пятнадцатого января нашли еще одну женщину. Звали ее Клаудия Перес Мильян. Тело обнаружили на улице Сауаритос. На покойной был черный свитер, на каждой руке — по два кольца из бижутерии, это помимо обручального. На ней не нашли ни юбки, ни трусов, хотя на ногах остались красные туфли без каблуков из кожзаменителя. Ее изнасиловали и задушили, а тело завернули в белую накидку, словно бы убийца планировал перевезти его в другое место и вдруг решил,— возможно, под влиянием обстоятельств,— выбросить позади мусорного контейнера на улице Сауаритос. Клаудии Перес Мильян был тридцать один год, она жила с мужем и двумя сыновьями на улице Маркесас, недалеко от места, где нашли труп. Когда полиция приехала туда, никто не открыл дверь, хотя изнутри доносились плач и крики. Имея на руках судебный ордер, полиция взломала дверь и в одной из комнат, запертой на ключ, нашла двоих несовершеннолетних — Хуана Апарисьо Переса и его брата Франка Апарисьо Переса. В комнате стояло ведро с питьевой водой, и лежали два пакета с хлебом. Во время допроса в присутствии детского психолога оба показали, что прошлой ночью их запер именно отец, Хуан Апарисьо Регла. Затем они услышали шум и крики, но не могли уточнить, ни кто кричал, ни кто шумел, а потом ­уснули. А следующим утром дома уже никого не было, и когда они услышали полицейских, то начали кричать. Подозреваемый Хуан Апарисьо Регла являлся владельцем машины, которую также не нашли, из чего следует, что он сбежал на ней после убийства супруги. Клаудия Перес Мильян работала официанткой в кафетерии в центре города. Место работы Хуана Апарисьо Регла не удалось установить: кто-то говорил, что он работает на фабрике, кто-то — что он занимается нелегальной переправкой эмигрантов в Соединенные Штаты. Был мгновенно выдан ордер на розыск и поимку, но люди знающие прекрасно понимали: в город он никогда больше не вернется.

В феврале умерла Мария де ла Лус Ромеро. Ей было четырнадцать, рост — метр пятьдесят восемь, длинные, до пояса, волосы (хотя она собиралась в ближайшее время постричься — так сказала одной из сестер). С недавнего времени Мария работала на фабрике ЭМСА, одной из самых старых в Санта-Тереса: та находилась не в индустриальном парке, а стояла прямо посередине района Ла-Пресьяда — пирамида цвета дыни с алтарем для жертвоприношений, спрятанным за трубами и двумя огромными воротами, куда входили рабочие и въезжали грузовики. Мария де ла Лус Ромеро вышла в семь вечера из своего дома в компании нескольких подруг. Братьям сказала, что идет потанцевать в «Сонориту», дискотеку для рабочих, располагавшуюся на границе между районом Сан-Дамиан с районом Плата, и поужинает где-то там, в городе. Родителей не было дома, в эту неделю они работали в ночную смену. Мария де ла Лус действительно поужинала вместе с подружками, стоя рядом с фургончиком, что продавал такос и кесадильи на стороне улицы, противоположной от дискотеки. В дискотеку они вошли в восемь вечера и тут же обнаружили множество молодых людей, которых знали: те либо также работали на ЭМСА, либо мелькали на улицах района. Подруга сказала, что Мария да ла Лус танцевала одна — в отличие от других девушек, у которых были уже женихи и знакомые. Два раза, тем не менее, к ней подходили двое молодых людей — хотели пригласить ее выпить чего-нибудь, но она отказалась — в первый раз, потому что не понравился парень, а второй из робости. В половину двенадцатого ночи она ушла вместе с подружкой. Обе жили поблизости друг от друга, к тому же ехать вместе гораздо приятнее, чем в одиночестве. Они разошлись где-то за пять улиц от дома Марии де ла Лус. Тут ее следы терялись. Допросили несколько соседей, которые жили по пути к ее дому, и все они заявили, что не слышали ни крика, ни призыва о помощи. Тело обнаружили два дня спустя, рядом с шоссе Касас-Неграс. Девушку изнасиловали и нанесли множественные удары по лицу, причем некоторые — с особым остервенением: была сломана даже нёбная кость, что очень редко случается при избиениях,— судмедэксперт даже предположил (правда, потом очень быстро отказался от этой идеи), что во время похищения машина, в которой перевозили Марию де ла Лус, попала в аварию. Причиной смерти стали удары ножом в грудь и шею, были задеты оба легких и многочисленные артерии. Делом занимался агент судебной полиции Хуан де Дьос Мартинес: он снова допросил подруг, с которыми Мария пошла на дискотеку, хозяина и некоторых официантов дискотеки, жителей домов, выходивших на те пять улиц, по которым Мария де ла Лус шла — или пыталась пройти — в одиночестве перед тем, как ее похитили. Хуан де Дьос Мартинес остался крайне разочарован результатом.

