2666

Шестого апреля нашли труп Мичель Санчес Кастильо; тело лежало рядом с ангарами, в которых хранилась продукция фабрики по розливу прохладительных напитков. Обнаружили его два работника этой самой фабрики — им поручили убрать там мусор. В пятидесяти метрах от трупа был найден кусок железа с пятнами крови и прилипшими кусками кожи с густыми волосами, из чего сделали вывод, что это и есть орудие убийства. Мичель Санчес лежала завернутая в старое одеяло рядом с кучей шин, в месте, где часто спали мимоезжие люди и местные бродяги, с чем фабрике, так или иначе, приходилось мириться. В основном то были мирные люди, как говорили ночные сторожа, но, если к ним относились плохо, они могли подпалить шины, и тогда возникла бы еще более нежелательная ситуация. На лице жертвы остались следы ударов, также были замечены легкие повреждения в области груди и перелом черепа прямо за правым ухом, который и послужил причиной смерти. На девушке были черные, расшитые белым бисером брюки, спущенные до коленей, и задранная до грудей розовая блузка с крупными черными пуговицами. И ботинки с рифленой подошвой, похожие на туристические. На теле также были бюстгальтер и трусы. К десяти утра на месте преступления уже толпились зеваки. Как сказал занимавшийся расследованием судейский Хосе Маркес, на женщину напали, а потом убили ее в одном и том же месте. Знакомые журналисты попросили разрешения подойти поближе и сделать снимки, судейский не возражал. Было непонятно, кто убитая,— на теле не нашли никаких документов или удостоверений. Но ей, похоже, меньше двадцати лет, сказал Хосе Маркес. Среди журналистов, что подошли к трупу, оказался и Серхио Гонсалес. До этого ему никогда не приходилось видеть покойников. Похожие на пещеры кучи шин громоздились одна за другой. В холодные ночи тут можно было прекрасно устроиться поспать. Вот только залезать нужно было на четвереньках. А вылезать и того труднее. Он увидел две торчащие ноги и одеяло. Журналисты из Санта-Тереса просили Хосе Маркеса поднять одеяло, а тот смеялся. Оставаться там стало невмоготу, и Серхио пошел к шоссе, где припарковал взятый в прокат «фольксваген-жук». На следующий день установили личность жертвы — Мичель Санчес Кастильо, шестнадцать лет. Вскрытие показало, что смерть наступила вследствие черепно-мозговой травмы, следы изнасилования отсутствовали. Под ногтями остались следы кожи, из чего сделали вывод, что жертва сопротивлялась до последнего. Мазок из вагины показал, что ее действительно не насиловали. Родственники сказали, что Мичель отправилась в гости к подруге пятого апреля, а потом пошла наниматься на фабрику. Согласно заявлению полиции, нападение и убийство произошли между пятью и шестью часами утра. На железной палке не обнаружили отпечатков пальцев.

Серхио Гонсалес взял интервью у судебного полицейского Хосе Маркеса. Он приехал, когда над городом уже растекалась ночь, а в здании полиции почти никого не было. Мужик, подрабатывавший консьержем, показал, как пройти в кабинет Хосе Маркеса. В коридоре Гонсалес никого не встретил. Большинство кабинетов стояли с дверями нараспашку, где-то слышался шум ксерокса. Хосе Маркес согласился пообщаться, поглядывая на часы, и через некоторое время попросил его перейти в раздевалки, чтобы сэкономить время. Пока судейский раздевался, Серхио спросил его, как Мичель Санчес добралась живой до заднего двора фабрики. Это просто, ответил ему Маркес. Я так понимаю, сказал Серхио, женщин похищают в одном месте, перевозят в другое, где их насилуют и убивают, и потом их тела выбрасывают в третьем месте, в данном случае — на заднем дворе склада. Иногда так и случается, сказал Маркес, но не все убийства совершаются по этому плану. Маркес положил костюм в пакет и надел спортивный костюм. Вы, наверное, спросите, сказал он журналисту, устраивая под спортивной курткой кобуру со своим «Дезерт игл Магнум» 375-го калибра, почему в здании никого нет. Серхио ответил, что, если рассуждать логически, все полицейские на улицах, работают. В это время — нет, ответил Маркес. Тогда почему? — спросил Серхио. Потому что сегодня играют в футбол, наша команда против полиции Санта-Тереса. И вы будете играть? — спросил Серхио. Может, да, а может, нет, я на скамье запасных, ответил Маркес. Они вышли из раздевалки, и судейский сказал, что не стоит искать логического объяснения преступлений. Дерьмо это — вот единственное объяснение, добавил он.

