2666

Действительность — она как обкуренный сутенер среди грозовых громов и молний, сказала депутат. А потом замолчала, словно решила во что бы то ни стало услышать далекие громовые раскаты. Потом взяла свой стакан текилы, который был снова полон, и сказала: объем моей работы с каждым днем увеличивался — это чистая правда. Каждый день как белка в колесе: званые ужины, поездки, встречи, планерки, которые оказывались совершенно бесполезными, только уставала я от них, уставала как собака, каждый день интервью, опровержения, телевизионщики, любовники, чуваки, с которыми я спала не знаю почему, может, чтобы дать пищу слухам о легендарной Асусене, может, потому, что они мне нравились, а может, просто хотелось их выебать, один раз, это да — пусть попробуют да не привыкают, или, может, потому, что мне хотелось трахаться тогда и где захочет моя левая нога, и у меня ни на что не хватало времени: моим состоянием занимались адвокаты, и, сказать — не солгать, в их руках оно не только не уменьшалось, а даже увеличивалось, мой сын был в руках у преподавателей, а у меня с каждым днем прибавлялось работы: гидрографические проблемы в штате Мичоакан, дороги в Керетаро, встречи, конные памятники, канализация — все дерьмо квартала проходило через мои руки. В те времена я позабыла о многих своих друзьях. Виделась только с Келли. Едва выдавалась свободная минутка, тут же ехала к ней домой, в квартиру в районе Кондеса, и мы пытались разговаривать. Но, по правде говоря, я приходила такая уставшая, что с общением у меня не ладилось. Она мне что-то рассказывала, я это точно помню, рассказывала о себе, еще много раз что-то объясняла, а потом попросила денег — а я просто вытащила чековую книжку и подписала ей чек: сумму пусть сама себе проставит. Еще я могла отрубиться и уснуть прямо посередине беседы. Еще мы выходили поужинать и смеялись, но у меня почти всегда голова была занята другим, я обдумывала еще не решенные проблемы, то и дело теряла нить беседы. Келли никогда меня в этом не упрекала. А еще — когда я появлялась на телевидении, на следующий день она отправляла мне букет роз с запиской: мол, как здорово ты выступила и как я тобой горжусь. И на каждый день рождения обязательно присылала мне подарок. В общем, такие вот приятные штуки. Естественно, со временем я поняла, что к чему. Модные дефиле, которые Келли организовывала, проводились все реже и реже. Ее модное агентство тоже изменилось — было элегантным, динамично развивающимся, а превратилось в темное и большей частью закрытое помещение. Однажды я зашла с Келли в это место, и меня очень впечатлил масштаб упадка и разорения. Я спросила, что происходит. Она посмотрела на меня, улыбнулась — одной из своих беззаботных улыбок — и сказала: лучшие мексиканские модели предпочитают контракты с американскими или европейскими агентствами. Вот там деньги крутятся, да. Я хотела узнать, что происходит с ее бизнесом. Тогда Келли распахнула руки и сказала — ну, вот это и происходит. Она имела в виду темноту, пыль, опущенные занавески. И тут меня посетило пробирающее до дрожи предчувствие. Да, это, наверное, было предчувствие. Я не из тех женщин, что вздрагивают по любому поводу. Я села в кресло и попробовала разобраться во всем этом. Снимать подобный офис всегда было дорого, и мне показалось, что не имело смысла столько платить за полудохлую компанию. Келли же ответила, что время от времени организовывает дефиле, и назвала мне места — живописные, необычные, не каждому в голову придет устраивать там показы высокой моды; впрочем, думаю, что высокой модой там и не пахло, а потом сказала: мол, с того, что я зарабатываю на этом, могу оплатить аренду офиса. Также она мне рассказала, что сейчас организовывает вечеринки — не в Мехико, а в столицах других штатов. А это еще что такое? — удивилась я. Это очень просто, сказала Келли, представь на мгновение, что ты — типичная богатая дама из Агуаскальентеса. И тебе нужно задать вечеринку. Представь, что ты хочешь, чтобы праздник удался по всем статьям. Другими словами, впечатлил твоих друзей и партнеров. Что делает вечеринку запоминающейся? Ну, скажем, шведский стол, официанты, оркестр, в конечном счете, много чего, но самое главное — то, что делает праздник не похожим ни на какой другой. Знаешь, что это? Гости, сказала я. Именно, гости. Если ты богачка из Агуаскальентеса и у тебя много денег и хочется, чтобы праздник запомнился,— что ж, тогда ты звонишь мне. Я все организовываю. Словно это еще одно дефиле. Я занимаюсь едой, обслугой, украшением дома, музыкой — но, самое главное, в зависимости, конечно, от бюджета праздника, я занимаюсь приглашением гостей. Если хочешь, чтобы присутствовал герой-любовник из любимого киносериала, тебе нужно переговорить со мной. Хочешь, чтобы пришел телеведущий — опять же, нужно переговорить со мной. Скажем так, я занимаюсь тем, что приглашаю знаменитостей. Тут все зависит от денег. Конечно, знаменитый телеведущий в Агуаскальентес не поедет. А вот в Куэрнаваку — туда да, туда я сумею его привезти. Нет, понятно, это все непросто и недешево, но я могу попробовать. Привезти актера из сериала в Агуаскальентес вполне возможно, но тоже недешево. А если актер переживает не лучшие времена, например, нигде не снимался последние полтора года, шансы, что он приедет, возрастают. И не за космические деньги. В чем же заключается моя работа? А я их убеждаю приехать. Сначала звоню, мы идем попить кофе, я их прощупываю. Потом заговариваю о вечеринке. Говорю: если туда приедете, хорошо