В марте убитых не было, а в апреле обнаружили сразу двух, с промежутком всего в несколько дней, а еще послышалась критика в адрес полиции, не способной не только сдержать волну (или непрекращающуюся капель) преступлений на сексуальной почве, но и схватить убийц, вернув мир и спокойствие в наш трудолюбивый город. Первую жертву нашли в номере гостиницы «Ми-Репосо» в центре Санта-Тереса. Она лежала под кроватью, завернутая в простыню, из одежды обнаружили только белый бюстгальтер. Портье «Ми-Репосо» сказал, что номер, где нашли покойную, был снят на имя клиента Алехандро Пеньяльву Брауна: он зарезервировал его три дня назад, и с тех пор от него не было ни слуху, ни духу. Горничных и двух портье допросили, все они заявили, что упомянутого выше Пеньяльву Брауна можно было увидеть лишь в первый день его пребывания в гостинице. Горничные в свою очередь поклялись, что на второй и на третий день под кроватью никого и ничего не было — впрочем, полиция заметила, что это вполне могла быть хитрая попытка отвлечь внимание от недостаточного усердия в уборке комнат. В гостевой книге гостиницы Пеньяльва Браун указал свой адрес в Эрмосильо. Полиция в Эрмосильо получила запрос и обнаружила, что по указанному адресу никакой Пеньяльва Браун не проживал. На руках женщины (примерно тридцать пять лет, смуглая, крепко сбитая) нашли многочисленные следы от уколов, и в связи с этим ­полиция прошлась по наркопритонам города — но, увы, не обнаружила ничего, что могло бы поспособствовать идентификации трупа. Судмедэксперт установил, что причиной смерти стала передозировка кокаина плохого качества. По одной из версий кокаин ей поставил подозреваемый Пеньяльва Браун, который, возможно, знал, что дает ей яд. Две недели спустя, когда все силы бросили на расследование убийства второй женщины, в участок пришли две свидетельницы и заявили, что знали убитую. Ее звали София Серрано, и она работала на трех фабриках и официанткой, последнее время подрабатывала проституцией на пустырях района Сьюда-Нуэва, что за кладбищем. Родственников в Санта-Тереса у нее не было — только несколько друзей, тоже бедных, поэтому ее тело передали в анатомический театр факультета медицины Университета Санта-Тереса.

Вторая жертва была найдена рядом с помойкой района Эстрелья. Ее изнасиловали и задушили. Немного погодя была установлена ее личность: Ольга Паредес Пачеко, двадцать пять лет, работала в магазине одежды на проспекте Реаль, рядом с центром, не замужем, рост метр шестьдесят, постоянный адрес — улица Эрманос Редондо в районе Рубен Дарио, где она проживала с младшей сестрой, Элисой Паредес Пачеко; соседи сказали, что девушки известны своей общительностью, добротой и порядочностью. Родители их умерли пять лет назад: сначала от рака скончался отец, затем от сердечного приступа умерла мать — буквально через два месяца после мужа; Ольга, не жалуясь, взяла на себя обязанности хозяйки дома и справлялась с ними отлично. Жениха, похоже, у нее не было. А вот у сестры двадцати лет был ухажер, и они планировали пожениться. Жених Элисы, адвокат, недавно закончивший Университет Санта-Тереса, работал в фирме очень известного в городе адвоката по торговым делам, а кроме того, у него было алиби на ночь, в которую, как предполагалось, похитили Ольгу. Гибель будущей невестки произвела на него колоссальное впечатление, и во время допроса (неофициального) он признался, что понятия не имеет, кто бы мог враждовать с Ольгой настолько, чтобы ее убить; кроме того, ему не давала покоя идея, что семью его невесты преследует злой рок, злая судьба: сначала умерли родители, а теперь, видите, и сестра. У Ольги было мало подруг, но все они подтвердили сказанное сестрой и молодым адвокатом. Все ее любили, она была женщина из тех, что уже не делают: честная, ответственная, прямодушная и порядочная. Кроме того, она очень хорошо одевалась — со вкусом и элегантно. Насчет ­хорошего вкуса судмедэксперт был согласен, а еще при осмотре трупа он обнаружил нечто любопытное: юбка, которая была на ней в ночь смерти, та самая юбка, в которой ее нашли, была надета задом наперед.