На следующий день Гонсалес встретился с Хаасом и родителями Мичель Санчес. Хаас принял его холоднее, чем раньше, хотя куда там было еще холоднее. К тому же он показался Серхио еще выше, чем прежде, словно бы в тюрьме случился гормональный всплеск и теперь он дорос до своего истинного роста. Серхио спросил его про Мичель Санчес, спросил, есть ли ему что сказать по этому поводу, спросил про «бизонов» и всех жертв, что буквально заполонили пустыню после его задержания. Хаас ответил ему с улыбочкой и крайне неохотно, и Серхио подумал: может, за эти последние смерти он и не в ответе, но уж точно виноват в чем-то этаком. Потом, выйдя из тюрьмы, задумался, как можно судить о ком-либо по улыбке и выражению глаз. И кто он такой, чтобы осмелиться судить?

Мать Мичель Санчес сказала ему, что вот уже год ее посещают ужасные кошмары. Она просыпалась среди ночи или среди дня (когда работала в ночную смену) с мыслью, что потеряла навсегда свою малышку. Серхио спросил, была ли Мичель самой младшей в семье. Нет, у меня еще двое малышей, ответила женщина. Но во сне я точно знала, что потеряла Мичель. Почему? Не знаю, Мичель во сне была совсем маленькой, не такого возраста, как сейчас, во снах ей было два или три года максимум, и потом она исчезала. Я не видела того, кто забирал ее у меня. Я видела только пустую улицу, или пустой двор, или пустую комнату. И сначала там была моя малышка. А когда я снова туда смотрела, ее уже не было. Серхио спросил, не страшно ли людям так жить. Матерям страшно, сказала женщина. Некоторым отцам тоже. Но вот чтобы всем — нет такого. Прежде чем попрощаться на подъезде к индустриальному парку Арсинио Фаррель, женщина сказала, что сны начались тогда же, когда она впервые увидела по телевизору Флориту Альмаду, Святую, как ее здесь называют. Толпы женщин подходили пешком или выходили из автобусов, которые развозили рабочих по разным фабрикам парка. А автобусы бесплатные? — рассеянно спросил Серхио. Тут ничего бесплатного нет, ответила женщина. Потом он спросил, кто эта Флорита Альмада. Старушка, она время от времени выступает по телевизору в Эрмосильо, в программе Рейнальдо. Она знает, кто прячется за преступлениями, и оповестила нас, но мы ее не послушали, никто ее не послушал. А она видела лица убийц. Если хотите узнать больше, идите и встретьтесь с ней, а потом напишите или позвоните. Я так и сделаю, сказал Серхио.

Хаасу нравилось сидеть на земле, прислонившись спиной к стенке, на теневой стороне прогулочного дворика. Еще ему нравилось думать. Ему нравилось думать, что Бога нет. Минимум три минуты. Также ему нравилось думать о ничтожности рода человеческого. Еще пять минут. Если бы не было боли, думал он, мы были бы совершенны. Ничтожны и чужды боли. Совершенны, епта. Но тут вступает боль, и все идет по пизде. В конце он размышлял о роскоши. Роскоши иметь хорошую память, роскоши знать язык или несколько языков, роскоши думать и не бегать от мыслей. Потом открывал глаза и смотрел как во сне, как некоторые «бизоны» ходят кругами, словно на пастбище, на другой, солнечной стороне дворика. Бизоны пасутся во дворе тюрьмы, думал он, и это его успокаивало, как транквилизатор мгновенного действия, потому что иногда, нечасто правда, день Хааса начинался с боли, словно бы ему воткнули нож в голову. Текила и Тайфун всегда были рядом. Иногда он чувствовал себя пастухом, которого даже камни не понимают. Некоторые заключенные двигались словно в замедленной съемке. Вот этот с напитками, к примеру, вот он идет к нам с тремя холодными банками кока-колы. Или вот те, что в волейбол играют. Прошлым вечером перед отбоем к нему пришел охранник и сказал следовать за ним — мол, его хочет видеть дон Энрике Эрнандес. Торговец наркотиками пришел не один. Рядом стояли мэр и чувак, который оказался его адвокатом. Только что поужинали, и Энрикито Эрнандес предложил ему кофе, от которого Хаас отказался — мол, не усну потом. Засмеялись все, кроме адвоката, который вообще стоял так, словно ничего не слышал. А ты мне нравишься, гринго, сказал наркоторговец, я просто хотел сказать, что дело «Бизонов» сейчас расследуется. Тебе понятно? Абсолютно, дон Энрике. Потом его пригласили сесть и спросили, как живется заключенным. На следующий день Клаус сказал Текиле: теперь дело в руках Энрикито Эрнандеса. Скажи это своему кузену. Текила согласно кивнул и ответил: отлично. Как же хорошо сидеть здесь в теньке, сказал Хаас.