заплатят. В этот момент переговоров мы обычно начинаем торговаться. Я предлагаю немного. Они хотят больше. Мы медленно сближаем наши позиции. Я им называю имя хозяев. Говорю, что это очень важные люди — в провинции, конечно, но все равно важные. С моей подачи они несколько раз повторяют имена супруги и супруга. Меня спрашивают, буду ли я там. Конечно, буду. Буду все контролировать. Меня спрашивают, как там гостиницы в Агуаскальентес, Тампико, Ирапуато. Хорошие гостиницы. Кроме того, в домах, куда мы ездим, полно комнат для гостей. Наконец мы приходим к соглашению. В день вечеринки приезжаю я и два или три знаменитых гостя — и вот вечеринка удалась. И на этом ты достаточно зарабатываешь? Очень даже неплохо я зарабатываю, сказала Келли, хотя есть проблема, конечно: случаются безденежные времена, когда никто и слышать не хочет о грандиозных вечеринках, а я-то экономить не умею — ну и вот, у меня тоже временами в кармане пусто. Потом мы пошли, уж не помню куда: на вечеринку, а может, в кино или ужинать с друзьями, и больше к этой теме не возвращались. Так или иначе, она мне никогда не жаловалась. Думаю, иногда дела у нее шли хорошо, а иногда плохо. Тем не менее однажды ночью она мне позвонила и сказала, что у нее проблемы. Я подумала, что речь о деньгах, и сказала, что она может рассчитывать на мою помощь. Но речь была не о деньгах. У меня серьезная проблема, сказала она. Ты задолжала? — спросила я. Нет, не в этом дело. Я уже лежала в постели полусонная, и мне показалось, что голос у нее изменился, то есть это был голос Келли, конечно, но звучал он как-то странно, словно она сидела в одиночестве в своем офисе, свет выключен, и вот она в кресле и не знает, как и с чего начать разговор. Похоже, я влипла, сказала она. Если дело в полиции, сказала я ей, назови место, где ты, и я за тобой тут же приеду. Она сказала: нет, влипла, но не туда. Боже мой, Келли, сказала я, давай выкладывай или я пошла спать. В течение нескольких секунд мне казалось, что она повесила трубку или оставила телефон в кресле, а сама ушла. Потом я услышала ее голос — детский такой голосок, и он все повторял: не знаю, не знаю, и так несколько раз, и с такой убежденностью, будто это «не знаю» предназначалось не мне, а ей. Тогда я спросила: ты пьяна или под наркотиками? Поначалу она мне не ответила, словно не услышала вопроса, потом рассмеялась: да нет, и не пьяна и не под наркотиками, уверила она меня, ну, так, пару виски с содовой, но ничего серьезного. Потом извинилась за звонок в неурочный час. И сказала, что сейчас повесит трубку. Подожди, сказала я, если с тобой что-то не так, меня ты не обманешь. Она снова рассмеялась. Нет, все в порядке, сказала она. Прости, это все возраст — с годами становишься все истеричнее, сказала она, спокойной ночи. Подожди, не вешай трубку, не вешай трубку, сказала я. Что-то с тобой не так, не лги мне. Я никогда тебе не лгала, сказала она. Мы обе замолчали. Только в детстве я врала, сказала Келли. Ах да? В детстве я врала всем, не всегда, конечно, но врала. А сейчас больше не вру.

Неделю спустя, рассеянно почитывая «Расу Грин-Вэлли», Мэри-Сью Браво узнала, что журналист, который писал о знаменитой, но окончившейся пшиком встрече с Хаасом, пропал без вести. Так писала его газета, которая, кстати, единственная опубликовала эту новость — местную, расплывчатую, настолько местную, что, похоже, ей заинтересовалось только его непосредственное начальство. Как писала газета, Хосуэ Эрнандес Меркадо (так его звали) пропал пять дней назад. Его отправили делать репортаж об убийствах женщин в Санта-Тереса. Ему было тридцать два. Жил один, в Соноите, в скромном домике. Родился в Мехико, но вот уже пятнадцать лет жил в Соединенных Штатах, где получил американское гражданство. Опубликовал два сборника стихов, оба на испанском, в маленьком издательстве в Эрмосильо, похоже, за свой счет, а также две пьесы на чикано или спэнглише в техасском журнале «Окноус», в чьем гостеприимном лоне укрывалась непредсказуемая команда авторов, которые писали на этом неоязыке. В качестве репортера «Людей» он опубликовал длинную серию статей о батраках — батраками были его родители, да и он сам в свое время так работал. Героический самоучка, заканчивала материал газета — и Мэри-Сью подумала, что эта статья очень похожа на некролог.

Третьего декабря нашли тело другой женщины — оно лежало на пустыре в районе Майторена, рядом с шоссе на Пуэбло-Асуль. Она была одета, на теле не обнаружено никаких следов насилия. Позже ее опознают как Хуану Марин Лосаду. Согласно заключению судмедэксперта, причиной смерти послужил перелом шейных позвонков. Другими словами — ей кто-то свернул шею. Дело отдали судейскому Луису Вильсеньору, который первым делом допросил мужа и задержал его как главного подозреваемого в убийстве. Хуана Марин жила в районе Сентено (район среднего класса) и работала в компьютерном магазине. Согласно заключению Вильсеньора, возможно, ее убили где-то дома — возможно даже в собственном доме, а потом выбросили на пустырь в районе Майторена. Неизвестно, насиловали ее или нет, хотя мазок из влагалища показал, что в последние сутки она занималась сексом. Как писал в отчете Вильсеньор, Хуана Марин, скорее всего, имела отношения на стороне с преподавателем информатики, что работал в школе рядом с магазином, где она работала. Согласно другой версии, любовник вроде как работал на телеканале Университета. Мужа две недели продержали в кутузке, а потом выпустили за недостатком улик. Убийцу так и не нашли.