В мае американский консул прибыл с визитом к мэру Санта-Тереса и потом, вместе с ним, нанес неофициальный визит шефу полиции. Консула звали Эбрахам Митчелл, но жена и друзья звали его Конаном. Росту в нем было метр девяноста, веса — сто пять кило, лицо изборождено морщинами, а уши поражали размерами. Ему нравилось жить в Мексике и выезжать с палаткой в пустыню, а лично он занимался только самыми серьезными делами. То есть делать ему было особо нечего, разве что ходить на приемы, представляя свою страну, и тайно, под покровом ночи, раз в два месяца, в компании хорошо тренированных в употреблении алкоголя соотечественников, посещать две самые знаменитые пулькерии Санта-Тереса. Шериф Хантсвилла исчез, и все доклады, что консул получил, говорили о том, что последний раз его видели в Санта-Тереса. Шеф полиции поинтересовался, находился ли шериф в Санта-Тереса с официальным заданием или как турист. Как турист, естественно, ответил консул. Ну тогда что могу знать я? — спросил Педро Негрете, сюда каждый день сотни туристов приезжают. Консул подумал с мгновение и решил, что да, шеф полиции, пожалуй, прав. Не тронь говно — не воняет — так он подумал. Правда, в знак особой любезности мэра, который был его другом, ему позволили просмот­реть — или дать просмотреть доверенному человеку — фотографии всех покойников, чью личность не установили, начиная с 94-го года и по нынешнее время; но, увы, никого из них Рори Кампусано, помощник шерифа, прибывший в Санта-Тереса именно с этой целью, не опознал как своего босса. Возможно, шериф сошел с ума, сказал Курт А. Бэнкс, взял да и покончил с собой в пустыне. Или живет-поживает как трансвестит во Флориде, сказал Хендерсон — другой сотрудник консульства. Конан Митчелл смерил их взглядом и сказал, что нельзя так говорить о шерифе Соединенных Штатов Америки.

С другой стороны, в мае в Санта-Тереса не убивали женщин, то же самое повторилось в июне. А вот в июле обнаружили два трупа и начались первые протесты ассоциации феминисток «Женщины Соноры за демократию и мир» (ЖСДМ), со штаб-квартирой в Эрмосилье — в Санта-Тереса у них было только три филиала. Первую жертву нашли во дворе автосервисной мастерской на улице Рефухьо, практически в самом ее конце, очень близко к шоссе на Ногалес. Женщине было девятнадцать, ее изнасиловали и задушили. Тело лежало внутри машины, которую готовились разобрать на запчасти. На нем были джинсы, белая блузка с небольшим декольте и ковбойские сапоги. Три дня спустя стало ясно, что это Паула Гарсия Сапатеро, жительница района Ломас-Дель-Торо, работница фабрики TECNOSA, родом из штата Керетаро. Она жила вместе с тремя землячками, жениха вроде как не было, но был роман с двумя приятелями с той же фабрики. Их нашли и несколько дней допрашивали, оба доказали, что у них есть алиби, правда, один после этого загремел в больницу с нервным срывом и тремя переломанными ребрами. Пока полиция занималась делом Паулы Гарсия Сапатеро, нашли тело второй жертвы июля. Труп лежал за нефтяным резервуаром «Пемекс» на шоссе, ведущем в Касас-Неграс. Девятнадцать лет, худая, смуглая, с длинными черными волосами. Ее изнасиловали анально и вагинально, несколько раз; по словам судмедэксперта, на теле были обнаружены множественные гематомы, являющиеся следами жестокого избиения. Однако труп нашли совершенно одетым: джинсы, черные трусы, светло-коричневые колготки, белый бюстгальтер, белая блузка — причем ни один предмет одежды не разорван: значит, убийца (или убийцы), после того как ее раздели, надругались над ней и убили, затем взял на себя труд одеть ее и только потом бросить труп за нефтяными резервуарами. Дело Паулы Гарсия Сапатеро вел судебный полицейский штата Эфраин Бустело, а дело Росауры Лопес Сантаны — судебный полицейский Эрнесто Ортис Ребольедо; оба расследования быстро зашли в тупик — не было ни свидетелей, ни малейших зацепок для полиции.

