2666

Следующую убитую звали Люси Энн Сандер. Жила она в Хантсвилле, городке в пятидесяти километрах от Санта-Тереса, в Аризоне, и сначала они с подругой приехали в Эль-Адобе, а потом на машине пересекли границу — их манила знаменитая ночная жизнь Санта-Тереса и они готовились насладиться ей, пусть и не на полную катушку. Подругу звали Эрика Делмор, машина принадлежала ей, и она же была за рулем.

Обе работали в ремесленной мастерской в Хантсвилле, где производилась всякая всячина в индейском стиле; потом это оптом раскупали магазинчики для туристов в Тумстоуне, Тусоне, Финиксе и Апачи-Джанкшен. Среди работниц мастерской они были единственные белые — остальные были мексиканками или индианками. Люси Энн родилась в крохотном городке в штате Миссисипи. Ей было двадцать шесть лет, и она мечтала когда-нибудь переселиться к морю. Иногда заговаривала о возвращении домой, но обычно это происходило, когда она чувствовала себя усталой или рассерженной, что случалось с ней совсем редко. Эрике Делмор было сорок, и она уже дважды побывала замужем. Родилась она в Калифорнии, но в Аризоне нашла свое счастье: здесь было мало народу и жизнь текла гораздо спокойнее. При­ехав в Санта-Тереса, они тут же направились в квартал дискотек в центре города: сначала пошли в «Эль-Пеликано», а потом в «Доминос». По пути к ним присоединился мексиканец двадцати двух, что ли, лет по имени Мануэль или Мигель. Приятный парнишка, говорила Эрика, он попытался сначала снять Люси Энн, а потом, получив отказ, и Эрику, но его при всем желании нельзя было обвинить в мачизме или назойливости. В какой-то момент в «Доминоc» Мануэль или Мигель (Эрика так и не сумела точно припомнить, как его звали) исчез, и девушки остались у стойки вдвоем. Потом они стали наугад колесить по центру города, осматривая достопримечательности: собор, мэрию, старинные дома в колониальном стиле, центральную площадь, окруженную торговыми галереями. Эрика была уверена: никто к ним не приставал и не преследовал. Пока они кружили по площади, один американский турист сказал: девчонки, вы должны увидеть перголу, она потрясающая. Потом турист затерялся в толпе, и они решили: почему бы не походить пешком? Ночь выдалась свежей, все заливал свет звезд. Пока Эрика искала, где припарковаться, Люси Энн вышла из машины, сняла туфли и принялась бегать по недавно политому газону. Припарковавшись, Эрика стала искать Люси Энн — но ее нигде не было. Тогда она решила пойти по площади к этой самой перголе. Какие-то улицы не замостили, но на основных еще сохранялся старинный булыжник. На скамейках сидели парочки — болтали или целовались. Пергола оказалась металлической, а под ней, несмотря на поздний час, играли очень бодрые дети. Освещение, как убедилась Эрика, было слабым — его хватало лишь на то, чтобы впотьмах не бродить, однако вокруг сидели и стояли люди, так что место выглядело совершенно безопасным — во всяком случае, ничего зловещего в воздухе не витало. Люси Энн она не нашла, зато вроде бы узнала американского туриста, который так громко рекламировал им площадь. Рядом с ним стояли еще трое, и все пили текилу, передавая бутылку из рук в руки. Она подошла к ним и спросила, не видели ли они ее подругу. Американский турист посмотрел на нее так, словно бы она сбежала из психушки. Все они были изрядно пьяны, но Эрика знала, как обходиться с пьяными, и описала им ситуацию. Все были очень молоды и понятия не имели, чем бы заняться — так что решили ей помочь. Через некоторое время по площади разнеслись крики, призывавшие Люси Энн. Эрика вернулась к припаркованной машине. Никого. Тогда она села в автомобиль, заперлась изнутри и несколько раз побибикала. Потом начала курить и курила, пока в салоне не стало нечем дышать и пришлось опустить окно. На рассвете она пошла в полицейский участок и спросила, есть ли в городе американское консульство. Занимавшийся ей полицейский не знал и спросил у коллег, и один сказал: да, есть. Эрика написала заявление, что подруга пропала без вести, а потом пошла в консульство с ксероксом заявления. Консульство располагалось на улице Вердехо, что в районе Сентро-Норте, недалеко от улиц, по которым они бродили ночью,— и было закрыто. В нескольких шагах Эрика приметила бар и пошла завтракать. Заказав вегетарианский сэндвич и ананасовый сок, она с местного телефона позвонила Люси Энн на домашний в Хантсвилле, но никто не взял трубку. Из-за столика она могла наблюдать за улицей, что постепенно просыпалась. Допив сок, Эрика снова позвонила в Хантсвилл, на этот раз шерифу. Ответил парнишка по имени Рори Кампусано, ее хороший знакомый. Сказал, что шериф еще не приехал. Эрика ответила, что Люси Энн пропала в Санта-Тереса и что она сама, судя по всему, проведет все утро в консульстве или станет ездить по больницам. Скажи ему, чтобы он позвонил мне в консульство, попросила она. Обязательно, Эрика, не волнуйся, ответил Рори и повесил трубку. Потом она, пощипывая сэндвич, просидела еще час, а потом кто-то вошел в консульство. Ее делом занимался типчик по имени Курт А. Бэнкс: он задал миллион вопросов касательно ее подруги и ее самой, словно бы абсолютно не верил в то, что рассказала ему Эрика. Только выйдя из ­консульства, Эрика поняла: чувак заподозрил, что они шлюхи. Потом она снова пошла в полицейский участок, где ей пришлось рассказать все с самого начала два раза полицейским, которые ничего не знали о ее заявлении; затем они все-таки всё поняли и сообщили ей, что нет никаких новостей касательно исчезновения