Три месяца спустя Келли исчезла в Санта-Тереса, штат Сонора. После того телефонного звонка я ее больше не видела. Мне позвонила ее партнерша по бизнесу, молодая и очень некрасивая женщина, которая обожала Келли, и вот она сумела все-таки пробиться ко мне и позвонить. Она сказала, что Келли должна была вернуться из Санта-Тереса вот уже как две недели, но ее до сих пор нет. Я спросила, звонила ли она ей. Та ответила, что сотовый не отвечает. Я звоню и звоню, но никто не отвечает, сказала она. Нет, конечно, Келли могла закрутить роман и исчезнуть на пару дней, более того, она так поступала в прошлом, но просто не позвонить партнерше, забросить бизнес, нет: должна была позвонить, чтобы оставить инструкции на период своего отсутствия. Я спросила, общалась ли она с людьми, на которых Келли работала в Санта-Тереса. Она ответила, что да. Чувак, который ее нанимал, сказал, что Келли отправилась в аэропорт через день после вечеринки, она должна была сесть на рейс Санта-Тереса — Эрмосильо, где хотела пересесть на другой самолет до Мехико. Это когда случилось? — спросила я. Две недели назад. И я представила, как она стоит и плачет, прижав телефон к уху,— хорошо одетая, но неуклюжая, с потекшей тушью, а потом поняла: а ведь она впервые мне звонит по телефону, это первый раз мы с ней разговариваем на такую тему — и разволновалась. Ты звонила в больницы Санта-Тереса, в полицию? — спросила я. Сказала, что да, звонила, но никто ничего не слышал. Она выехала из ранчо в аэропорт и исчезла, просто растворилась в воздухе, пискнула она. Из ранчо? Да, вечеринку давали на ранчо, сказала она. Ну тогда они должны были ее сопровождать, кто-то должен был отвезти ее в аэропорт. Нет, ответила она. Келли взяла машину напрокат. И где эта машина? Ее нашли на парковке аэропорта. Значит, она доехала до аэропорта, сказала я. Но на самолет не села, отозвалась она. Я спросила, как зовут людей, которые ее наняли. Она ответила: семья Саласар Креспо, и дала мне номер телефона. Я посмотрю, что мне скажут, сказала я. На самом деле, я думала, что Келли скоро объявится. Возможно, у нее завязался роман, и, судя по тому, как развивались события, роман у нее был с женатым мужчиной. Наверное, она сейчас в Сан-Франциско или Лос-Анджелесе — эти два города просто идеальны для любовников, которые не хотят привлекать к себе излишнего внимания. Так что попыталась успокоиться и подождать. Через неделю, тем не менее, мне снова позвонила эта девушка и сказала, что Келли так и не дала о себе знать. Она рассказала мне об одном или двух потерянных заказах, сказала, что не знает, что делать, и одним словом — хочет сказать мне, что ей очень одиноко. Я ее представила еще более жалкой, чем раньше, как она ходит кругами по темному офису, и меня пробрала дрожь. Я спросила, какие новости из Санта-Тереса. Она говорила с полицией, но та либо ничего не знала, либо не хотела ей ничего говорить. Она просто растворилась в воздухе, сказала она. Этим вечером я позвонила из своего кабинета одному старому другу, который одно время на меня работал, и рассказала об этом деле. Он ответил, что такой разговор надо вести лично, и мы договорились встретиться в «Бледном лице», модном кафе, не знаю, есть ли оно еще или закрылось — моды в Мехико, как вы знаете, растворяются и прячутся прямо как люди и никто по ним не скучает. Я рассказала другу про Келли. Он задал мне несколько вопросов. Записал в блокнот имя Саласара Креспо и сказал, что вечером перезвонит. Мы попрощались, я села в машину и подумала: другой на моем месте испугался бы или уже начал бояться, но я чувствовала только ярость, огромное бешенство, и все это росло во мне — вся ярость, что Эскивель Плата бережно хранили в себе десятилетиями и веками, и эта ярость уже проникла в мою нервную систему, а также я подумала, злобно и с раскаянием, что эта ярость и эта злость должна была пробудиться во мне раньше, не из-за, как бы это сказать, какой-то подруги, а из-за многих других вещей, которые я видела с тех пор, как начала что-то понимать, но нет, нет, нет, вот такая вот сраная жизнь, сказала я себе, плача и скрежеща зубами. Этим вечером, часов в одиннадцать, друг позвонил мне и первым делом спросил, защищена ли линия от прослушки. Плохой знак, плохие новости, тут же подумала я. Так или иначе, но внутри меня уже ничего не горело, я слушала холодная как лед. Я ответила, что по этой линии можно говорить без опаски. Друг сказал мне тогда, что имя, которое я ему дала (он специально не стал его произносить), принадлежало банкиру из тех, что, как ему сообщили, отмывал деньги для картеля Санта-Тереса, то есть на самом деле картеля Соноры. Хорошо, сказала я. Затем он сказал, что этому банкиру на самом деле принадлежит не только ранчо в окрестностях города, а несколько ранчо, но ему сказали, что ни на одном из них не устраивали вечеринку в те дни, когда моя подруга находилась в Санта-Тереса. То есть не было никакой публичной вечеринки, с фотографами из светских изданий и таким прочим. Ты меня понимаешь? Да, сказала я. Потом он сообщил, что этот самый банкир, насколько он знает и как подтвердили его источники, в очень хороших отношениях с партией. В смысле, насколько хороших? Суперских, прошептал он. Насколько суперских? — уперлась я. Очень, очень глубоких. Потом мы пожелали друг другу спокойной ночи, и я села думать. «Глубокие» на нашем тайном сленге означали очень давние, прямо совсем давние, давнишние, как вот миллион лет тому назад, еще со времен динозавров. И кто же у нас в партии динозавры? — подумала я. Мне тут же пришло в голову несколько имен. Двое, как помнила, были уроженцами севера и имели там бизнес-интересы. Ни одного из них я не знала лично. Некоторое время я вспоминала, имеются ли у нас общие знакомые. Но не хотела впутывать в это никаких друзей. Ночь эту я помню до сих пор, словно всего два дня прошло, а не годы, и она была темная, беззвездная, безлунная, и дом, этот дом, стоял тихий и не слышно было даже ночных птиц, что живут в саду; хотя я, конечно, ­знала, что мой телохранитель рядом и не спит, возможно, играет в домино с моим шофером, и, если я позвоню в колокольчик, появится одна из моих служанок. На следующий день рано утром после бессонной ночи я села на самолет в Эрмосильо, а потом на самолет до Санта-Тереса. Когда мэру, лиценциату Хосе Рефухио де лас Эрасу, сообщили, что его ждет депутат Эскивель Плата, он тут же отложил все дела и встретился со мной. Возможно, мы с ним где-то до этого пересекались. В любом случае, я его не помнила. Когда он появился передо мной, улыбающийся и угодливый как песик, мне ужас как захотелось отхлестать его по щекам, но я сдержалась. ­Песик из тех, что стоят на задних лапках, не знаю, понимаете ли вы меня. Прекрасно понимаю, отозвался Серхио. Потом он меня спросил, завтракала ли я. Я сказала, что нет. Он приказал принести сонорский завтрак, типичный для приграничья, и, пока ждали, два чиновника, переодетые в официантов, накрывали нам стол у окна его кабинета. Оттуда открывался вид на старинную площадь Санта-Тереса, люди ходили по ней туда-сюда по работе или чтобы убить время. Мне она показалась чудовищной, несмотря на свет — тот казался золотистым, слегка золотистым по утрам и ярко-золотистым и густым по вечерам, словно бы в сумерках ветер отягощала пыль пустыни. Прежде чем сесть за стол, я сказала, что приехала сюда из-за Келли Риверы. Сказала, что она пропала и я хочу, чтобы ее нашли. Мэр подозвал секретаря, и тот принялся записывать. Как зовут вашу подругу, сеньора депутат? Келли Ривера Паркер. И еще вопросы: когда она исчезла, зачем приезжала в Санта-Тереса, возраст, профессия, секретарь все писал и писал, пока я говорила, и, когда закончила отвечать на вопросы, мэр приказал бегом найти шефа судебной полиции, какого-то Ортиса Ребольедо, и привести сюда, в мэрию. О Саласаре Креспо я не сказала ничего. Хотела сначала посмотреть, что тут творится. А потом лиценциат и я принялись за яйца в стиле ранчо.