В августе 1995 года нашли тела шести женщин, Флорита Альмада появилась на телевидении Соноры во второй раз, а два полицейских из Тусона приехали в Санта-Тереса задать несколько вопросов. Эти последние встретились со служащими консульства Куртом А. Бэнксом и Диком Хендерсоном — консул в это время отправился отдыхать на свое ранчо в Сэйдж, Калифорния (на самом деле, то было совсем не ранчо, а халупа из гнилого дерева), с другой стороны от индейской резервации Ла-Рамона; а жена его отдыхала несколько месяцев в доме своей сестры в Эскондидо, рядом с Сан-Диего. При халупе раньше имелись земли, но земли продал отец Конана Митчелла, так что теперь тот владел всего-то тысячей квадратных метров заросшего сада, в котором посвящал себя охоте на полевых мышей, постреливая из «ремингтона 870 Вингмастера», чтению романов про ковбоев и просмотру порнографических фильмов. Устав от такого отдыха, он садился в машину и ехал в Сейдж, где старые посетители местного бара знали его еще с детства. Временами Конан Митчелл смотрел на этих старичков и думал: нет, никак не возможно, чтобы они помнили его еще ребенком, ведь некоторые из них ненамного его старше. Однако старики поправляли свои вставные челюсти и вспоминали шалости маленького Эйба Митчелла так, словно он озорничал сейчас у них перед глазами, и Конану не оставалось ничего больше, чем делать вид, что это смешно. По правде говоря, он не слишком хорошо помнил детство. Только отца и старшего брата, иногда вспоминал страшные ливни, вот только дожди эти шли не в Сейдже, а где-то в другом месте, где он когда-то жил. С детства его мучил страх перед молниями — как попадет в тебя, так одна головешка и останется, но об этом он рассказывал только жене и некоторым друзьям. По правде говоря, Конан Митчелл был неразговорчив. Именно поэтому ему так нравилась жизнь в Мексике, где он завел две небольшие транспортные компании. Мексиканцы не прочь поболтать, но не с вышестоящими и тем более не с американцами. Во всяком случае, так он думал (и бог его знает, как ему удалось прийти к такому выводу), и потому к югу от границы Конан чувствовал себя совершенно спокойно. Время от времени — и всегда по настоянию супруги — он, смирившись, проводил сезон в Калифорнии или в Аризоне. Первые несколько дней непривычная обстановка его не мучила. А вот через две недели терпение кончалось (он не мог более выносить шум, обращенный к нему и требующий ответов), и он уезжал в Сейдж и запирался в старой хижине. Когда полицейские из Тусона приехали в Санта-Тереса, Конана там не было уже недели три; впрочем, полицейские поблагодарили за это судьбу: они немало слышали о его служебной несостоятельности. Хендерсон и Бэнкс выступили в роли их чичероне. Полицейские объездили город, побывали в барах и дискотеках, их представили Педро Негрете, с которым они имели долгую беседу касательно наркотрафика, встретились с судебными полицейскими Ортисом Ребольедо и Хуаном де Дьос Мартинесом, поговорили с двумя судмедэкспертами из городского морга, изучили несколько досье на неопознанных жертв, найденных в пустыне, заглянули в бордель «Внутренние дела», где переспали с лучшими шлюхами. А потом как приехали, так и уехали.

Что же касается Флориты Альмады, то второе ее появление на телевидении оказалось менее зрелищным, чем первое. Она говорила — по просьбе Рейнальдо — о трех книгах, что написала и опубликовала. Книжки-то не бог весть что, сказала она, но для женщины, которая до этого двадцать лет не умела писать, получилось неплохо. Всё в мире, сообщила она, даже самые важные вещи, в сравнении с Вселенной — ерунда. Что она хотела этим сказать? А то, что для человека, который на что-то решился, все возможно. Нет, конечно, крестьянин, например, не сможет вот так, с бухты-барахты, руководить НАСА, он и работать-то в НАСА не сможет, но кто с уверенностью скажет, что сын этого крестьянина, руководствуясь примером и добрым отношением отца, не окажется однажды в числе тамошних работников. А ей, к примеру, очень бы хотелось выучиться на школьную учительницу, потому что эта профессия, по ее скромному мнению,— лучшая в мире: наставлять детей, осторожно открывать детские глаза, чтобы те увидели, пусть и не полностью, но увидели сокровища действительности и культуры,— ибо это в конце концов одно и то же. Но вот у нее не получилось — ну так что ж теперь делать. Временами Флорите снилось, что она живет в деревне и учительствует. Школа стояла на вершине холма с видом на деревню: коричневые, иногда белые домики, темно-желтые крыши, где иногда усаживаются старики и наблюдают за немощеными улочками. Из школьного дворика она могла видеть, как девочки идут вверх по склону к школе. Черные волосы, собранные в хвостики, заплетенные в косы или перевязанные лентами. Смуглые лица, белозубые улыбки. А вдалеке крестьяне пахали землю, снимали плоды пустыни, пасли коз. Она понимала их, каждое слово, произнесенные на свой манер «добрый день» и «спокойной ночи», ах, как же хорошо она их понимала, их слова, которые не менялись, и