ее подруги, и вообще, возможно, она уже уехала обратно в Аризону. Один из полицейских рекомендовал ей последовать примеру подруги: пусть, мол, консульство этим делом занимается, а вы езжайте домой. Эрика посмотрела ему в глаза. У него было доброе лицо, и советовал он от чистого сердца. Остаток утра и бо`льшую часть вечера она пробегала по больницам. До этого не задумывалась, каким образом Люси Энн могла оказаться в больнице. Несчастный случай — не похоже: Люси Энн исчезла на площади или рядом с ней, и она не слышала ни шума, ни крика, ни скрипа тормозов, ни визга шин от машины, которую занесло. Как еще она могла попасть в больницу? Ей пришел в голову единственный правдоподобный ответ — потеря памяти. Но это она, пожалуй, хватила — и глаза Эрики тут же наполнились слезами. Она обошла несколько больниц, но ни в одну пациентка-американка не поступала. В последней медсестра подсказала: иди, мол, в клинику «Америка», она частная, но Эрика лишь хмыкнула в ответ: мы, милая, работницы, а не богатенькие барышни, сказала она по-английски. Я тоже, ответила медсестра на том же языке. Так они проговорили некоторое время, и медсестра пригласила ее выпить кофе в кафе при больнице; там рассказала, что в Санта-Тереса пропадает много женщин. То же самое и в моей стране происходит, вздохнула Эрика. Медсестра посмотрела ей в глаза и покачала головой: здесь ситуация гораздо хуже. На прощание они обменялись телефонами, и Эрика обещала держать ее в курсе всех новостей по делу. Обедала она на веранде ресторана в центре города, и два раза ей показалось, что по тротуару идет Люси Энн — один раз женщина шла к ней, другой — от нее, но и в том и в другом случае она ошиблась. В меню Эрика заглянула мельком и ткнула наудачу в каких-то два не самых дорогих блюда. Оба оказались очень острыми, так что на глазах у нее опять выступили слезы, но Эрика все равно их доела. Потом поехала на машине к площади, где пропала Люси Энн, припарковалась в тени большого дуба и ­уснула, положив обе руки на руль. Проснувшись, отправилась в консульство и чувак по имени Курт А. Бэнкс представил ее другого чувака по фамилии Хендерсон, и тот сообщил: мол, слишком мало времени прошло, чтобы продвинулось расследование дела об исчезновении вашей подруги. Она спросила: а когда пройдет достаточно времени? ­Хендерсон окинул ее бесстрастным взглядом и сказал: через три дня. И добавил: по меньшей мере. Когда она уже уходила, Курт А. Бэнкс сказал, что звонил шериф Хантсвилла: просил подозвать ее к телефону и интересовался, как идут дела с исчезновением Люси Энн Сандер. Она поблагодарила и ушла. На улице отыскала телефонный автомат и позвонила в Хантсвилл. Трубку взял Рори Кампусано и сказал: шериф трижды попытался связаться с ней. Сейчас он вышел, но, когда вернется, скажу, чтобы он тебе перезвонил. Не надо, проговорила Эрика, у меня сейчас нет постоянного местопребывания, я сама перезвоню. До самой ночи она ходила по гостиницам. Хорошие оказались слишком дорогими, и в конце концов она остановилась в пансионе в районе Рубен Дарио, в комнате без удобств и телевизора. Душ был в коридоре, запирался на крохотный засовчик. Она разделась, но обувь не сняла — боялась заразиться грибком, включила воду и долго стояла под ней. Через полчаса, не снимая полотенца, которым обтиралась, она упала на кровать, забыв позвонить и шерифу Хантсвилла, в консульство, и глубоко уснула до следующего дня.

В тот день Люси Энн Сандер нашли недалеко от границы, в нескольких метрах от резервуаров с нефтью, что тянутся вдоль шоссе на Ногалес. При осмотре трупа были обнаружены колотые раны, в большинстве своем глубокие, в области шеи, груди и живота. Тело нашли рабочие, которые тут же заявили о своей находке в полицию. Судмедэксперт установил, что женщину изнасиловали несколько раз: в вагине обнаружили много спермы. Причиной смерти послужило ножевое ранение, впрочем, по крайней мере пять из нанесенных ударов были смертельными. О происшедшем сообщили Эрике Делмор, когда она позвонила в консульство. Курт А. Бэнкс сказал ей приехать как можно скорее, ибо он должен сообщить ей нечто печальное, однако Эрика уперлась и начала кричать, чем дальше, тем громче, так что ему пришлось безо всяких уверток сказать ей чистую и печальную правду. Прежде чем обратиться в консульство, Эрика позвонила шерифу Хантсвилла и на этот раз сумела застать его. Тот сообщил, что Люси Энн убили в Санта-Тереса. За тобой заехать? — спросил шериф. Было бы неплохо, но, если не можешь — не приезжай, я ведь тут на машине, сказала Эрика. Я приеду, сказал шериф. Потом она позвонила медсестре, с которой сдружилась, и поведала ей последнюю и, похоже, окончательную новость. Та сказала: они наверняка пригласят тебя на опознание трупа. Морг находился в одной из больниц, где Эрика побывала вчера. Ее сопровождал Хендерсон — тот был любезнее, чем Курт А. Бэнкс, но на самом деле она хотела бы пойти одна. Они стояли в подвальном коридоре, когда появилась медсестра. Они обнялись и расцеловались в щеки. Потом Эрика представила медсестру Хендерсону, и тот поздоровался с рассеянным видом; впрочем, он почему-то захотел узнать, как долго они уже знакомы. Медсестра сказала: двадцать четыре часа. Или меньше. А ведь это правда, пришло в голову Эрики, прошел один день, а я себя чувствую, словно мы давно подруги. Когда появился судмедэксперт, она решительно попросила Хендерсона не ходить с ней. Я здесь не потому, что мне нравится, сказал тот, скривившись в улыбке, а потому, что это мой