Как сказала руководитель Департамента преступлений, совершенных на сексуальной почве, правительственного учреждения, которому еще полгода не исполнилось, пропорция убийств во всей Мексике была десять мужчин к одной женщине, а в Санта-Тереса — четыре женщины к десяти мужчинам. Руководительницу звали Йоланда Паласьо, это была женщина тридцати лет, с белой кожей и каштановыми волосами, держалась она очень официально — правда, за всей этой чопорностью проглядывало желание быть счастливой, желание вечного праздника. А что это — вечный праздник? — спросил себя Серхио Гонсалес. Наверное, то, что так отличает некоторых от остальных людей — мы-то все живем в постоянной печали. Жажда жить, жажда бороться, как говорил его отец, но бороться с чем, с неизбежным? Против кого сражаться-то? И для чего сражаться? Чтобы получить больше времени, уверенность, миг прозрения, миг, когда открывается самое существенное? Словно бы в этой сраной стране есть что-то прозревательно существенное, подумал Серхио, словно бы это все есть на нашей сраной злоебучей планете. Йоланда Паласьо окончила юридический факультет Университета Санта-Тереса, а потом специализировалась на уголовном праве в Университете Эрмосильо, но суды ей не нравились, как она позже обнаружила, гражданское право тоже не подошло, так что она пошла в следователи. Знаете, сколько женщин становится жертвами преступлений на сексуальной почве в этом городе? Более двух тысяч каждый день. И почти половина из них — несовершеннолетние. Возможно, эта цифра не включает в себя изнасилования, так что надо бы говорить о четырех тысячах изнасилований в год. То есть каждый день насилуют более десяти женщин! И она скривилась так, словно бы половые сношения имели место прямо в коридоре. Коридоре, слабо освещенном желтой флуоресцентной лампой, точно такой же, что пребывала погашенной в кабинете Йоланды Паласьо. Некоторые изнасилования, естественно, кончались убийствами. Но я не хотела бы преувеличивать: большая часть преступников просто насилует — и все, дальше занимается другими делами. Серхио не знал, что сказать в ответ. А знаете, сколько нас работает в Департаменте преступлений, совершенных на сексуальной почве? Я одна. Раньше у меня была секретарша. Но она выбилась из сил и уехала в Энсенаду к семье. Ничего себе, сказал Серхио. Это да, все так говорят, мол, фигасе, во дела, это что такое, но в момент истины никто ничего не помнит, не говорит и стальные яйца оказываются вовсе не такими стальными. Серхио посмотрел в пол, а потом перевел взгляд на усталое лицо Йоланды Паласьо. Кстати, насчет яиц, сказала она, может, пойдем поедим? Я просто помираю с голоду, а тут рядышком есть заведение, называется «Король тако», если вам нравится кухня текс-мекс, надо обязательно туда заглянуть. Серхио поднялся. Я вас приглашаю, сказал. Я в этом даже не сомневалась, отозвалась Йоланда Паласьо.

Двенадцатого апреля на поле рядом с Касас-Неграс нашли останки женщины. Что это женщина — было понятно только по волосам: черным и длинным, до пояса. Труп находился на сильной стадии разложения. Судмедэксперт постановил, что возраст женщины — от двадцати восьми до тридцати трех лет, рост — метр шестьдесят семь, причина смерти — два удара тяжелым предметом в области виска. Документов, позволяющих установить личность, при жертве не обнаружили. На ней были черные брюки, зеленая блузка и теннисные тапочки. В одном из брючных карманов нашли ключи от машины. Обстоятельства убийства не походили на те, что обычно имели место у других пропавших без вести женщин. Возможно, она была мертва уже несколько месяцев. Дело передали в архив.