те, что менялись каждый день, каждый час, каждую минуту,— она их понимала без малейшей трудности. Бывали сны, где все складывалось хорошо, бывали и такие, где ничего не складывалось, а мир походил на громко трещащий гроб. Несмотря на все она примирилась с действительностью: ну да, выучиться на учительницу, как во сне, не вышло, зато сегодня она травница и, как некоторые говорят, ясновидящая, и очень многие люди ей благодарны за всякие штуки, которые она для них сделала, ничего особо важного, просто пара советов, несколько рекомендаций: ну как, например, добавить в рацион растительную клетчатку, хоть, конечно, она не для людей еда,— в смысле, наша пищеварительная система не может ее впитать, но зато как хороша она, чтобы сходить в туалет или сходить по-большому, или, прошу прощения, Рейнальдо и уважаемая публика, покакать. Только пищеварительная система травоядных животных обладает нужными свойствами, чтобы переварить целлюлозу и впитать ее компоненты, в смысле, молекулы глюкозы. Целлюлоза и другие подобные вещества — это и есть, как мы называем ее, растительная клетчатка. Ее употребление в пищу — несмотря на то, что она не представляет энергетической ценности,— на благо организму. Не впитавшаяся клетчатка позволяет пищевому комку, идущему по пищеводу, сохранять свой объем. И по­этому она разбухает в кишечнике, и это его стимулирует, отчего остатки пищеварения успешно продвигаются по всей длине пищеварительного тракта. Конечно, понос — это плохо, разве что в некоторых случаях это не так, но вот сходить в туалет один или два раза в день — это успокаивает, делает человека вдумчивым, устанавливает в душе мир. Конечно, не будем преувеличивать, это не великое внутреннее спокойствие, но вполне себе маленькое и сверкающее спокойствие. Какая огромная разница между растительной клетчаткой и тем, что собой представляет железо! Растительная клетчатка — пища травоядных, и она маленькая и не питает нас, зато дает душевный мир величиной с прыгающий боб. Напротив, железо — оно представляет строгость с другими и с собой в ее максимальном выражении. О каком железе речь? О железе, из которого куют мечи. Или ковали раньше, и это также представляет собой отсутствие гибкости. В любом случае, от железа люди принимали смерть. Царь Соломон, а это, надо вам сказать, очень умный был царь, может, даже самый умный из царей, сколько их там было в истории, царь и сын царя, что пел маньянитас и защищал детей, хотя вот один раз, сказано, захотел разрубить какого-то мелкого наглеца напополам,— так вот, этот царь при постройке Иерусалимского храма строго-настрого запретил использовать железо при возведении опорных конструкций, ни грамма железа нигде, и также он запретил делать железом обрезание — обычай, к слову и не желая никого обидеть, может, в те времена и в тех пустынях обоснованный, но нынче, в условиях современной гигиены, избыточный. Я думаю, что мужчины должны совершать обрезание в двадцать один год, а не хотят — так пусть и не делают. Но вернемся к железу, говорила Флорита: ни греки, ни кельты не использовали его при сборе целебных или волшебных трав. Потому что железо — это смерть, окостенелость, власть. А все это не подходит для целительства. Хотя римляне потом увидели у железа длинный список терапевтических свойств: например, для облегчения или излечивания разных поражений — укусов бешеной собаки, кровотечений, дизентерии, геморроя. Эта идея перешла в Средние века, а тогда, ко всему прочему, верили в существование демонов, и ведьмы, и ведьмаки бежали железа. А как им было не бежать, если железо их убивало! Они бы круглыми дураками себя выставили, коли не побежали бы! В те темные века на железе гадали (называлось это сидеромантия): нагревали в кузне докрасна кусок железа и бросали на него соломинки, которые сгорали, бросая искры, похожие на звезды. Хорошо начищенное железо отбрасывало ослепительные отблески, и они хорошо защищали глаза от ядовитого взгляда ведьмы. Такое хорошо начищенное железо мне напоминает, уж простите за отступление от темы, говорила Флорита Альмада, темные очки политиков, или руководителей профсоюзов, или полицейских. С чего бы им закрывать глаза? Они что, всю ночь напролет думу думали, как послужить стране, как рабочим получить уверенность в завтрашнем дне или прибавку к жалованью или как побороть преступность? Возможно, что и да. Я же не говорю, что нет. Возможно, у них круги под глазами как раз от этого. А что будет, ежели я подойду к одному из них, возьму да и сниму с него очки? А там — раз, и нет никаких кругов-то! Мне страшно даже вообразить такое! Меня это злит ужасно. Очень злит, дорогие друзья и подруги. Но страх и злость — страхом и злостью, но я не побоюсь сказать это здесь, перед камерами, в замечательной программе Рейнальдо, так правильно названной «Час с Рейнальдо», программе занимательной и здоровой, где все могут посмеяться, хорошо провести время и заодно узнать что-то новое, так как Рейнальдо всегда был мальчиком культурным, всегда приводил интересных гостей: певицу, художника, пенсионера-пожирателя огня из Мехико, дизайнера интерьеров, чревовещателя и его куклу, мать пятнадцати детей, создателя романтических баллад,— так вот, говорила Флорита, прямо здесь, пользуясь возможностью, я должна сказать о других вещах, то есть не о себе самой, она не могла поддаться этому искушению эго, не могла впасть в такую фривольность, хотя, возможно, это не фривольность и не грех и вообще ничего страшного, если речь идет о девице семнадцати или восемнадцати лет, но в женщине за семьдесят такое уже непростительно, хотя про мою жизнь, сказала она, можно написать несколько романов или по крайней мере снять сериал, но упаси Боже и в особенности Пресвятая Дева Мария начать ей говорить о себе, да простит меня Рейнальдо, он-то хочет, чтобы я говорила о себе, но есть нечто более важное, чем я и мои так называемые чудеса, которые вовсе не чудеса, не устану повторять, а плод многих лет чтения и изучения свойств трав, то есть мои чудеса — результат труда и эффект наблюдательности, и возможно — я так и говорю, возможно! — лишь следствие моих естественных способностей, сказала Флорита. А потом добавила: меня очень злит, меня страшит и злит то, что происходит в нашем замечательном штате Сонора, ведь это мой родной штат, на этой земле я родилась и, наверное, умру. И потом сказала: я говорю о видениях, от которых дух захватит у самого мужественного мужчины. Во снах я вижу преступления, и это выглядит так, словно взорвался телевизор, но продолжает показывать, показывать в осколках экрана, разлетевшихся по всей спальне, жуткие сцены, плач, которому нет конца. И сказала: после этих видений я не могу спать. Принимаю сколько угодно успокоительных, но безрезультатно. Вот такой я сапожник без сапог. Вот так я и не сплю до рассвета и пытаюсь читать или заняться чем-то полезным, но в конце концов сажусь за кухонный стол и все думаю и думаю об этой проблеме. А в конце Флорита сказала: я говорю о зверски убитых женщинах в Санта-Тереса, я говорю о девочках и матерях семейств и трудящихся всех рангов и профессий, что каждый день находят мертвыми в районах и в пригородах этого промышленного города на севере нашего штата. Я говорю о Санта-Тереса. Я говорю о Санта-Тереса.

Что касается женщин, найденных убитыми в августе 1995 года, то первую звали Аурора Муньос Альварес; труп ее нашли у края шоссе Санта-Тереса — Кананеа. Ее задушили. Женщине было двадцать восемь лет, на ней были зеленые лосины, белая футболка и розовые теннисные тапочки. Судмедэксперт установил, что ее били и хлестали: на спине все еще можно было увидеть отпечатки широкого ремня. Работала она официанткой в кафе в центральной части города. Первым под подозрение попал ее жених, с которым она, как сообщили некоторые свидетели, была в не слишком хороших отношениях. Этого товарища звали Рохелио Рейноса, он работал на фабрике «Рем&Ко» и алиби на вечер, когда похитили Аурору Муньос, у него не оказалось. Целую неделю его таскали в допросную раз за разом. Через месяц, когда Рохелио уже хотели законопатить в тюрьму Санта-Тереса, подозреваемого выпустили за недостатком улик. Больше по этому делу никого не задержали. Согласно заявлению свидетелей, которые и думать не могли, что речь идет о похищении, Аурора Муньос села в черный «перегрино» в компании двух чуваков, которых, похоже, знала. Два дня спустя нашли труп второй убитой в августе женщины — Эмилии Эскаланте Санхуан, тридцати трех лет, с многочисленными гематомами в области груди и шеи. Труп обнаружили на перекрестке улиц Мичоакан и Хенераль Сааведра, в районе Трабахадорес. Экспертиза установила, что причиной смерти послужило удушение, каковое последовало за тем, как жертву изнасиловали несчетное количество раз. В материалах судебного полицейского Анхеля Фернандеса, занимавшегося этим делом, наоборот, указано, что причиной смерти послужила интоксикация. Эмилия Эскаланте Санхуан жила в районе Морелос на западе города и работала на фабрике «НьюМаркетс». У нее остались двое малолетних детей, жила она с матерью, которую перевезла сюда из родной Оахаки. Мужа не было, хотя раз в два месяца она ходила по клубам в центре города в компании приятельниц, с которыми работала, и там пила и неизменно уходила с каким-нибудь мужчиной. Наполовину шлюха, сказали полицейские. Неделю спустя был найден труп Эстрельи Руис Сандоваль, семнадцати лет, на шоссе, ведущем в Касас-Неграс. Ее изнасиловали и задушили. На девушке были джинсы и темно-синяя блузка. Руки связаны за спиной. На теле не обнаружили следов пыток или ударов. Она исчезла из дома, где жила с родителями и братьями, за три дня до этого. Делом занимались Эпифанио Галиндо и Ноэ Веласко из полиции Санта-Тереса — надо было разгрузить судейских, которые жаловались на завал с работой. День спустя после того, как нашли труп Эстрельи Руис Сандоваль, обнаружили тело Моники Посадас, двадцати лет, на пустыре рядом с улицей Амистад, что в районе Ла-Пресьяда. Согласно судмедэксперту, Монику изнасиловали анально и вагинально, а также нашли сперму в