долг. Медсестра ее обняла, и они в вошли в зал вдвоем, а вслед за ними двинулся американский чиновник. Внутри они увидели двух мексиканских полицейских, которые стояли и смотрели на покойную. Эрика подошла и сказала, что да, это ее подруга. Полицейские попросили ее подписать какие-то бумаги. Медсестра их прочитала и сказала — можно подписывать. Хендерсон спросил: это всё? Всё, последовал ответ. Кто это сделал с Люси Энн? — спросила Эрика. Полицейские непонимающе вытаращились. Медсестра перевела, и те ответили, что пока не знают. После полудня в консульство подъехал шериф Хантсвилла. Эрика сидела в машине и курила. Шериф узнал ее еще издали, и они поговорили: она — все так же сидя в машине, а он — наклонившись, одной рукой держась за открытую дверь, а другую положив на пояс. Потом шериф пошел в консульство — может, они скажут еще что-нибудь, а Эрика осталась в машине, снова запершись изнутри и прикуривая одну сигарету за другой. Шериф вышел и сказал, что надо ехать домой. Она подождала, пока тот заведет машину и потом, как во сне, следовала за ним по мексиканским улочкам, через пограничный пост и через аризонскую пустыню; потом он посигналил и помахал рукой: обе машины остановились на старой бензоколонке, где можно было поесть. Эрика есть не хотела и просто выслушала, что ей хотел сказать шериф: тело Люси Энн передадут в Хантсвилл через три дня, мексиканская полиция заверила, что обязательно найдет преступника, но все это дурно пахнет. Потом шериф заказал яичницу с бобами и пиво, а она поднялась из-за стола и пошла купить еще сигарет. Когда вернулась, шериф уже подбирал хлебом остатки яичницы с тарелки. Волосы у него были густые и черные, и потому он казался моложе, чем был на самом деле. Она спросила: ты думаешь, они сказали тебе правду, Гарри? Уверен, ответил шериф, но я лично займусь этим делом. Я знаю, что ты так и сделаешь, Гарри, сказала Эрика и расплакалась.

Следующую убитую женщину нашли рядом с шоссе на Эрмосильо, в десяти километрах от Санта-Тереса, два дня спустя после того, как обнаружили труп Люси Энн Сандер. Тело увидели четверо работников ранчо и племянник хозяина. Они уже в течение двадцати часов искали убежавшую скотину. Все пятеро ехали верхом, и, убедившись, что перед ними женский труп, племянник послал одного из работников обратно на ранчо — сообщить хозяину; остальные не двигались, с удивлением разглядывая совершенно ненормальную позу, в которой находился труп,— головой в засыпанной яме. Словно убийца, без сомнения сумасшедший, решил: похоронил голову — и достаточно. Или думал, что если засыпать землей голову, то остальное тело будет недоступно взору. Женщина лежала лицом вниз, руки вдоль тела. На обеих руках не хватало указательных и безымянных пальцев. На одежде виднелись пятна засохшей крови. Одета она была в платье из тонкой фиолетовой ткани с застежкой спереди. На ней не обнаружили ни чулок, ни туфель. Уже потом судмедэксперт установил, что, несмотря на множественные ножевые ранения в области груди и предплечий, причиной смерти стало удушение с переломом подъязычной кости. Следов изнасилования не нашли. Делом занимался судебный полицейский Хосе Маркес: он не замедлил установить личность погибшей — Америка Гарсия Сифуэнтес, двадцати трех лет, работала официанткой в баре «Серафиноc», принадлежавшем Луису Чантре; на означенного Чантре в полиции лежало объемное досье: тот баловался сутенерством и, как говорили, подрабатывал полицейским информатором. Америка Гарсия Сифуэнтес снимала дом с еще двумя девушками, тоже официантками, но те не сказали ничего существенного для следствия. Единственное, что было бесспорно установлено, выглядело так: Америка Гарсия Сифуэнтес вышла из дома в пять вечера и пошла в «Серафиноc», где и проработала до четырех утра, когда бар закрылся. Домой она больше не вернулась. Судейский Хосе Маркес задержал на пару дней Луиса Чантре, но у того оказалось железное алиби. Америка Гарсия Сифуэнтес была родом из штата Герреро и уже пять лет проживала в Санта-Тереса, куда прибыла вместе со своим братом, который сейчас находился в Соединенных Штатах (как свидетельствовали ее коллеги по работе) и с которым она не переписывалась. Еще несколько дней Хосе Маркес допрашивал некоторых клиентов «Серафиноc» — безрезультатно.

Две недели спустя, в мае 1994 года, прямо на выходе из школы «Диего де Ривера», в районе Ломас-дель-Торо была похищена Моника Дуран Рейес. Ей было двенадцать, ученицей она слыла хорошей, пусть и немного беззаботной. Это был ее первый год в средней школе. Отец и мать работали на фабрике «Мадерас-де-Мехико», поставлявшей в США и Канаду мебель в колониальном и деревенском стиле. У нее была младшая сестра, тоже школьница, а также старшая, девушка шестнадцати лет, работавшая на фабрике по производству кабеля, и старший брат — мальчик пятнадцати лет, который трудился на той же фабрике, что и родители. Тело обнаружили спустя два дня после похищения, на обочине дороги Санта-Тереса — Пуэбло-Асуль. Она лежала одетая, рядом валялся портфель с книгами и тетрадями. Согласно протоколу судмедэкспертизы ее изнасиловали и задушили. Далее в ходе следствия некоторые ее подруги показали, что видели, как Моника садится в черную машину с тонированными стеклами, возможно, «перегрино», или «мастерроуд», или «силенсьосо». Никто ее не тащил силком. У нее было много времени, чтобы закричать, но она не кричала. Более того, разглядев одну из подруг, помахала ей рукой — до свидания, мол. И Моника не казалась напуганной.