Серхио Гонсалес и сам не знал, почему искал Флориту Альмаду в студии седьмого канала в Эрмосильо — сам-то он в ясновидящих не верил. Он поговорил с одной секретаршей, потом с другой, потом с Рейнальдо. Тот сказал, что увидеться с Флоритой не так-то просто. Мы, ее друзья, сказал Рейнальдо, бережем Флориту. Не хотим, чтобы нарушали ее личные границы. Мы как живой щит, уберегающий Святую. Серхио представился журналистом и сказал, что никаких нарушений личных границ не будет, он это гарантирует. Рейнальдо назначил ему время на сегодняшний вечер. Серхио вернулся в гостиницу и попытался написать черновик репортажа об убийствах женщин, но в конце концов понял, что ничего не выходит, и бросил это дело. Спустился в гостиничный бар и сел там пить, пролистывая местные газеты. Потом вернулся в номер, принял душ и снова спустился в бар. За полчаса до указанного времени сел в такси, попросил водителя немного покружить по центру и только потом ехать по адресу. Таксист спросил, откуда он. Из Мехико, ответил Серхио. Дикий город, заявил таксист. Меня там однажды семь раз за день ограбили. Вот только не изнасиловали, заметил таксист, посмеиваясь и поглядывая в зеркало заднего вида. Все меняется в этой жизни, сказал Серхио, теперь таксисты грабят людей. И о таком я тоже слыхал, подтвердил таксист, есть такое дело. В общем, все зависит, с какой стороны подойти к делу, сказал Серхио. Встречу ему назначили в баре, куда в основном ходили одни мужчины. Заведение называлось «Попай», и вход в него сторожил здоровяк под два метра и весом килограмм сто с рожей настоящего убийцы. Внутри виднелась зигзаго­образная стойка и крохотные столики с маленькими лампами и подбитыми фиолетовым сатином креслами. Из колонок доносилась музыка в стиле нью-эйдж, а официанты расхаживали в костюмах моряков. Рейнальдо и какой-то незнакомец поджидали его, сидя на слишком высоких табуретах у стойки. На незнакомце прекрасно сидел дорогой костюм, гладкие волосы были пострижены по последней моде. Звали его Хосе Патрисио, и был он адвокатом Рейнальдо и Флориты. Значит, Флорите нужен адвокат? Всем нам нужен адвокат, очень серьезно сказал тот. Серхио отказался от выпивки и через некоторое время они сели в БМВ Хосе Патрисио и поехали по темнеющим улочкам к дому Флориты. Пока ехали, Хосе Патрисио поинтересовался, как оно там живется журналистам из криминальной хроники в Мехико, и Серхио пришлось признаться, что он на самом деле работает в отделе культуры. В общих чертах он объяснил, как так вышло, что он занимается преступлениями в Санта-Тереса, и Хосе Патрисио и Рейнальдо выслушали его сосредоточенно и внимательно, словно дети, что очередной раз слушают одну и ту же сказку, которая их пугает и парализует, мрачно кивая головами, как хранители одного и того же секрета. Тем не менее, когда до дома Флориты осталось совсем чуть-чуть, Рейнальдо поинтересовался, знает ли Серхио одного знаменитого телеведущего с «Телевиса». Серхио признался, что шапочно знаком с ним, но на вечеринках не встречался. Тогда Рейнальдо рассказал, что этот телеведущий однажды влюбился в Хосе Патрисио. Некоторое время он каждые выходные приезжал в Эрмосильо, приглашал адвоката и его друзей на пляж и тратил, не скупясь, прорву денег. А Хосе Патрисио в то время был влюблен в гринго, профессора права в Беркли, и не обращал на ведущего ровно никакого внимания. Однажды вечером, рассказывал Рейнальдо, тот пригласил меня к себе в номер — мол, хотел сказать что-то важное. И я подумал: поскольку мужик в отчаянии, он хочет со мной переспать или увезти в столицу, чтобы я там начал новую карьеру на телевидении под его покровительством, но телеведущий лишь хотел, чтобы Рейнальдо его выслушал. Поначалу, говорил Рейнальдо, я чувствовал к нему лишь презрение. Он не слишком привлекательный человек и в личном общении еще хуже, чем в телевизоре. В то время я еще не был знаком с Флоритой Альмадой и вел жизнь грешника. (Все засмеялись.) Короче: я его презирал, возможно также, немного завидовал — такая удача, и вся досталась только ему. Так что я поднялся к нему в номер, сказал Рейнальдо, в лучший номер лучшего отеля Баия-Кино, откуда