Мэри-Сью Браво попросила главного редактора разрешить ей расследовать дело об исчезновении журналиста «Расы». Главред ответил, что, возможно, Эрнандес Меркадо окончательно спятил и сейчас бродит по государственному парку Тубак или по государственному парку Патагония-Лэйк, питаясь ягодами и разговаривая сам с собой. В этих парках ягоды не растут, ответила Мэри-Сью. Но тогда слюни пускает и сам с собой разговаривает, ответил главред, но в конце концов поручил ей этот репортаж. Сначала она поехала в Грин-Вэлли, в редакцию «Расы», и поговорила там с директором — еще одним чуваком с внешностью батрака, и с журналистом, который написал об исчезновении Эрнандеса Меркадо,— мальчиком семнадцати-восемнадцати лет, он очень серьезно относился к своей профессии. Потом поехала в Соноиту в компании этого мальчика, и зашла в дом Эрнандеса Меркадо (парнишка открыл дверь ключом, который, по его словам, хранился в редакции «Расы», правда, Мэри-Сью показалось, что это отмычка) и в офис шерифа. Тот сказал, что, наверное, Эрнандес Меркадо сейчас в Калифорнии. Мэри-Сью спросила, почему он так решил. Шериф ответил: у журналиста много долгов (так, к примеру, он был должен квартплату за шесть месяцев, и хозяин дома подумывал выгнать его), а в газете он едва ли себе на еду зарабатывал. Парнишка подтвердил, к вящему своему сожалению, слова шерифа: в «Расе» платили мало, потому что это деревенская газета. Шериф засмеялся. Мэри-Сью спросила, есть ли у Эрнандеса машина. Шериф ответил, что нет, Эрнандес, когда ему нужно было выехать из Соноиты, пользовался автобусом. Шериф оказался очень приятным человеком и сопроводил ее на автобусную станцию, где они спрашивали про Эрнандеса — увы, полученная информация оказалась хаотичной и бесполезной. В день своего исчезновения, сказал им старик, продававший билеты, водитель и те немногие, что ездили ежедневно, Эрнандес вполне мог сесть на автобус — а мог и не сесть. До отъезда из Соноиты Мэри-Сью захотела еще раз взглянуть на дом журналиста. Все было на месте, никаких следов потасовки, на редких предметах мебели собиралась пыль. Мэри-Сью поинтересовалась, включали ли компьютер Эрнандеса. Шериф ответил, что нет. Мэри-Сью его включила и начала наугад просматривать материалы журналиста и поэта из «Расы Грин-Вэлли». Но не нашла ничего интересного. Там был начатый роман, похоже, детектив, написанный на спэнглише. Опубликованные статьи. Очерки жизни батраков и пеонов на ранчо с юга Аризоны. Статьи о Хаасе, практически все — претендующие на сенсацию. Вот, собственно, и всё.

Десятого декабря работники с ранчо «Ла-Пердисьон» проинформировали полицию об обнаружении скелета на окраине принадлежавшего ранчо участка земли, у двадцать пятого километра шоссе в Касас-Неграс. Поначалу они подумали, что это скелет животного, но, найдя череп, поняли, что ошиблись. Согласно заключению судмедэксперта это была женщина, а причину смерти ввиду ее давности установить не удалось. В трех метрах от тела нашли облегающие брюки и теннисные тапочки.

В общем я провела в Санта-Тереса две ночи; спала в гостинице «Мехико», и хотя меня обхаживали и готовы были удовлетворить любой мой каприз, дело так никуда и не продвинулось. Этот Ортис Ребольедо выглядел как сборщик кокосов. Лиценциат Хосе Рефухьо де лас Эрас, похоже, был гомиком. Из зампрокурора уже песок сыпался. И все они врали или несли чепуху. Меня тут же заверили, что никто не подал заявления об исчезновении Келли, хотя я достоверно знала, что ее партнерша по бизнесу такое заявление подала. Имя Саласара Креспо ни разу не всплыло. Никто мне ничего не говорил о похищениях женщин, хотя они давно стали достоянием публики, и, естественно, никто не связывал исчезновение Келли с этими печальными событиями. Вечером перед отъездом я обзвонила три местные газеты и заявила, что хочу собрать пресс-конференцию у себя в гостинице. Там я рассказала о деле с Келли, и эти статьи потом перепечатала национальная пресса, и я сказала, что, как политик и феминистка, плюс еще как подруга, не собираюсь останавливаться на этом и обязательно докопаюсь до правды. А про себя я думала: вы не знаете, с кем связались, трусы сраные, вы еще у меня штаны обоссыте, такое я вам устрою. Тем вечером после пресс-конференции я заперлась в своем номере и принялась звонить по телефону. Я поговорила с двумя депутатами от ИРП, добрыми моими друзьями, которые сказали — ты только позови, мы тебя поддержим. Меньшего я и не ждала. Потом позвонила партнерше Келли и сказала, что сейчас нахожусь в Санта-Тереса. Бедная девушка — такая страшная, ну просто ужас какая страшная — расплакалась и зачем-то меня поблагодарила. Потом позвонила домой и спросила, не связывался ли кто со мной в эти дни. Росита зачитала список тех, кто звонил. Ничего необычного. Всё как всегда. Я попыталась уснуть, но у меня не вышло. Какое-то время смотрела в окно на темные здания города, сады, проспекты, по которым редко когда проезжала машина последней модели. Кружила по комнате. И тут поняла — в комнате два зеркала. Одно на дальней стене, другое — у двери, и они не отражались друг в друге. Но если принять определенную позу — тогда да, одно зеркало проявлялось на амальгаме другого. Но женщина в отражении не была мной. Как любопытно, сказала я себе и некоторое время, пока меня не сморило, исследовала возможности и принимала разные позы. За этим меня и застали в пять часов утра. И чем больше я рассматривала зеркала, тем тревожней мне становилось. Я поняла, что в это время уже нереально ложиться спать. Приняла душ, переменила одежду, собрала чемодан. В шесть спустилась к завтраку в ресторан, который в этот час еще был закрыт. Один из служащих гостиницы, тем не менее, пошел на кухню и приготовил мой апельсиновый сок и крепкий кофе. Я попыталась что-то съесть — не вышло. В семь такси отвезло меня в аэропорт. Проезжая по городу, я думала о Келли, о том, что она думала, видя то, что сейчас вижу я, и поняла — я еще вернусь. Вернувшись в Мехико, я первым делом навестила друга, который работал в Генеральной прокуратуре Федерального округа, и попросила порекомендовать мне хорошего детектива, человека вне подозрений, чувака, у которого есть все нужные качества. Друг спросил, что у меня за проблема. Я рассказала. Он рекомендовал мне Луиса Мигеля Лойа, который в свое время работал на Генеральную прокуратуру республики. А почему он сейчас не там? — поинтересовалась я. Потому что частное бюро приносит больше денег, ответил мой друг. И я призадумалась: наверняка друг не рассказал