Месяц спустя в том же районе Ломас-дель-Торо обнаружили труп Ребекки Фернандес де Ойос: тридцати трех лет, смуглая, с длинными, до пояса, волосами; она работала официанткой в баре «Эль-Катрин», расположенном на улице Халапа в соседнем районе Рубен Дарио, а еще раньше работала на фабриках «Холмс&Вест» и «Айво», откуда ее уволили за то, что она хотела организовать профсоюз. Ребекка Фернандес де Ойос была родом из Оахаки, впрочем, она жила здесь, на севере Соноры, уже более десяти лет. Раньше, когда ей было восемнадцать, она проживала в Тихуане, как о том свидетельствует реестр проституток, а также попробовала — правда, безуспешно — перебраться в Соединенные Штаты, откуда иммиграционная полиция четыре раза возвращала ее в Мексику. Труп обнаружила подруга, у который был ключ от дома: ее насторожило, что Ребекка не вышла на работу в «Эль-Катрин» — как она показала в дальнейшем, убитая была женщиной ответственной и не ходила на работу только в случаях сильнейшего недомогания. В доме, сказала подруга, все оказалось как обычно — то есть она не заметила ничего такого, что предупредило бы ее заранее о том, что она увидит. Это был маленький дом: гостиная, спальня, кухня и туалет. Зайдя внутрь, она обнаружила труп: тот лежал на полу, словно бы девушка упала и сильно ударилась головой — та, впрочем, не кровоточила. Только попытавшись привести ее в чувство холодной водой, подруга поняла, что Ребекка мертва. Она позвонила в полицию и в Красный Крест из телефона-автомата и вернулась домой, перенесла труп подруги на кровать, устроилась в одном из кресел в гостиной и включила какую-то телевизионную программу, чтобы скрасить ожидание. Красный Крест прибыл намного раньше полиции. Приехали двое мужчин — один очень молодой, моложе двадцати, а другой — лет сорока пяти и оттого походивший на отца парнишки. Именно он сказал, что тут уже ничем не поможешь. Ребекка мертва. Потом спросил, где подруга нашла труп, она ответила, что в ванной. Тогда нужно снова переместить его в ванную, вам же не нужны проблемы с полицией, сказал мужчина, жестом показывая мальчику, чтобы взял убитую за ноги; сам же взялся за плечи, и так они вернули Ребекку в естественную обстановку ее смерти. Затем санитар спросил, в какой позе подруга ее нашла: сидела ли Ребекка на унитазе или опиралась на него, лежала ли на полу или, свернувшись калачиком, в углу. Тогда подруга выключила телевизор и подошла к двери в ванную и начала давать инструкции, пока эти двое не придали телу изначальную позу. Потом все трое стояли у двери и смотрели на Ребекку. Та, казалось, погружалась в море белой плитки. В конце концов они устали или им наскучило, и все трое пошли и сели: она — в кресло, а санитары — к столу, и начали курить какие-то чудовищные сигареты, которые санитар извлек из заднего кармана брюк. Вы, наверное, к такому уже привыкли, ни с того ни с сего сказала подруга. По-разному бывает, пожал плечами санитар — он не понял, говорила ли она о табаке или о ежедневном перетаскивании трупов и раненых. На следующий день судмедэксперт написал в отчете, что причиной смерти стало удушение. Покойная занималась сексом за несколько часов до убийства, однако экспертиза не сумела с точностью сказать, изнасиловали ее или нет. Скорее всего, нет — так заявил медик, когда от него потребовали озвучить вывод. Полиция попыталась задержать любовника убитой, некоего Педро Переса Очоа, но, когда они наконец — через неделю — нашли его адрес и приехали к нему домой, объект их поисков успел уехать несколько дней тому назад. Дом Педро Переса Очоа стоял в конце улицы Сайюка, что в районе Лас-Флорес, и представлял собой хибару, сложенную из необожженного кирпича и каких-то отходов; в ней помещались лишь матрас и стол, а буквально в нескольких метрах проходил водоотвод фабрики «Ист-Вест», на которой он работал. Соседи сказали, что он был человеком ответственным и в общем следил за собой, из чего тут же сделали вывод: парень принимал душ в доме Ребекки — во всяком случае, в течение последних месяцев. Никто не знал, откуда он родом, поэтому приказ о задержании никуда не ­отправили. «Ист-Вест» утеряла его трудовую книжку — впрочем, на сборочных фабриках это отнюдь не редкость: текучка рабочих кадров там постоянная. Внутри хибары обнаружили пару спортивных журналов, биографию Флореса Магона, несколько толстовок, пару сандалий, две пары шортов и три фотографии мексиканских боксеров, вырезанных из журнала и наклеенных на стену, у которой лежал матрас,— словно бы Перес Очоа, перед тем как уснуть, хотел, чтобы лица и бойцовые стойки этих чемпионов навечно отпечатались на сетчатке его глаз.