мы обычно ходили на яхте к острову Тибурон или острову Тернер, вообразите, какая роскошная жизнь, говорил Рейнальдо, оглядывая проплывающие в окне БМВ бедные домишки, и вот этот вот знаменитый телеведущий, любимец «Телевиса», сидит в ногах кровати с бокалом в руке, встрепанный и с опухшими глазками, прям как у китайца щелочки, их и не видно почти, так вот, он видит меня, точнее, сообразив, что вот он я, стою в номере и жду, он берет и заявляет, что этот вечер — скорее всего, последний в его жизни. Я, как вы понимаете, прямо оцепенел от ужаса, потому что сразу подумал: этот урод сначала меня убьет, а потом себя, и все это ради того, чтобы нанести посмертную сердечную рану Хосе Патрисио. (Все засмеялись.) Разве не так говорят — посмертную? Ну типа да, сказал Хосе Патрисио. Так что я сказал: ты, это, не шути так. Давай пойдем лучше прогуляемся. И пока говорил, все искал взглядом пистолет. Но не увидел, хотя, конечно, телеведущий мог замечательно прятать его под рубашкой, прямо как гангстеры делают, хотя он в тот момент был по виду совсем не гангстер, просто отчаявшийся и одинокий человек. Помню, что включил телик на ночную программу из Тихуаны, ток-шоу это было, и сказал ему: конечно, ты, располагая своими средствами, смог бы сделать программу получше, но телеведущий даже глазом не повел и в телевизор так и не посмотрел. Сидел и смотрел в пол и бормотал, что в жизни нет смысла и лучше уж умереть, чем продолжать жить. Болтовня, короче. И я тогда понял: что ему ни скажи — бесполезно. Он ведь меня не слушал, он просто хотел, чтобы я был рядом, на всякий случай, хотя на какой случай, непонятно, но точно на всякий случай. Помню, я вышел на балкон и посмотрел на бухту. Над водой висела полная луна. Какое же красивое у нас море, подумал я, и ужасно, что мы начинаем ценить это только в экстремальных обстоятельствах, когда уже не до наслаждения пейзажами. Какое красивое у нас море и пляж, и небо, полное звезд. Потом я устал, вернулся в номер и сел в кресло, а чтобы не глядеть в лицо телеведущему, повернулся и стал смотреть передачу: там какой-то тип говорил, что ему подвластен, прям так и сказал — подвластен, словно бы у нас тут Средние века или политический анекдот,— абсолютный рекорд по депортациям из Соединенных Штатов. Знаете, сколько раз он нелегально заезжал в Штаты? Триста сорок пять раз! И триста сорок пять раз его задерживали и отправляли обратно в Мексику. И все это за четыре года. И тут я прямо заинтересовался этим случаем. Представил это все в своей программе. Представил, какие вопросы я бы задал. Начал думать, как бы связаться с этим чуваком, потому что его история — тут уж никто не станет отрицать — очень интересная. Ведущий программы в Тихуане задал ему ключевой вопрос: откуда же он брал деньги, чтобы платить контрабандистам, которые переправляли его через границу? Потому что было понятно: с таким ритмом депортаций в Штатах он банально не успел поработать и скопить бабла. Чувак ответил феерично: поначалу он платил столько, сколько запрашивали, но потом, скажем, после десятой депортации, торговался и просил сделать скидку, а после пятидесятой депортации контрабандисты и койоты брали его с собой по дружбе, а после примерно сотой — из жалости. А сейчас, сказал телеведущий из Тихуаны, его во­зили с собой как амулет — контрабандисты считали, что он приносит удачу: само его присутствие определенным образом облегчало стресс остальных — если кто и попадется, думали все, то это будет он, а не мы, по крайней мере, если сумеют избавиться от него по ту сторону границы. Скажем так: он превратился в счастливый билет и счастливую карту, как сам об этом говорил. Тогда ведущий — кстати говоря, плохой — задал ему глупый вопрос, а потом хороший вопрос. Глупо было спрашивать, думал ли он зафиксировать свой рекорд в Книге Гиннесса. А хороший — будет ли он пытаться в дальнейшем перейти границу. Чувак сказал, что, если Бог даст и здоровье не подведет, он и в дальнейшем будет держаться идеи переехать в Штаты. А ты не устал? — спросил ведущий. Не хочется вернуться в свою деревню или подыскать работу здесь, в Тихуане? Чувак робко, словно ему