мне всего, ибо с каких это пор частное предприятие и работа на государство несовместимы в Мексике? Но я просто поблагодарила его и пошла на встречу с этим самым Лойя. Того, естественно, предупредил мой друг, и он меня ждал. Лойа оказался весьма странным человеком. Приземистый, но с внешностью боксера — ни единого грамма жира, хотя на момент нашего знакомства ему было за пятьдесят. Хорошие манеры, хорошо одетый, офис большой, работает по меньшей мере десять человек — от секретарш до здоровяков с внешностью убийцы. Я снова рассказала ему о Келли, о банкире Саласаре Креспо, о его связях с наркоторговцами, об отношении к делу властей Санта-Тереса. Он не стал задавать глупых вопросов. Ничего не записал. Даже номер телефона, который я ему дала, не записал. Видимо, все писал на диктофон. Когда я уходила, он подал мне руку и сказал, что через три дня у него будут для меня новости. Пахло от него кремом после бритья или одеколоном, который был мне не знаком. Смесь аромата лаванды и еще одного, совсем легкого, незаметного — аромата импортного кофе. Он проводил меня до двери. Три дня. Когда он мне это сказал, я решила, что это совсем мало. А вот прожить их, прождать, пока они пройдут — о, целая вечность... Я с неохотой вернулась к работе. На второй день ко мне пришла группа феминисток, которым мое отношение к исчезновению Келли показалось достойным и уместным для женщины. Их было трое, и, как я поняла, сама группа тоже была немногочисленной. Я бы с удовольствием вышвырнула их пинками из офиса, но была подавлена, не слишком понимала, что надо, а что не надо делать, и потому пригласила их побеседовать. Если не говорить с ними о политике, они даже могли показаться обаятельными. Одна из них, кроме того, училась в той же монастырской школе, что и я с Келли, хотя и на два года младше, у нас были общие воспоминания. Мы пили чай, говорили о мужчинах, о нашей работе, все трое преподавали в университете, две были разведены, и они спросили, почему я так и не вышла замуж, а я рассмеялась: в глубине души я, мол, дам фору любой феминистке. На третий день Лойя позвонил мне в десять вечера. Сказал, что у него готов первый отчет, и он может показать его немедленно. Для немедленно уже слишком поздно, сказала я. А вы где? Я — в машине, ответил Лойя, вам не нужно никуда ехать, я скоро буду у вас. Он привез досье из десяти страниц. Работа его заключалась в том, чтобы проследить в деталях профессиональную деятельность Келли. Упоминались кое-какие имена, люди из столицы, вечеринки в Акапулько, Масатлане, Оахаке. Как выяснил Лойя, бо`льшая часть организованных Келли праздников проходила по ведомству замаскированной проституции. Проституции для серьезных людей. Модели ее были шлюхами, вечеринки — сугубо мужскими, и даже ее процент от выручки был таким, как у дорогой проститутки. Я сказала, что не могу в это поверить. И бросила ему бумаги в лицо. Лойя наклонился, собрал их с пола и снова вручил мне. Прочтите их целиком, сказал он. Я продолжила читать. Дерьмо. Сплошное дерьмо. И тут я увидела имя Саласара Креспо. Лойя обнаружил, что Келли и прежде работала на него, в общем четыре раза. Также я прочитала, что с 1990 по 1994 год Келли по крайней мере десять раз летала в Эрмосильо, и из этих десяти семь раз потом отправлялась в Санта-Тереса. Встречи с Саласаром Креспо проходили по графе «организация праздников». Судя по расписанию ее рейсов из Эрмосильо в столицу, она никогда не задерживалась в Санта-Тереса больше двух ночей. Число моделей, ­которых она вывозила в этот город, разнилось. Поначалу, в 1990 или 1991 году, она летала с четырьмя и даже пятью девушками. Потом с двумя, а последние два раза бывала там одна. Значит, действительно, она организовывала праздники. Рядом с именем Саласара Креспо мелькало и другое имя. Некий Конрадо Падилья, сонорский предприниматель со связями на некоторых фабриках, в транспортных компаниях и на бойне Санта-Тереса. Как выяснил Лойя, на этого Конрадо Падилью Келли работала три раза. Я его спросила, что это за тип. Лойя пожал плечами: мол, он очень богат, а значит — человек уязвимый, с таким всякое может произойти. Я спросила, ездил ли он в Санта-Тереса. Нет, ответил детектив. Я спросила, посылал ли он туда кого-либо из сотрудников. Нет, ответил он. Я сказала: поезжайте в Санта-Тереса, я хочу, чтобы вы поехали туда и по горячим следам разобрались в деле. Некоторое время он молчал, словно бы обдумывая мое предложение, а может, просто подбирая нужные слова. Потом сказал, что не хочет, чтобы я теряла деньги и время. Что, на его взгляд, дело закрыто. Вы хотите сказать, Келли мертва? — заорала я. Более или менее, не изменившись в лице, сказал он. Как это более или менее? — заорала я. Блядь, человек либо жив либо мертв! В Мексике человек может быть более мертв или менее мертв, очень серьезно ответил он. Мне жутко захотелось надавать ему пощечин. Сидит тут такой весь сдержанный и холоднокровный. Нет, практически по слогам произнесла я, ни в Мексике, ни где-либо еще человек не может быть более или менее мертв. Прекратите разговаривать со мной как гид на экскурсии. Моя подруга либо жива, и тогда я хочу, чтобы вы ее нашли, либо мертва, и тогда я хочу знать, кто ее убил. Лойя улыбнулся. Чего вы смеетесь? — спросила я. Мне понравилось насчет гида на экскурсии, ответил он. Я по горло сыта мексиканцами, которые разговаривают и ведут себя так, словно у нас тут сплошной «Педро Парамо». Возможно, так оно и есть, сказал Лойя. Нет, это не так, могу вас уверить, сказала я. Некоторое время Лойя сидел молча, скрестив ноги, очень серьезно думая над тем, что я ему сказала. Это может занять месяцы, даже годы, произнес он наконец. А кроме того, добавил он после, я думаю, что мне не дадут делать мою работу. Кто? Ваши же люди, госпожа депутат, ваши товарищи по партии. Я всегда буду рядом с вами, я поддержу любое ваше действие, сказала я. Мне кажется, вы переоцениваете свои возможности, проговорил он. Блядь, конечно, я переоцениваю свои возможности, в противном случае я ничего бы в жизни не добилась. Лойя снова замолчал. На мгновение мне показалось, что он уснул — но глаза его были широко открыты. Если вы не возьметесь за это дело, я найду другого детектива, сказала я, не глядя ему в глаза. Потом он встал. Я проводила его до двери. Вы будете на меня работать? Я подумаю, что тут можно сделать, но ничего вам не обещаю, проговорил он и скрылся в темноте на дорожке, что вела на улицу, — там мой телохранитель и мой водитель играли в альбур, как два ­зомби.