В июле 1994 года ни одна женщина не умерла, зато появился мужчина, который задавал вопросы. Он приезжал по субботам в полдень и уезжал в воскресенье вечером или ранним утром в понедельник. Росту он был среднего, волосы черные, глаза карие, а одевался как пастух. Поначалу он кружил, словно снимая мерки, по главной площади, а потом заделался завсегдатаем некоторых дискотек, в особенности «Эль-Пеликано» и «Доминос». Он никогда не спрашивал ничего напрямую. Выглядел как мексиканец, а по-испански говорил с американским акцентом, словарь у него был бедный, а еще он не понимал каламбуров — впрочем, заглянув ему в глаза, никто не осмеливался над ним подшучивать. Он говорил, что его зовут Гарри Маганья, во всяком случае, так он писал свое имя, хотя сам его произносил «Магана», а все остальные слышали его как «МакГана», словно бы этот сраный членосос был сыном шотландского народа. Второй раз он появился в «Доминос» и начал расспрашивать про молодого перца по имени Мигель или Мануэль, возраст — едва за двадцать, роста — такого-то, внешность — такая-то, обаятельного такого парня с лицом приличного человека, но никто этого Мигеля или Мануэля не знал или не захотел делиться информацией. Однажды вечером он подружился с барменом дискотек, и когда тот вышел после работы, Харри Маганья ждал его снаружи в своей машине. На следующий день бармен на работу не вышел — говаривали, что он попал в аварию. Когда он через четыре дня вернулся в «Доминос» с синяками и шрамами на лице, бармен стал притчей во языцех: у него не хватало трех зубов, а подняв рубашку, он показывал несметное множество ссадин и синяков самых ярких цветов — как на спине, так и груди. Яйца он не показал, но на левом еще сохранился ожог от сигареты. Естественно, все его расспрашивали о том, что с ним приключилось, и он отвечал вот что: ночью, когда все это случилось, он пил до упора в компании Гарри Магании, да, именно его, а потом попрощался с этим гринго и пошел курсом прямо на свой дом на улице Трес-Вирхенес, и тут группка из пяти, что ли, гопников напала на него и задала нереальную трепку. В следующие выходные Гарри Маганья не видели ни в «Доминос», ни в «Эль-Пеликано» — он заявился в бордель под названием «Асунтос-Интернос», на проспекте Мадеро-Норте, где некоторое время потягивал коктейли, а потом буквально поселился у бильярдного стола, где играл с чуваком по имени Деметрио Агила, здоровяком под метр девяносто и весом больше ста десяти килограмм; так вот, они с этим Деметрио подружились: здоровяк жил и в Аризоне, и в Новой Мексике, нанимаясь на сельскохозяйственные работы — в общем, он пас скотину; потом чувак вернулся в Мексику — не хотел умирать вдали от семьи, хотя потом признался, что семьи как таковой у него нет, ну или почти нет, разве что сестра, которой уже, наверное, под шестьдесят, и племянница, которая никогда не была замужем, обе живут в Кананеа, кстати, он сам тоже оттуда, но Кананеа ему теперь кажется крохотной, душной, лилипутской, и время от времени ему требовался визит в большой, никогда не спящий город, и, когда это происходило, он, никому ничего не говоря или сказав сестре — «увидимся», садился в свой пикап и съезжал, не глядя который час, на шоссе Кананеа — Санта-Тереса; кстати, это шоссе — одно из самых красивых, что ему довелось видеть в жизни, особенно ночью, и он ехал и ехал, не останавливаясь, в Санта-Тереса, где у него был удобнейший домик на улице Лусьернага, что в районе Рубен Дарио, и дом этот, друг мой Гарри, в полном вашем распоряжении — а надо сказать, это один из старинных домов, что уцелели после стольких изменений и стольких программ реновации, которые беспрерывно здесь проводились — и чаще всего, к худшему. Деметрио Агила было где-то шестьдесят пять, и Гарри Маганья показался ему хорошим человеком. Время от времени он уединялся с какой-либо шлюхой, но бо`льшую часть времени просто пил и смотрел. Гарри спросил, не знает ли он девушку по имени Эльса Фуэнтес. Деметрио Агила спросил, как она выглядит. Высокая, вот по сюда, сказал Гарри Маганья, поднимая руку на высоту метра шестидесяти. Крашеная блондинка. Сиськи большие. Знаю такую, покивал Деметрио, Элисита — очень приятная девушка. Она здесь? — спросил Гарри Маганья. Деметрио Агила ответил: да, вот только недавно видел ее на танцполе. А покажите мне на нее, сеньор Деметрио, попросил Гарри. Окажите мне такую услугу. Без проблем, дружище. Пока они поднимались по лестнице, ведущей на этаж с дискотекой, Деметрио Агила поинтересовался, нет ли у Гарри какого-либо незавершенного дела к этой девушке. Гарри Маганья покачал головой: нет, мол. Эльса Фуэнтес сидела за столиком с двумя другими шлюхами и тремя клиентами и смеялась над чем-то, что подруга шептала ей на ухо. Гарри Маганья положил одну ладонь на стол, а вторую — сзади на ремень. И сказал: ну-ка встань. Шлюха перестала смеяться и подняла глаза. Клиенты хотели было что-то сказать, но увидели Деметрио Агила, маячившего за спиной Гарри, и только пожали плечами. Где мы можем поговорить? Идем в комнату, сказала ему на ухо Эльса. Пока они подымались по лестнице, Гарри Маганья остановился и сказал Деметрио Агила — вам не нужно идти с нами. Ну и ладно, сказал тот и пошел обратно. В комнате Эльсы Фуэнтес все было красным: стены, покрывало на кровати, простыни, подушка, лампа, лампочки и даже половина плиток пола. Окно выходило на оживленные улицы Мадеро-Норте: медленно проезжали машины, люди толклись на тротуарах, прохаживаясь мимо прилавков с едой и соками и дешевых ресторанов, что соперничали ценами на меню, выписанными на постоянно обновляемых больших черных досках. Когда Гарри Маганья снова посмотрел на Эльсу, та уже сняла блузку и лифчик. Он подумал: да уж, у нее действительно большая грудь. Но этой ночью он не станет заниматься с ней любовью. Не снимай одежду, сказал он. Девушка села на кровать и скрестила ноги. Закурить есть? — спросила она. Гарри вытащил пачку «мальборо» и протянул ей сигарету. А прикурить? — спросила девушка по-английски. Он чиркнул спичкой и поднес ее к сигарете. Глаза Эльсы Фуэнтес были такого светло-карего цвета, что казались желтыми как пустыня. Дура-малявка, подумал он. Потом спросил про Мигеля Монтеса, где он, как он и что делал, когда она видела его в последний раз. Значит, ты Мигеля ищешь? — спросила шлюха. А можно узнать, почему? Гарри Маганья не ответил: он расстегнул ремень, вынул его из брюк и намотал на руку; ремень позвякивал пряжкой как колокольчиком. У меня нет времени, сказал он. Я последний раз видела его месяц или даже два назад, сообщила шлюха. Где он работал? Да везде. И нигде. Еще он хотел учиться и ходил, по-моему, в вечернюю школу. Откуда у него были деньги? Да ему время от времени работенку подкидывали. Ты мне не ври, мрачно сказал Гарри Маганья. Девушка покачала головой и выпустила под потолок струйку дыма. Где он жил? Не знаю, он часто переезжал. Ремень свистнул и оставил алую полосу на плече шлюхи. Она не успела закричать — Гарри Маганья залепил ей рот ладонью и опрокинул ее на постель. Заорешь — убью, сказал он. Шлюха села на кровати. Ее плечо кровоточило. В следующий раз дам по лицу, пообещал Гарри Маганья. Так где же он жил?

