Большая игра

Глава седьмая. Йохан Рекский, старший коммуникатор ведомства связи при Летном Комиссариате

Йохан Рекский не часто перемещался по городу - с одной стороны возраст, а с другой умение общаться удаленно обычно сподвигали его проводить переговоры на расстоянии. Более того, по долгу службы львиную долю своего времени он проводил вне не только Халы или Ровиана, но и вообще крупных населенных пунктов. Тем не менее, все это не помешало ему быть тонким ценителем новшеств и роскоши. Так и комфортный рыдван, на котором он прямо сейчас ехал, принадлежал лично ему, а не Комиссариату, четверка рысаков в упряжи содержалась в арендуемой им лично конюшне, а возница получал жалованье из его кармана и входил в штат прислуги. Хотя сегодня на козлах и запятках была вовсе не штатная прислуга, а верные люди Грызнова при оружии.

Рекский кутался в меховой плащ с подбоем и выстраивал в уме схему грядущих переговоров, игнорируя сменяющийся за оконцами вид. Переговоры предстояли те еще. Первый шаг в восстановлении имени и регалий Настоятеля был сделан - они передали одного из ифов графу. Но Горий был не тем человеком, который стал бы далее просто сидеть, ожидая решения Палаты. Вторым, очевидным, шагом была попытка самостоятельного выяснения нанимателя и сделать это можно было лишь двумя способами - лично у убийц или же у вождей ифского гетто, в котором даже мышь без их ведома чихнуть не смела. Горий из двух вариантов выбрал оба. Сам он с утра отбыл в загороднее поместье, в котором прямо сейчас должен был открываться личный филиал преисподней для второго убийцы-неудачника. Рекский же вызвался взять на себя переговоры с вождями.

Не сказать, что посещение гетто несказанно радовало Йохана - его старые кости с неудовольствием отзывались на вечные сумерки и сквозняки Теневого района. Да и само гетто уже давно приобрело ироничную репутацию 'только для белых', где, вопреки обыкновению, под 'белыми' подразумевались не обычные люди, а ифы. Но обязывал долг дружбы - доверить дело такой важности Грызнову было просто некому, все остальные, на кого он мог бы положиться, были либо не посвящены в детали происходящего, либо недостаточно компетентны, как, например, верный башелье бывшего Настоятеля Даллерсон. Плюс, положа руку на сердце, после отставки друга у Рекского образовалось просто неприлично количество свободного времени, к которому деятельный коммуникатор просто не привык. Что же до личного посещения гетто, в альтернативу удаленной связи - даже возжелай Грызнов доверить подобное общение комуникам - ифы просто не пользовались ими. В их среде астраломаги, к которым принадлежали коммуникаторы в частности, да и некромаги или элементалисты Трех Стихий просто не могли возникнуть ввиду сильнейших культурно-социальных различий с рованской, 'белой', расой. Единичные же сорвиголовы, готовые сотрудничать с каннибалами не делали погоды да и доверия не вызывали, причем по обе переговорные стороны.

Инициировать переговоры сами по себе не составляло никакого труда - достаточно у границы гетто любому ифу заявить о своем желании, цели и намерениях, и едва ли не минуты спустя об этом узнавали вожди. Другой вопрос - интересовали ли данные желания, цели и намерения самих вождей. Но в случае Йохана, несколько часов назад отправившего со слугой имена графа де Фулье и Грызнова, виконта Олесского - вожди изъявили готовность к встрече. Тем более, что в качестве 'пряника' Рекский вез им несколько весьма заманчивых предложений от графа, о чем вожди были уведомлены задолго до.

Слово вождей было жизненно важно. Вздумай Рекскому сунуться в гетто без небольшой личной армии - в лучшем случае он остался бы без коней. В худшем - вообще без имущества, а сам лично пошел бы в котел какой-нибудь небольшой общины и не спасло бы ни влияние, ни имя, ни регалии. Обитатели гетто жили в чудовищных условиях перманентного голода, племенной вражды и ненависти со стороны остального населения города. Вопиющая нищета, густо замешанная из принципиальной лености белокожих, негласного эмбарго со стороны большинства торговцев Халровиана и полном отсутствии привычного ифам окружения была общепризнанной язвой на лице столиц-близнецов. Лишь политическая воля толерантистов от Палаты Графов, выраженная в 'приграничных' постах гвардии, спасала гетто от погромов и лишь малочисленность ифов - граждан Халровиана от кровавой бани. Мантры о 'ассимиляции и мирном сосуществовании, принятии культурных различий, просвещении и взаимопомощи' все больше оставались мантрами, хоть дело и двигалось с мертвой точки. Единицы 'неифов': учителя, несколько торговцев, обильный криминальный элемент и даже иногда гвардия - уже могли входить и покидать гетто без дозволений со стороны вождей и предупреждения рядовых обитателей. А сам факт ифа вне гетто уже вызывал не желание кричать 'стражи!', а лишь сильные подозрения.