Однажды ночью Мэри-Сью Браво приснилось, что в ногах ее постели сидит женщина. Она почувствовала, как чье-то тело давит на матрас, но, вытянув ноги, ничего не нащупала. Той ночью перед сном она вычитала в интернете пару новостей об Урибе. В одной из заметок, подписанной журналистом из известной столичной газеты, говорилось, что Антонио Урибе действительно пропал. А вот его двоюродный брат ­Даниэль ­Урибе находился, судя по всему, в Тусоне — журналист поговорил с ним по телефону. Даниэль Урибе заявил, что вся информация, предоставленная Хаасом,— не более чем лживый поклеп, который без труда можно опровергнуть. Однако о местонахождении Антонио ничего внятного не сказал, а вся конкретика, буквально вырванная из него журналистом, была двусмысленной, неточной, растяжимой. Когда Мэри-Сью проснулась, ощущение, что в комнате находилась еще одна женщина, не ушло — во всяком случае, пока она не поднялась с постели и не выпила стакан воды на кухне. На следующий день Мэри-Сью позвонила адвокату Хааса. Она сама не очень-то понимала, что хотела спросить и что услышать, но необходимость услышать ее голос победила логику. Она представилась и спросила, как там подзащитный. Исабель Санталайя сказала, что все так же, как и в последние месяцы. Мэри-Сью спросила, читала ли адвокат заявление Даниэля Урибе. Адвокат ответила, что читала. Я хотела бы взять у него интервью, сказала Мэри-Сью. О чем, как вы считаете, я должна его спросить? Нет, не знаю, отозвалась Исабель. Мэри-Сью показалось, что та говорит, как люди, которых погрузили в гипнотический сон. ­Потом, ни с того ни с сего, Мэри-Сью спросила ее, как жизнь. Моя жизнь не имеет никакого значения, ответила та. Причем тоном высокомерной матроны, что отчитывает назойливую девицу.

Пятнадцатого декабря в танцевальном салоне «Лос-Лобос» застрелили Эстер Переа Пенью. Жертва сидела за столиком в компании трех подруг. За одним из соседних столиков приятно выглядевший (черный костюм, белая рубашка) мужчина вытащил пистолет и стал крутить его в руках. Это был «Смит энд Вессон» модели 5906 с магазином на пятнадцать патронов. Свидетели сказали, что этот самый чувак раньше приглашал танцевать Эстер и одну из ее подруг и все это происходило в весьма расслабленной и даже сердечной атмосфере. Двое спутников мужика с пистолетом, как опять же показали свидетели, попросили его убрать оружие. Тот не послушался. Похоже, хотел произвести впечатление, возможно, даже на саму жертву или на ее подругу, с которой танцевал. Другие свидетели рассказали, что он отрекомендовался судебным полицейским, работающим в подразделении по борьбе с наркотиками. Выглядел и впрямь как судейский — высокий, сильный, с хорошей стрижкой. В какой-то момент, пока он крутил в руках оружие, из патронника вылетела пуля, смертельно ранившая Эстер. К приезду скорой девушка уже была мертва, а убийцы и след простыл. Делом лично занялся судебный полицейский Ортис Ребольедо, и на следующее утро заявил прессе, что полиция обнаружила тело мужчины (его одежда и физические характеристики совпадали с описанием убийцы Эстер), лежавшее на старой спортивной площадке «Пемекс», со «Смит энд Вессоном», точь-в-точь как у убийцы Эстер, и пулей в правом виске. Звали его Франсиско Лопес Риос, на него в полиции было заведено объемное дело — чувак угонял машины. Но прирожденным убийцей не был, и сам факт, что он кого-то, пусть и по случайности, убил, должен был его сильно взволновать. Подозреваемый покончил с собой, сказал Ортис Ребольедо. Дело закрыто. Позже Лало Кура сказал Эпифанио, что как-то странно — не провели традиционную процедуру опознания трупа. И странно, что никто ни разу не упомянул спутников убийцы. И еще страннее, что пистолет отправили на полицейский склад вещдоков, а он оттуда пропал. Но страннее всего — так это то, что угонщик машин покончил с собой. Ты видел этого Франсиско Лопеса Риоса? — спросил его Эпифанио. Один раз, но не сказал бы, что он прямо красавец, ответил Лало Кура. Нет, он на крысу был похож. Да, тут все странно, заметил Эпифанио.