Следующую жертву нашли в августе 1994 года в проулке Лас-Анимас, почти в самом его конце, где стояли четыре брошенных дома — или пять, если считать дом самой жертвы. Вроде бы она была со многими знакома, но, что любопытно, никто не знал, как ее зовут. В доме, где она жила одна последние три года, не нашли никаких личных бумаг, могущих пролить свет на эту тайну. Другие люди, пусть и немногие, говорили, что ее зовут Исабель,— но на самом деле все знали ее под именем Корова. Была она женщиной крупной, ростом под метр шестьдесят пять, смуглой, с остриженными и вьющимися волосами. Ей было где-то под тридцать. Соседи сказали, что она работала шлюхой в каком-то заведении в центре города или Мадеро-Норте. Другие говорили, что Корова никогда не работала. Тем не менее деньги у нее водились. При проведении обыска по месту жительства был обнаружен кухонный шкафчик, забитый консервами. Кроме того, у нее был холодильник (электричество она, как и все соседи по переулку, подворовывала у муниципальной энергосети), заполненный мясом, молоком, яйцами и зеленью. Одевалась она небрежно, но вела себя прилично. У нее стояли современный телевизор и видеомагнитофон, к нему насчитали больше шестидесяти кассет — по большей части мелодрамы, в последние годы жизни она их покупала часто. Позади дома обнаружили крохотный дворик с кучей растений и решетчатым курятником, где, помимо петуха, проживали десять куриц. Дело вели Эпифанио Галиндо и судебный полицейский Эрнесто Ортис Ребольедо, потом их пару усилили Хуаном де Дьос Мартинесом — надо сказать, ни им, ни ему это совсем не нравилось. Жизнь Коровы, даже при беглом взгляде, оказывалась крайне непредсказуемой и полной противоречий. Старушка, которая жила в начале переулка, сказала, что Исабель была женщиной, каких сейчас уже не делают. Женщиной в настоящем смысле этого слова. Однажды пьяный сосед начал избивать жену. Все, кто жил в переулке Лас-Анимас, слышали крики, которые слышались то громче, то тише, словно бы бедная женщина рожала и роды были трудные, из тех, что кончаются смертью матери и ребеночка. Но женщина не рожала, ее просто избивали. Тогда старушка услышала шаги и высунулась из окна. Даже в темноте переулка она узнала фигуру — Исабелита, ее ни с кем не перепутаешь. Другой бы взял и пошел к своему дому, но Корова остановилась и замерла на месте. Она слушала. В этот момент крики были не такие уж и громкие, но через несколько минут вопли стали сильнее, да что там, они с каждой секундой прибавляли в громкости, и все это время, улыбнулась полицейскому морщинистая старушка, Корова стояла не двигаясь и ждала — как человек, который идет по какой-то улице и вдруг слышит свою любимую песню, самую грустную песню в мире, и доносится эта песня из окна. Причем уже ясно, из какого именно. Дальше случилось нечто невероятное. Корова вошла в дом, а потом вышла — да как вышла, она тащила за волосы мужика. Я это видела своими глазами, сказала старушка, но, наверное, это все видели, хотя никто ничего не сказал — видать, стыдно было. Мутузила она с неженской силой, и, если бы жена пьяницы не выскочила из дому и не бросилась умолять — ради всего святого, не бейте его больше, Корова его бы точно забила до смерти. Другая соседка сказала, что Исабель была очень агрессивной женщиной и домой приходила поздно, большей частью пьяная, а потом и носа не казала на улицу до пяти вечера. Эпифанио тут же установил связь между Коровой и двумя чуваками, что в последнее время часто к ней захаживали: одного прозвали Марьячи, а другого — Вороном, и вот они часто оставались у нее ночевать или заезжали за ней сами чуть ли не каждый день, а потом вдруг пропадали, словно никогда и не существовали в действительности. Возможно, дружки Коровы были музыкантами — не только из-за клички первого, но и потому, что однажды их видели в переулке с большими такими гитарами. Пока Эпифанио кружил по центру Санта-Тереса и по Мадеро-Норте, обходя заведения, где была заявлена живая музыка, судейский Хуан де Дьос Мартинес продолжил расследование, расспрашивая жителей переулка Лас-Анимас. В итоге он сделал следующие выводы. 1. Корова была хорошим человеком — так показало большинство опрошенных женщин. 2. Корова не работала, но у нее всегда было полно денег. 3. Корова могла от злости прибить кого-то едва ли не до смерти, и у нее было понятие — пусть и примитивное, но все же понятие — того, что такое хорошо и что такое плохо. 4. Кто-то ей давал денег в обмен на что-то. Четыре дня спустя они задержали Марьячи и Ворона, которые оказались музыкантами Густаво Домингесом и Ренато Эрнандес Сальданьей, и после допроса в третьем участке оба признались в убийстве, совершенном в переулке Лас-Анимас. Мотив преступления: Корова хотела посмотреть фильм, а ее друзья, хохоча — все трое к этому времени успели набраться — не давали ей это сделать. Корова все и начала — врезала кулаком Марьячи. Ворон поначалу не захотел вмешиваться в драку, но, когда Корова пошла с кулаками на него, пришлось защищаться. Драка была долгой и чистой, сказал Марьячи. Корова попросила их выйти на улицу, чтобы не ломать мебель, и они ее послушались. Уже на улице Корова предупредила, что драка будет чистой, только на кулаках, и они согласились, хотя и знали, как сильна их подруга — не зря же она весила практически восемьдесят килограмм. Но не жира, а мускулов, сказал Ворон. А потом они принялись меситься на улице в темноте. Так дрались с полчаса, то давая по морде, то получая — безо всякого отдыха, заметьте. Когда драка завершилась, у Марьячи был сломан нос и кровоточили оба века, а у Ворона болело, похоже, сломанное ребро. Корова лежала на земле. Они попытались ее утащить домой, но поняли, что она мертва. Дело было закрыто.