Десантник с козел постучал несколько раз по крыше рыдвана, давая понять, что они пересекли 'границу' с гетто. Йохан бросил праздный взгляд в оконце и скривился - слышать о гетто и побывать в нем вещи несопоставимые по впечатлениям. Район даже здесь, у окраин больше напоминал руины Мушина, времен Восстания Запада, а ведь тогда столицу опальных графов без малого три недели круглосуточно обрабатывала корабельная артиллерия! Большинство домов, когда-то основательных, кирпичных или каменных, лишилось крыш, те обрушились внутрь домов. Ветшающие, словно оплывающие, коробки пялились на проезжающий рыдван бельмами пустых окон. Большинство из них носили явные следы 'демонтажа' при помощи таранов и кувалд - кирпичи и камень явно растаскивали на строительство, но чего? Все, сколько-то способное гореть - балки, ставни, мебель, двери или же опорные столбы - было растащено на топливо. Брусчатка местами также подверглась вандализму, целые проплешины глубиной в полметра на дороге больше напоминали артиллерийские кратеры и стоило только удивляться мастерству и хладнокровию возницы, умудрявшегося править коней мимо этих волчьих ям.

При всем при этом гетто кишело жизнью. Пусть улица была пуста, но в руинах домов мелькали тени, большие и малые - ифы избегали даже того жидкого света, что проникал под сень Комиссариата. Из глубины кварталов слышен был стук дерева о камень и визг пилы. Где-то орали, иначе даже и не скажешь, петухи - петушиные бои недавно, но основательно вошли в жизнь гетто. Вошли настолько, что бойцовые птицы оставались живы даже там, где сжирали все до последней крысы. Временами в переулках показывались фигуры, смерявшие проезжающих пристальными взглядами, праиценивающиеся, но быстро снова скрывающиеся среди улочек, больше напоминавших пещеры с обрушенным сводом.

Если верить городским легендам - то еще больше можно было бы увидеть в катакомбах под кварталом, лишенных распорядка дня и ночи, вечно темных и оттого более привычных белокожим, но Рекский предпочитал считать подобные рассказы страшилками для впечатлительных дам и проказливых детишек. Отчасти потому, что от возможной правдивости таких историй ему становилось не по себе.

Снова стук по крыше, рыдван качнулся на ременных растяжках, останавливаясь. Взору коммуникатора предстало относительно целое здание, когда-то, возможно, или принадлежавшее какому-то небедному гражданину, или предназначенное сразу для нескольких семей. Два этажа почти не несущие следов вандализма, не считая уже становящуюся привычной провалившуюся крышу; ставни на окнах и парадная дверь также были целы и плотно закупорены; местами даже сохранилась фигурная лепнина фриза.

У двери статуей замер иф необычайно для этого субтильного народа крепкого телосложения, ростом почти не уступающий среднестатистическому рованцу, а мускулатурой так и много превосходящий. Одежда из хорошо выделанной свиной кожи, украшенный бронзовыми накладками палаш у пояса и ботинки на высокой шнуровке - редкость даже среди халровианских граждан - указывали на высокий статус в запутанной рабской иерархии ифов. Традиционно черненые губы и декоративные, нефункциональные, серебряные серьги на совершенно бесстрастном лице еще больше оттеняли белизну кожи, не синюшную, трупную, а молочную, в чем-то даже благородную.

Привратник дождался, когда один из бойцов поможет выбраться Рекскому из рыдвана, демонстративно ненамного приоткрыл дверь и жестом остановил людей:

– Только переговорщик. Мэтр Рекский?
– иф говорил на халровианском, но с чудовищным акцентом шепота. В частности фамилия Йохана лишь угадывалась, полностью состоя из щелкающих звуков, слово 'переговорщик' звучало скорее как 'пиэкгогоккик'. Вопреки распространенному заблуждению и названию - шепот полностью исключал шипяще-свистящие звуки и часть звонких согласных, зато был богат на щелчки и специфические гортанные гласные. Заблуждение появилось от того, что ифы, не ленившиеся заниматься языками с трудом осваивали непривычные звуки и в большинстве своем выговаривали их настолько старательно, что речь таких полиглотов становилась больше похожа на змеиное шипение.

Рекский демонстративно кивнул сопровождению, оставляя его у транспорта - подобные детали ожидались и были оговорены заранее. Ифы не доверяли инородцам настолько же, насколько и последние не доверяли белокожим и на своей территории всегда предпочитали говорить с позиции силы. Следом за привратником он направился вглубь дома, погруженного почти в непроглядный мрак, но пустого, не таящего на пути засады из столиков или кресел. Путь ожидаемо вел в подвал. 'Тупиэкки', - сухо предупредил провожатый и под ногами заскрипела рассохшаяся древесина.