стыдно было, улыбнулся и сказал: если уж что-нибудь мне втемяшится в голову, то это навсегда. Это был сумасшедший тип, сумасшедший, сумасшедший, по-настоящему сумасшедший, сказал Рейнальдо. Но я-то уже сидел в самом безумном отеле Баия-Кино, а рядом со мной, в изножье кровати, сидел самый безумный телеведущий столицы, так что… что еще мне оставалось думать? Естественно, ведущий уже не думал о самоубийстве. Он все так же сидел в ногах кровати, но вперившись взглядом в телевизор, а глаза у него были как у усталой собаки. Как тебе? — спросил я. Веришь, что бывают такие люди? Разве он не очарователен? Разве это не есть, собственно, невинность во плоти? Тогда телеведущий поднялся и взял пистолет, который до этого прятал под ногой или под задницей, и я тут же побледнел, но у него по лицу пробежало выражение — мол, не волнуйся, и он пошел в туалет и не закрыл за собой дверь и я тут подумал: блядь, вот он возьмет и щас застрелится, но он только помочился; и получалась у нас сцена из семейной жизни, все прям подходило: включенный телевизор, открытая дверь, перчатка ночи на гостинице и совершенный нелегальный эмигрант — прям такой, что я хотел его пригласить в свою программу, а может, и этот ведущий, влюбленный в Хосе Патрисио, тоже хотел забрать его в свою программу: это ведь чудовищный чувак, король злой удачи, человек, взваливший себе на спину судьбу Мексики, улыбчивый такой, это существо, походящее на жабу, этот беззащитный и глупый латинос с сальными волосами, этот кусок угля, что в другом перевоплощении мог стать бриллиантом, этот неприкасаемый, который родился не в Индии, а в Мексике,— все сошлось, вдруг все, все сошлось и зачем же теперь самоубиваться. Со своего места я увидел, как ведущий «Телевиса» положил пистолет в несессер, а несессер положил в выдвижной ящик умывальника. Я спросил, не хотел бы он спуститься в гостиничный бар и пропустить там по маленькой. Мужик согласился, но сначала захотел досмотреть программу. В телевизоре уже говорили с другим чуваком, по-моему, дрессировщиком котов. Что это за канал? — спросил меня ведущий. Тридцать пятый, Тихуана, ответил я. Тридцать пятый, Тихуана, повторил он словно во сне. Потом мы вышли из номера. В коридоре ведущий остановился и вытащил из заднего кармана брюк расческу и причесался. Как я выгляжу? — спросил он. Волшебно, ответил я. Потом мы вызвали лифт и стали ждать его. Ну и денек, пробормотал ведущий. Я покивал. Когда лифт приехал, мы зашли и молча, не проронив ни слова, стали спускаться вниз, в бар. Через некоторое время разделились и пошли каждый в свой номер спать.

Поев, оба молча смотрели на ночь в окнах «Короля Тако», а Йоланда Паласьо сказала: не все так плохо в Санта-Тереса. Не все — во всяком случае, в том, что касалось женщин. Словно удовлетворив чувство голода, уставшие и сонливые, они смотрели на действительность благосклоннее, отмечая в ней и хорошие черты — фальшивые детальки, подсунутые надеждой. Потом закурили. Знаешь, в каком городе самые низкие показатели безработицы среди женщин в Мексике? Серхио Гонсалес увидел висящую над пустыней луну — часть ее, спиралевидный отрезок, выглядывающий над крышами. Санта-Тереса? — предположил он. Да, Санта-Тереса, сказала заведующая Департаментом преступлений, совершенных на сексуальной почве. Здесь почти у всех женщин есть работа. Работа, плохо оплачиваемая, работа-эксплуатация, с ужасными графиками и без профсоюзных гарантий, но все-таки работа — а ведь для многих женщин, что приезжают сюда из Оахаки или Сакатекас это самое настоящее благословение. Спиралевидный отрезок? Луны? Такого быть не может, подумал Серхио. Это какой-то обман зрения, странные тучи в форме сигар, развешанное на ночном ветре белье, бабочка или москит Эдгара По. Значит, тут среди женщин безработицы нет? — сказал он. Вот вы какой противный, проговорила Йоланда Паласьо, естественно, есть безработица как среди женщин, так и среди мужчин, просто здесь показатели гораздо ниже, чем в остальной стране. На самом деле можно сказать, так сказать, в общем и в целом, что у всех женщин в Санта-Тереса есть работа. Запросите цифры, если интересно, и сравните.