Тем не менее потом судейский Хуан де Дьос Мартинес поехал в тюрьму Санта-Тереса, чтобы переговорить с музыкантами. Он привез им сигареты и пару журналов и спросил, как у них тут дела. Жаловаться не на что, патрон, сказал Марьячи. Судейский сказал, что у него есть связи в тюряге и что, если они захотят, он им поможет. А что мы должны будем сделать взамен? — спросил Марьячи. Только снабдить меня кой-какой информацией, сказал судейский. А что за информация? Да элементарная. Вы же были друзьями Коровы, близкими друзьями. Я задам вам вопросы, а вы мне ответите — вот и все. Давайте начнем с вопросов, сказал Марьячи. Вы спали с Коровой? Нет, ответил Марьячи. А ты? Я тем более, сказал Ворон. Ну, блин, сказал судейский. И как это у вас получилось? Корове не нравились здоровенные мужики, она сама была мужиком, сказал Марьячи. А вы знаете ее полное имя? Не-а, ответил Марьячи, мы называли ее Коровой — и всё. Хреновые из вас близкие друзья, резюмировал судейский. Но это же чистая правда, патрон, сказал Марьячи. А вы знаете, откуда она деньги брала? Это мы сами у нее спрашивали, патрон, сказал Ворон, очень уж хотелось тоже чего-нибудь заработать, но Корова об этом никогда не говорила. А с кем она еще дружила, в смысле, помимо вас и придурков из переулка? А вот, кстати, да, однажды мы ехали в моей машине, и она нам показала на свою подружку, сказал Марьячи, девчушку, что работала в кафе в центре, ничего особенного, тощенькую, но Корова мне на нее указала и спросила: мол, ты когда-нибудь видел женщину такой красоты? Я сказал, что нет, не видел — только чтобы не злить, но на самом деле там ничего особенного не было. Как ее звать? — спросил судейский. Она мне имя не сказала, проговорил Марьячи, и с ней не познакомила.

Пока полиция занималась расследованием убийства Коровы, Гарри Маганья нашел дом, где жил Мигель Монтес. В субботу вечером он установил наблюдение за домом, но уже через два часа не выдержал, взломал дверь и вошел. В доме была только одна комната, а еще кухня и ванная. На стенах висели фотографии голливудских актеров и актрис. На полке стояли две фотографии в рамочках — на них был запечатлен сам Мигель, без сомнения, милый, изящный мальчик из тех, что так нравятся женщинам. Гарри обыскал все ящики стола, в одном нашел чековую книжку и нож. Заглянув под матрас на кровати, обнаружил несколько журналов и писем. Перелистал все журналы. В кухне под шкафчиком нашел конверт с четырьмя поляроидными снимками. На одном был дом посреди пустыни, сложенный из необожженного кирпича и в целом очень скромного вида — крохотное крыльцо и два окошка. Рядом с домом стоял полноприводный пикап. На другом две девочки обнимали друг друга за плечи и, склонив головы влево, смотрели в фотоаппарат с каким-то феерическим спокойствием и уверенностью, словно бы только что прилетели на эту планету или, наоборот, уже собрали чемоданы перед отлетом. Эту фотографию сделали на оживленной улице, возможно, в центре Санта-Тереса. На третьем можно было разглядеть небольшой самолет рядом с земляной взлетно-посадочной полосой. За самолетиком возвышался одинокий холм. А вокруг простиралась пустыня — плоская, песчаная, заросшая кустарником. А на последнем стояли два чувака, которые не смотрели в камеру и, возможно, были пьяны или под наркотиками, на обоих красовались белые рубашки, на одном — шляпа, и они пожимали друг другу руки, словно старые друзья. Гарри искал «поляроид» по всему дому — безрезультатно. Тогда положил фотографии, письма и нож в карман, еще раз обыскал дом и сел на стул — ждать. Мигель Монтес не вернулся ни этим вечером, ни следующим. Возможно, ему пришлось бежать, возможно, его уже убили. Гарри пал духом. К счастью, с того вечера, как он познакомился с Деметрио Агила, Маганья проживал не в пансионе, не в гостинице, не бродя бессонными ночами, выпивая,— нет, он уходил спать в домик на улице Лусьернага, что в районе Рубен Дарио, домик, принадлежащий другу, который вручил ему ключи. Против ожиданий, там поддерживалась чистота, но эта чистота, эта обстановка сразу выдавали отсутствие женской руки: внутри царил дух стоической аскезы — никакого изящества, подобную чистоту можно увидеть в тюремных камерах и монастырских кельях — там она свидетельствует скорее о нехватке, чем об изобилии. Иногда, вернувшись, Гарри заставал Деметрио, тот готовил кофе в кухонной кастрюле, и тогда мужчины переходили в гостиную, садились и начинали разговаривать. Беседы с мексиканцем успокаивали. Тот рассказывал о времени, когда был пастухом на ранчо «Три Т» и о десяти способах объездить дикую лошадь. Время от времени Гарри спрашивал, почему Деметрио не желает уехать с ним в Аризону, а мексиканец отвечал, что там то же самое: Аризона, Сонора, Новая Мексика, Чиуауа — везде одно и то же, и Гарри задумывался, но все равно не мог принять такую точку зрения, и ему было жаль Агила, и не хотелось с ним спорить,— поэтому