горле, после чего в полицейских кругах стали говорить об изнасиловании «во все три прохода». Правда, был полицейский, который сказал: полное изнасилование — это когда во все пять проходов. Его спросили, что это за еще два, он ответил: уши. Другой полицейский заметил, что слышал о чуваке в Синалоа, который насиловал во все семь проходов. То есть в пять уже известных, плюс глаза. А еще один полицейский сказал, что слышал о чуваке в столице, который пользовал жертву во все восемь проходов, то есть уже семь упомянутых, скажем так, семь классических, плюс пупок: этот чувак в Мехико делал ножом небольшой надрез на пупке и потом туда совал свой член, правда, чтобы такое проделать, нужно вконец рехнуться. Короче, выражение «во все три прохода» стало популярным и распространилось среди полицейских Санта-Тереса и даже стало употребляться в полуофициальной среде — в рапортах полицейских, на допросах, в разговорах не под диктофон с прессой. В случае Моники Посадас, ее не только изнасиловали «во все три прохода», но еще и задушили. Тело, которое нашли под картонными коробками, было обнажено вниз от пояса. Ноги в крови. На них было столько крови, что, если смотреть издалека или с некоторой высоты, кто-нибудь (или ангел — рядом ведь не стояло никакого здания, с крыши которого можно было бы посмотреть) мог сказать, что на ней красные чулки. Вагина разодрана. На наружных половых ­органах и ягодицах обнаружены четкие следы укусов и глубокие царапины, словно бы ее пытался сожрать бродячий пес. Судебные полицейские сосредоточились в ходе расследования на ближнем круге и знакомых Моники Посадас, которая проживала со своей семьей на улице Сан-Иполито, в шести кварталах от пустыря, где нашли ее тело. Мать и отчим, а также старший брат работали на фабрике «Oверворлд», где Моника проработала три года, по прошествии которых решилась уйти и попытать удачи на фабрике «Кантри&СиТекс». Семья происходила из крохотной деревеньки Мичоакан, откуда и приехала в Санта-Тереса десять лет назад. Поначалу жизнь, вместо того, чтобы улучшиться, ухудшилась, и отец решился перейти границу. В дальнейшем от него не было ни слуху ни духу, все решили, что он умер. Тогда мать Моники познакомилась с работящим и ответственным мужчиной, за которого впоследствии и вышла замуж. В новом браке родилось трое детей: один работал на обув­ной фабрике, а остальные ходили в школу. На допросе отчим тут же стал путаться и в конце концов признался в убийстве. Он сознался, что тайно любил Монику, как только ей исполнилось пятнадцать. С тех пор жизнь превратилась для него в муку, как он сказал судебным полицейским Хуану де Дьос Мартинесу, Эрнесто Ортис Ребольедо и Эфраину Бустело, но всегда сдерживался и уважительно относился к ней — отчасти потому, что она ему приходилась падчерицей, отчасти потому, что ее мать была матерью и его детей. Его рассказ о дне совершения преступления изобиловал пропусками и неясностями. Поначалу он сказал, что дело было на рассвете. Во втором чистосердечном признании заявил, что уже рассвело и только они с Моникой остались дома — оба работали эту неделю в вечернюю смену. Труп он спрятал в шкафу. В моем шкафу, сказал он судейским, шкафу, до которого никто не мог дотронуться, потому что я требовал уважительного отношения к своим вещам. Ночью, когда все спали, он завернул тело в одеяло и бросил на ближайшем пустыре. Когда его спросили про укусы и кровь, заливавшую ноги Моники, он не нашелся с ответом. Сказал, что задушил ее, а больше ничего не помнил. Все остальное стерлось из памяти. Два дня спустя после обнаружения трупа Моники на пустыре по улице Амистад нашли тело другой жертвы, в этот раз близ шоссе Санта-Тереса — Каборка. По словам судмедэксперта, женщина была в возрасте от восемнадцати до двадцати двух лет, хотя, возможно, и от шестнадцати до двадцати трех. Зато причина смерти была ясна. Жертву застрелили. В двадцати пяти метрах от трупа нашли скелет другой женщины: тот лежал лицом вниз, полуприсыпанный землей; на ней сохранилась синяя куртка и ­кожаные, ­хорошего качества туфли на невысоком каб­луке. Труп находился в таком состоянии, что сделать вывод о причинах смерти не представлялось возможным. Неделю спустя, уже в конце августа, на шоссе Санта-Тереса — Кананеа нашли труп Жаклин Риос, двадцати пяти лет, продавщицы из парфюмерного магазина в районе Мадеро. Одета она была в джинсы и блузку жемчужно-серого цвета. Белые теннисные туфли и черное нижнее белье. Причина смерти — два огнестрельных ранения, в грудь и в живот. Она снимала квартиру вместе с подругой на улице Булгария в районе Мадеро, и обе они мечтали когда-нибудь переехать в Калифорнию. В комнате, которую Жаклин делила с подружкой, нашли вырезки со снимками актрис и актеров Голливуда и фотографии разных стран. Сначала мы хотели уехать жить в Калифорнию, найти приличную и хорошо оплачиваемую работу, а потом, устроив жизнь, попутешествовать по миру во время отпуска, сказала подруга. Обе учили английский в частной школе в районе Мадеро. Дело так и не раскрыли.