В мае в собственном доме убили Аурору Крус Баррьентос восемна­дцати лет. Девушку нашли на супружеской кровати с множественными ранениями, нанесенными холодным оружием, в большинстве своем в области груди; она лежала с распростертыми руками, словно взывая к небу, среди большого пятна свернувшейся крови. Нашла ее соседка и подруга, которой показалось странным, что в доме в этот час еще не раздвинули занавески. Дверь была открыта, так что соседка вошла в дом, где тут же почувствовала нечто странное, некое ощущение, которое не могла назвать точно. Дойдя до спальни и увидев, что сделали с Ауророй, она упала в обморок. Дом находился по адресу: улица Эстепа номер 879, что в районе Фелис-Гомес, где проживал в основном низший средний класс. Дело поручили вести судебному полицейскому Хуану де Дьос Мартинесу, который лично посетил место преступления через час после того, как в дом приехала полиция. Супруг Ауроры Крус, Роландо Перес Мехия, работал на фабрике «Сити Киз», о смерти жены его еще не оповестили. Полицейские, обыскивавшие дом, нашли трусы, скорее всего принадлежавшие Пересу Мехия, они валялись на полу ванной все в крови. Ранним вечером патруль подъехал в «Сити Киз» и забрал Переса Мехия во второй участок. Тот дал показания: перед работой они с женой, как и каждое утро, позавтракали, отношения у них были гармоничные, потому что они не позволяли проблемам, в основном материального характера, мешать их жизням. Они были женаты, как сказал Перес Мехия, год с небольшим, и никогда не ссорились. Когда ему показали окровавленные трусы, Педро Мехия признал, что они принадлежат ему или похожи на его, а Хуан де Дьос Мартинес подумал, что сейчас чувак подпишет признание в убийстве. Но не тут-то было: супруг, порыдав над трусами — вот этого Хуан де Дьос не понял: как это, трусы — они ведь не фото и не письмо, а просто трусы,— не признался. Так или иначе, его задержали, решив подождать, не случится ли что,— и новости не замедлили появиться. Сначала появился свидетель, который сказал: около дома Ауроры Крус вертелся какой-то мутный тип — молодой человек спортивного вида, который звонил в двери домов и приникал лицом к окнам, словно бы пытался понять, действительно ли там никого нет. Так он обошел три дома, один из них принадлежал Ауроре Крус, а потом пропал. И что дальше? — спросили его, но свидетель не знал — он ведь ушел на работу, но сначала пре­дупредил жену и тещу, проживавшую с ними, что тут бродит подозрительный чужак. Жена свидетеля сказала, что после ухода мужа она некоторое время смотрела в окно, но ничего не увидела. Потом тоже ушла на работу и в доме осталась только теща, которая, как и зять с дочерью, поглядывала на улицу, но не заметила ничего подозрительного, а потом проснулись внуки, и она пошла готовить им завтрак. С другой стороны, в районе больше никто не видел чувака спортивного телосложения. На фабрике, где работал муж, несколько рабочих засвидетельствовали, что Роландо Перес Мехия пришел, как и всегда, незадолго до начала смены. Судмедэксперт сообщил, что Аурору Крус изнасиловали в оба отверстия. Насильник и убийца, как сказал эксперт,— человек крепкий, молодой и, конечно, совершенно необузданный. Хуан де Дьос Мартинес поинтересовался, что он хотел сказать этим «не­обузданный», и эксперт ответил, что количество спермы, найденной на теле жертвы и на простынях, было каким-то запредельным. А может, это были два человека, предположил Хуан де Дьос Мартинес. Возможно, сказал судмедэксперт, хотя он уже отправил образцы на экспертизу в Эрмосильо, чтобы те установили если не ДНК, то хотя бы группу крови убийцы. Судя по разрывам в анусе, похоже было на то, что жертву насиловали через этот проход уже после того, как убили. В течение нескольких дней, чувствуя себя с каждым днем все хуже, Мартинес просмотрел дела нескольких связанных с молодежными бандами парней из района. Вечером ему пришлось пойти к врачу, который диагностировал у него грипп и прописал сосудосуживающие и терпение. Грипп через несколько дней дал осложнения — появились пробки в горле, и пришлось пить антибиотики. Муж жертвы неделю провел в камере участка номер 2, а потом его выпустили. Образцы спермы, отправленные в Эрмосильо, потерялись, и никто так и не понял, потерялись они по дороге туда или обратно.