он и не спорил. Иногда они отправлялись потусоваться вместе, и тогда мексиканец присутствовал при том, как Гарри добывал информацию с помощью своих особых методов, и методы эти Деметрио поначалу не нравились, но он также считал, что жестокость в данном случае оправдана. Там вечером, вернувшись в домик на улице Лусьернага, Гарри обнаружил, что друг не спит, и, готовя себе кофе, сказал: похоже, моя последняя зацепка испарилась. Деметрио ничего ему не ответил. Он и сделал кофе и пожарил яичницу с салом. Оба сели и стали есть — в молчании. Думаю, что ничего не может так вот взять и испариться, сказал наконец мексиканец. Есть такие люди, да что там, есть животные и даже вещи — посмотришь на них, а они вроде как хотят испариться, хотят исчезнуть. Можешь мне не верить, Гарри, но иногда и камни желают исчезнуть — я такое видел. Но Бог не разрешает. Не разрешает, потому что не может разрешить. Ты веришь в Бога, Гарри? Да, сеньор Деметрио, ответил Гарри Маганья. Тогда положись на Бога, он не разрешает ничему испаряться.

В то время Хуан де Дьос Мартинес продолжал встречаться раз в две недели с доктором Эльвирой Кампос. Временами ему казалось это все чудом — в смысле, то, что они пока не расстались. Бывали трудные моменты, недопонимания,— но все равно они оставались вместе. В постели, как ему казалось, их тянуло друг к другу. Никогда прежде ему не приходилось так желать женщину, как он желал Эльвиру. Если бы это от него зависело, он бы не раздумывая женился на ней. Временами, когда проходило много дней с последнего свидания, он задумывался еще вот о чем: о культурной разнице, которая их разделяла; и в том, что между ними еще есть препятствия, он винил именно ее. Директрисе нравилось искусство, и она могла посмотреть на картину и сказать, кто ее написал. Она читала книги, о которых он слыхом не слыхивал. Она слушала музыку, которая навевала на него приятные сны, ему хотелось прилечь и отдохнуть,— впрочем, он был достаточно осторожен и не дремал у нее в гостях. Даже еда, которая нравилась ей, ему совершенно не нравилась. Он попытался адаптироваться к ситуации: временами приходил в музыкальный магазин, покупал диски Моцарта и Бетховена, а потом слушал их дома. Обычно под них хорошо спалось. Сны он видил спокойные и счастливые. Ему снилось, что они с Эльвирой Кампос живут вместе в какой-то горной хижине. Там не было электричества, водопровода— словом, ничего напоминающего о цивилизации. Они спали на шкуре медведя, укрывшись шкурой волка. А Эльвира Кампос иногда очень хохотала, когда выходила на пробежку по лесу, а он ее не видел.

Давай почитаем письма, Гарри, сказал Деметрио Агила. Я тебе буду их читать всякий раз, когда понадобится. Первым шло письмо от старинного друга Мигеля, который жил в Тихуане: на конверте не было обратного адреса, а состояло оно сплошь из воспоминаний о том, как они счастливо жили вместе. Там говорилось о бейсболе, о девушках, об угнанных машинах, драках, спиртном, и вскользь упоминалось о по крайней мере пяти преступлениях, за которые Мигель Монтес и его друг вполне заслужили тюремный срок. Второе письмо было от женщины. Почтовый штемпель местный, из Санта-Тереса. Женщина требовала денег и хотела, чтобы он тут же их выслал. Не вышлешь — будут последствия, говорила она. Третье письмо, судя по почерку — ибо оно не было подписано — пришло от той же женщины, которой Мигель так и не выплатил долг, и там говорилось следующее: у тебя три дня сроку, приходи на известное тебе место с деньгами, в противном случае — и в этих словах Деметрио Агила и Гарри Маганья почувствовали толику симпатии, той самой женской симпатии, которой Мигелю, даже в худшие моменты, всегда доставалось с избытком,— так вот, женщина рекомендовала валить из города как можно быстрее, не поставив никого в известность. Четвертое письмо пришло от другого приятеля, наверное — штемпель не читался — из Мехико. Друг, северянин, недавно приехавший в столицу, рассказывал о своих впечатлениях от огромного города: он писал о метро, похожем на братскую могилу, о холодном равнодушии местных жителей, которые жили развернувшись ко всем спиной, о трудностях с передвижением — действительно, в столице на фиг не нужна красивая машина из-за постоянных пробок,— о загрязненном воздухе и о том, какие тут страшные бабы. Далее следовала пара сальных шуток. Последнее письмо пришло от девушки из Чукарита, что рядом с Навохоа на юге Соноры, и, как можно было догадаться, в письме этом говорилось о любви. Девушка писала, что будет его, естественно, ждать, что она терпеливая и что, хотя умирает как хочет его видеть, первый шаг должен сделать он, а она никуда не спешит. Похоже на письмо от оставшейся в деревне невесты, сказал Деметрио Агила. Чукарит, пробормотал Гарри Маганья. Абсолютно уверен, сеньор Деметрио, что этот Мигель там родился. А ведь гляди-ка, проговорил Деметрио Агила, я тоже об этом подумал.