Эти сраные судейские все время лажают — еще один висяк, сказал Эпифанио Лало Кура. Потом начал рыться в бумагах и наконец выкопал какой-то блокнотик. Что это такое, как думаешь? — спросил он. Блокнот с адресами, сказал Лало Кура. Нет, это нераскрытое дело. Случилось это до того, как ты приехал в Санта-Тереса. Не помню, в каком году. Немного раньше того, как тебя привез дон Педро, это я точно помню, а вот года — не помню. Возможно, 1993-й. Ты в каком году приехал? В девяносто третьем, ответил Лало Кура. Ах да? Ну да, сказал Лало Кура. Ладно, значит, это случилось за несколько месяцев до того, как ты приехал, сказал Эпифанио. В общем, тогда убили радиоведущую и журналистку. Звали ее Исабель Урреа. Застрелили. Никто так и не узнал, кто ее убил. Искали, но не нашли. Естественно, никому и в голову не пришло заглянуть в записную книжку Исабель Урреа. Соратники подумали, что это неудачная попытка ограбления. Что-то говорили про какого-то центральноамериканца. Отчаявшийся бедняга, которому были нужны деньги,— он хотел перейти границу, нелегально, понимаешь? Он был нелегалом даже здесь в Мексике, что само по себе интересно: мы же тут тоже все потенциальные нелегалы, и всем плевать — одним больше, одним меньше. Я присутствовал при обыске ее дома — мало ли, может, найдут какой-нибудь вещдок. Но естественно, они ничего не нашли. Записная книжка Исабель Урреа лежала в ее сумке. Припоминаю, как я сел в кресло со стаканом текилы, текилы Исабель Урреа, и начал просматривать книжку. Судебный полицейский спросил, где я взял текилу. Но никто не спросил, откуда я вытащил записную книжку, не спросил, вычитал ли я из нее что-то важное. Я все просмотрел, нашел несколько знакомых имен, а потом оставил книжку среди вещдоков. Месяц спустя зашел в архив участка — и что же, там, вместе с остальными личными вещами журналистки, лежала эта книжка. Я положил ее в карман пиджака и унес. Так я смог просмотреть ее уже не спеша. Нашел телефоны нескольких ребят из отдела по борьбе с наркотиками. Там, между прочим, оказался и номер Педро Ренхифо. А еще нескольких судейских, среди них — телефон большой шишки из Эрмосильо. Как, спрашивается, такие телефоны оказались в записной книжке простого диктора на радио? Она их интервьюировала, делала какую-то передачу? Или была просто их подружка? А если не подружка, то кто ей сплавил все эти номера? Тайна здесь какая-то… Я бы мог пустить эту книжицу в ход. Позвонить кому-нибудь из этих и потребовать денег. Но деньги меня не возбуждают. Так что я просто оставил у себя эту сраную книжку и не стал ничего делать.

В первых числах сентября обнаружили тело женщины, которую в дальнейшем идентифицировали как Марису Эрнандес Сильва, семнадцати лет, пропавшую без вести в начале июля — ее похитили по дороге в подготовительную школу «Васконселос», что в районе Реформа. Судмедэксперт установил, что она была изнасилована и задушена. Одну из грудей практически полностью срезали, на второй откусили сосок. Тело нашли у входа на нелегальную свалку, прозванную Эль-Чиле. Звонок в полицию поступил от женщины, которая приехала, чтобы выбросить холодильник, в полдень — час, когда на свалке нет бездомных, а есть только собаки и дети. Марису Эрнандес Сильву выбросили между двумя большими серыми пластиковыми пакетами, набитыми обрезками синтетического волокна. На ней была одежда, в которой она исчезла: джинсы, желтая блузка и теннисные тапочки. Мэр Санта-Тереса издал указ о закрытии свалки, хотя затем изменил приказ с закрытия (его секретарь подсказал, что нельзя с юридической точки зрения закрыть то, что никогда не было открыто) на полную ликвидацию и перенос этого зловонного места, своим существованием нарушавшего все муниципальные законы. В течение недели полицейские караулили на границах Эль-Чиле, и в течение трех дней несколько мусоровозов наряду с двумя единственными самосвалами, находившимися в муниципальной собственности, перевозили отбросы на свалку в районе Кино, но, когда обнаружился громадный объем работы и недостаток рабочей силы, мэрия отступилась.