Лойя работал над делом в течение двух лет. В течение двух лет у меня было время, чтобы создать имидж, который постепенно просочился в средства массовой информации: имидж женщины, выступающей против насилия, женщины, что представляла перемены в лоне партии — не только смену поколений, но и смену отношения к действительности, женщины, что поддерживала открытое, а не догматическое осмысление мексиканской реальности. На самом деле меня трясло от злости из-за того, что пропала Келли, что вот такую мрачную шутку с ней сыграла судьба. Меня все меньше волновало то, что могла обо мне подумать, как мы это называем, широкая публика, избиратели — я их не видела, а если и видела, мельком и нечасто, то презирала. Тем не менее по мере того, как я узнавала о других делах, по мере того, как слышала другие голоса, моя ярость росла и крепла, набирала, так сказать, массу, моя ярость стала коллективной, стала выражением чего-то коллективного, моя ярость, прорываясь, видела себя рукой мщения за тысячи других жертв. По правде говоря, я думаю, что сходила с ума. Эти голоса, что я слышала (только голоса, не силуэты и не лица), доносились до меня из пустыни. В пустыне я бродила с ножом в руке. В его лезвии отражалось мое лицо. Голова вся седая, облипшие и покрытые крошечными шрамами скулы. Каждый шрам — это чья-то маленькая история, которую я изо всех сил пыталась припомнить. В конце концов я стала принимать таблетки от нервов. Каждые три месяца встречалась с Лойя. Он ясно дал понять, что не хочет, чтобы я приходила в его офис. Иногда звонил мне, иногда я звонила ему, по безопасной, непрослушиваемой, линии, и по телефону мы мало чего говорили, потому что ничего нового нет, говорил Лойя, это сто процентов. Благодаря его отчетам я начала выстраивать карту, складывать пазл того места, где пропала Келли. Так я узнала, что вечеринки, которые задавал Саласар Креспо, были на самом деле оргиями, и Келли на них, похоже, дирижировала оркестром. Лойя поговорил с моделью, которая работала на Келли в течение нескольких месяцев, а сейчас жила в Сан-Диего. Та сказала, что Саласар Креспо устраивал свои вечеринки постоянно на двух ранчо, находившихся в его собственности,— ранчо, где не разводили скот и ничего не сеяли, из тех кусков земли, что богачи приобретают для своих прихотей. Это просто участок земли, а в середине — большой дом с обширной гостиной и множеством комнат, иногда, но не всегда, с бассейном, на самом деле не слишком удобные для жизни места — в этих усадьбах не чувствуется женской руки. На севере их называют наркоранчо — у наркоторговцев такие ранчо, более крепости посреди пустыни, нежели усадьбы, у некоторых даже сторожевые вышки есть, туда ставят лучших стрелков. Эти наркоранчо могут стоять пустыми целые сезоны. Обычно хозяева оставляют там работника, причем ключ от главного дома не дают и тому абсолютно нечего делать, кроме как бродить по бесплодным каменистым пустошам и смотреть, чтобы на участке не обосновалась стая диких псов. У этих бедняг есть только сотовый телефон, по нему им выдают туманные инструкции, которые те постепенно забывают. Как говорил Лойя, неудивительно, что временами они умирают и никто об этом не узнаёт, или попросту исчезают, привлеченные зовом симурга пустыни. А потом вдруг наркоранчо возвращается к жизни. Сначала на «комби» приезжают мелкие сошки из сотрудников, скажем, человек трое или четверо, и за день прибирают большой дом. Потом приезжают телохранители, серьезные такие чуваки, на черных «субурбанах», или «спиритах», или «перегрино», такие все надутые от важности, и первым делом по приезде очерчивают периметр безопасности. В конце появляется хозяин со свитой. «Мерседесы-Бенц» и бронированные «порше» осторожно, едва не извиваясь на неровностях, подкатывают из пустыни. Ночами свет не гасят. Вокруг снуют машины всех возможных марок — от «Линкольн-Континентал» до старых коллекционных «кадиллаков», что увозят и привозят людей из ранчо. Фургоны с мясом, сладости на «Шеви-Астра». И музыка, и вопли всю ночь напролет. Вот такие вот праздники, как сказал мне Лойя, Келли организовывала во время своих поездок на север. Поначалу привозила моделей, готовых заработать много денег за короткий срок. Девушка из Сан-Диего сказала, что их никогда не было больше трех. Также на вечеринках были и другие девушки — вот их Келли не знала, молоденькие такие девчонки, моложе моделей, их она одевала в приличную для вечеринки одежду. Наверное, шлюшки из Санта-Тереса. Что творилось по ночам? Да все как обычно. Мужчины напивались или ширялись, смотрели футбол и бейсбол, записанные на видео, играли в карты, выходили во двор пострелять в цель, говорили о делах. Никто никогда не снимал порнографические фильмы — во всяком случае, так уверяла девочка из Сан-Диего. Временами в какой-то комнате гости смотрели порнуху, это да, однажды она ошиблась комнатой, но не увидела ничего необычного — непроницаемые, застывшие лица, озаренные светом экрана. Всё как обычно. Я сказала непроницаемые, потому что просмотр фильмов, где люди ебутся, превращает зрителей в статуи. Но никто, уверяла модель, не снимал и не записывал такие фильмы на наркоранчо. Временами некоторые гости запевали ранчерас и корридос. Временами гости выходили во двор и ­обходили все вокруг эдакой процессией — пели и пели, вкладывая в это всю душу. А однажды они устроили такой заход голыми — ну там кто-то прикрыл срам трусиками танга или мужскими трусами леопардовой или тигровой расцветки, наплевав на холод, что царит в этих местах в четыре утра, все пели и смеялись, дурачились, словно слуги Сатаны. Это не мои слова. Это слова модели, что живет в Сан-Диего, она это сама сказала Лойя. Но вот видео с порнухой — нет, такого не было. Потом Келли перестала звать моделей и больше уже не звонила. Как сказал Лойя, возможно, решение исходило от самой Келли: модели брали дорого, а шлюшки из Санта-Тереса — дешево, а у нее всегда были нелады с финансами. Первые приезды финансировал Саласар Креспо, но через него она познакомилась с важными персонами и, вполне возможно, организовывала вечеринки для некоего Сигфридо Каталана, которому принадлежала целая армада мусоровозов, и еще говорили, что у него были монопольные контракты с большинством фабрик Санта-Тереса; и для Конрадо Падилья, предпринимателя с бизнес-интересами в Соноре, Синалоа и Халиско. Как Саласар Креспо, так и Сигфридо Каталан и Падилья, рассказал Лойя, имели связи с картелем Санта-Тереса, то есть с Эстанислао Кампусано, который иногда — по правде говоря, совсем редко — приезжал на эти вечеринки. Улик, что называется уликой в цивилизованном суде, не было, но Лойя за время работы собрал чудовищное количество свидетельств, пьяных разговоров, бордельных откровений, в которых говорилось, что Кампусано не ездил туда, но временами все-таки приезжал. В любом случае наркоторговцев на оргиях Келли присутствовало достаточно — особенно часто там бывали двое, считавшиеся местоблюстителями Кампусано: одного звали Муньос Отеро, Серхио Муньос Отеро, и он был главарем наркоторговцев в Ногалесе, второй — некий Фабио Искьердо, он одно время руководил наркоторговлей в Эрмосильо, а потом прокладывал пути для перевозки наркотиков из Синалоа в Санта-Тереса или из Оахаки или Мичоакана и даже из Тамаулипаса, который был территорией картеля Сьюдад-Хуареса. За присутствие Муньоса Отеро и Фабио Искьердо на некоторых вечеринках Келли Лойя ручался. В результате мы имеем следующее: Келли уже без моделей работает с девушками из низших слоев общества или даже просто со шлюхами в заброшенных наркоранчо, и на этих вечеринках мы видим банкира Саласара Креспо, предпринимателя — некоего Каталана, миллионера, как этот Падилья, и если не самого Кампусано, то по меньшей мере двух его самых доверенных людей, Фабио Искьердо и Муньоса Отеро,— и это всё помимо других представителей света, преступности и политики. Прямо-таки звездное общество. И вот однажды утром или однажды ночью моя подруга растворяется в воздухе.