Дверь им открыла сама Флорита. Серхио поразился тому, какая она старая. Флорита чмокнула в щечку Рейнальдо и Хосе Патрисио, а ему протянула руку для пожатия. Мы тут от скуки чуть не померли, услышал он голос Рейнальдо. Рука у Флориты была вся в трещинах, словно бы она много времени работала с какими-то химическими продуктами. Гостиная оказалась маленькой — два кресла и телевизор. На стенах висели черно-белые фотографии. На одной был запечатлен Рейнальдо с другими мужчинами, все улыбались и были одеты как для пикника, сгрудившись вокруг Флориты: адепты секты со своей первосвященницей. Ему предложили выпить чаю или пива. Серхио попросил пиво и спросил Флориту: правда ли то, что она может видеть, как убивают женщин в Санта-Тереса. Святая замялась и ответила не сразу. Поправила воротничок блузки и шерстяной, слишком узкий для нее, жилетик. Ответила туманно. Мол, в некоторых случаях, как и все обычные люди, она видела что-то, но то, что видела, необязательно были видения, а скорее, обычные плоды воображения, то, что мелькает в голове у всякого человека, своеобразный налог, который платишь за то, что живешь в современном обществе, хотя сама она придерживалась мнения, что все люди, где бы они ни жили, могли в определенные моменты видеть что-то, и что она действительно в последнее время видит только убийства женщин. Шарлатанка с добрым сердцем, подумал Серхио. А почему, кстати, с добрым сердцем? Потому что в Мексике все старушки добросердечны? Скорее, у нее, подумал Серхио, каменное сердце — иначе как столько вытерпишь. Флорита, словно прочитав его мысли, пару раз кивнула. А откуда вы знаете, что эти убийства происходят именно в Санта-Тереса? По начинке, ответила она. И по цепочке. Ее попросили объяснить подробнее, и она сказала: обычное убийство (хотя, конечно, убийство обычным быть не может) видится так — после него остается образ какой-то жидкости, озера или колодца, который сначала взрезается, а потом успокаивается, в то время как серия убийств, как в том приграничном городе, оставляет после себя тяжелые образы, металлические или минеральные, образы, что жгут, например, сжигают занавески, образы, которые танцуют, но чем больше горят занавески, тем темнее становится в комнате, или в гостиной, или в ангаре, или в овине, где все это происходит. А вы можете увидеть лица убийц? — спросил Серхио — что-то он как-то разом устал. Какие у них лица, можете сказать, Флорита? Ну это самые обычные лица (хотя в мире, по крайней мере, в Мексике, нет самых обычных лиц). Значит, они не выглядят как лица убийц? Нет, я бы сказала, что это большие лица. Большие? Да, большие, как опухшие, как надутые. Как маски? Нет, ответила Флорита, это именно лица, не маски, просто они опухшие, как после передозировки кортизона. Кортизона? Или любого другого кортикостероида, сказала Флорита. Значит, они больны? Не знаю, это зависит от кое-чего. От чего же? От того, как на них посмотришь. Значит, они себя считают больными? Нет, абсолютно нет. Они считают себя здоровыми? Что там мы себе считаем, сынок, абсолютно неважно. Но они думают, что здоровы? Скажем, да, кивнула Флорита. А голоса вы их когда-нибудь слышали? — спросил Серхио (она назвала меня сыночком, как странно, она назвала меня сыночком). Очень редко, но пару раз — да, я слышала их голоса. И что они говорят, Флорита? Не знаю, они говорят по-испански, но испанский их какой-то непонятный, и это не английский, временами я думаю, что они говорят на каком-то искусственном языке, но какой же он искусственный, если я понимаю кое-какие слова; так что я бы сказала, что говорят они по-испански и что они мексиканцы, просто я большинства слов не понимаю. Она назвала меня сыночком, подумал Серхио. Только один раз, поэтому логично подумать, что это не обычное слово-паразит. Шарлатанка с добрым сердцем. Она предложила ему еще пива, он отказался. Сказал, что устал. Сказал, ему надо возвращаться в гостиницу. Рейнальдо посмотрел на него с едва скрытым упреком. А я-то в чем виноват? — подумал Серхио. Он пошел в туалет: там пахло старухой, но на полу стояли два горшка с темно-зелеными, практически черными растениями. А ведь хорошая идея — держать растения в туалете, подумал Серхио, прислушиваясь к голосам Рейнальдо и Хосе Патрисио и Флориты, которые, похоже, спорили. Из крохотного окошка виднелся внутренний зацементированный и влажный, словно только что прошел дождь, дворик, где помимо горшков с растениями он увидел горшки с красными и голубыми цветами, названий которых не знал. Вернувшись в гостиную, Серхио не стал садиться. Протянул руку Флорите и пообещал, что пришлет ей статью, которую думает опубликовать,— хотя она прекрасно знала, что ничего он ей не пришлет. А вот одну вещь я очень хорошо понимаю, сказала Святая, провожая его до двери. Она сказала это, глядя Серхио в глаза, а потом в глаза Рейнальдо. Что же вы понимаете, Флорита? — спросил Серхио. Не надо, Флорита, встрял Рейнальдо. Все, когда начинают говорить, приоткрываются и хотя бы частично, но выдают свои подлинные радости и горести, правда ведь? Истинная правда, сказал Хосе Патрисио. Но когда эти мои образы говорили между собой, я слов-то не понимала, но прекрасно видела, что их радости и горести большие, сказала Флорита. В смысле? — переспросил Серхио. Флорита посмотрела ему в глаза. Открыла дверь. Он почувствовал, как сонорская ночь как призрак положила ему руку на спину. Огромные, наконец сказала Флорита. Словно бы они себя чувствуют безнаказанными? Нет, нет, нет, покачала головой она, это никак не связано с безнаказанностью.