В течение нескольких дней Мэри-Сью звонила из редакции «Независимой Финикса», пытаясь выйти на журналиста из Мехико, который взял интервью у Даниэля Урибе. Тот практически никогда не задерживался в офисе, и люди, с которыми она разговаривала, отказывались дать ей номер его сотового телефона. Когда наконец она его поймала в редакции, журналист (голос у него был как у пьяницы и гада, подумала Мэри-Сью, или по меньшей мере как у задаваки) не захотел дать ей телефон Даниэля Урибе под тем предлогом, что обязан защищать тайну личной жизни своих источников. Мэри-Сью разозлилась и напомнила ему, что они вообще-то коллеги, оба работают на прессу, на что чувак из столицы сообщил, что не сказал бы ей ничего, даже если б они были любовниками. О Хосуэ Эрнандесе Меркадо, пропавшем журналисте из «Расы», по-прежнему ничего не было слышно. Однажды вечером Мэри-Сью принялась рыться в своем архиве по делу Хааса, пока не наткнулась на статью, которую Эрнандес Меркадо написал после не слишком задавшейся пресс-конференции в тюрьме Санта-Тереса. Стиль у Эрнандеса Меркадо был любопытный: склонность к дешевым эффектам уравновешивалась бедностью словарного запаса. В статье изобиловали общие места, неточности, робкие утверждения, преувеличения и откровенная ложь. Эрнандес Меркадо то называл Хааса козлом отпущения для сговорившихся сонорских богачей, то выставлял его эдаким ангелом мщения или детективом, запертым в тюремной камере, но не сломленным, детективом, что вот-вот припрет своих палачей к стенке единственно благодаря своему интеллекту. В два часа ночи, попивая свой последний кофе на пути из редакции домой, Мэри-Сью подумала: любой человек двух пядей во лбу не станет изощряться и убивать, а потом прятать труп журналиста, который написал эдакую хрень. Но тогда что же случилось с Эрнандесом Меркадо? Главред, который тоже задержался на работе, дал ей несколько возможных ответов. Он от всего устал и сбежал. Сошел с ума и сбежал. Просто сбежал. Через неделю ей позвонил тот репортер-подросток, который возил ее в Соноиту. Он хотел знать, как поживает статья об Эрнандесе Меркадо, которую Мэри-Сью должна была написать. Я ничего не буду писать, сказала она. Тот захотел узнать почему. Потому что нет никакой тайны, ответила Мэри-Сью. Эрнандес уже наверняка живет и работает в Калифорнии. Не думаю, возразил ей мальчишка журналист. Мэри-Сью показалось, что паренек это выкрикнул. В трубке слышался рев грузовика или нескольких грузовиков, словно бы парень звонил из транспортного агентства. Почему ты не хочешь в это поверить? — спросила она. Потому что я побывал у него дома. Я тоже была там и не увидела ни одного признака, что его похитили. Он уехал, потому что так ему захотелось. Нет, услышала она голос мальчика. Если бы он уехал по своей воле, он бы забрал книги. Книги тяжелые, сказала Мэри-Сью, а кроме того, их всегда можно купить заново. В Калифорнии больше книжных магазинов, чем в Соноите, сказала она, думая пошутить, а потом вдруг сообразила, что это утверждение — оно совсем несмешное. Нет, я не про эти книги, я про его книги, сказал мальчик. Это какие такие его книги, спросила Мэри-Сью. Те, что он написал и опубликовал. Эти бы он не бросил, разразись даже конец света. Некоторое время Мэри-Сью пыталась припомнить дом Эрнандеса Меркадо. В гостиной лежали какие-то книги, в комнате тоже. Там было всего-то сто экземпляров максимум. Не слишком большая библиотека, но для журналиста-батрака достаточно и даже более чем достаточно. Ей не пришло в голову, что среди этих томов могли находиться книги, которые Эрнандес Меркадо написал сам. Так ты думаешь, что без них он бы не уехал? Ни за что, отозвался мальчик, они ему были как дети. Мэри-Сью подумала, что книги авторства Эрнандеса Меркадо не так уж много весили и он никак бы не смог заново купить их в Калифорнии.

Девятнадцатого декабря, на пустыре рядом с районом Кино, в нескольких километрах от эхидо Гавиланес-дель-Норте, нашли останки женщины в пластиковом пакете. Как заявила полиция, это была еще одна жертва банды «Бизоны». Судмедэксперты сообщили, что ей пятнадцать-семнадцать лет, рост — метр пятьдесят пять или метр шестьдесят, а убийство произошло примерно год назад. В пакете также лежали темно-синие брюки, дешевые — в таких ходят на работу на фабриках, футболка и пластиковый пояс черного цвета, с большой и тоже пластиковой пряжкой — из тех, что называют фантазийными. Делом занимался судейский Маркос Арана, недавно приехавший из Эрмосильо, где он был приписан к подразделению по борьбе с наркотиками, но в первый день на место приехали судейский Анхель Фернандес и Хуан де Дьос Мартинес. Тот, когда его информировали, что дело ведет Арана и точка (а они хотели поучить новичка), прогулялся пешком по окрестностям и наконец дошел до ворот эхидо Гавиланес-дель-Норте. В главном доме еще сохранилась крыша и окна, но остальные постройки словно ураганом разнесло. Некоторое время Хуан кружил по призрачному ­хутору, пытаясь обнаружить хоть крестьянина, хоть ребенка или уж на худой конец собаку, но там уже даже собак не осталось.