Цена металла

Люк выдохнул.

— Да.

Он говорил спокойно. Чётко. Без пауз. Как человек, знающий, что каждое его слово — уже не протокол, а решение. И каждое решение — удар в систему, которую он сам годами удерживал на плаву.

— Первое. Ограничить доступ к шахтам. Только по пропускам, подтверждённым лично. Убрать сторонние охранные компании. Только наши. Только проверенные.

— Принято.

— Второе. Приостановить поставки руды до стабилизации. Всем подрядчикам отправить письма с формулировкой «временное приостановление деятельности в связи с угрозой объектам и персоналу».

— Это сорвёт экспорт. Париж не будет доволен.

— Париж не в зоне прямой видимости, — отрезал Дюпон. — Пусть недоволен. Пусть приедет и скажет мне это в лицо.

— Есть.

— Третье. Начать эвакуацию мирных из деревень рядом с узлами. Кого уговорим — хорошо. Остальных — убедить. У нас есть автобусы. Используйте всех, включая священников и санитаров. Люди должны уйти из-под линии огня.

— Это гуманитарная операция?

— Это последняя совесть, которой мы ещё обладаем.

На том конце была пауза. Потом — только «Понял, капитан».

Он откинулся в кресле. Потянулся к ещё одному кофе. Остыл. Ничего. Он привык пить холодное. Главное — не забыть вкус.

Ветер за окном поднялся. С улицы донеслось пение — кто-то из местных женщин напевал что-то на санго. Слова не были понятны, но в голосе было тепло. Настоящее. Живое.

Улыбнулся. Впервые за долгое время — по-настоящему. Теперь он знал, что делает.

Люк понимал, что будет предателем для одних и героем для других. Знал, что его ждет война. Не только на улицах — но и в каждой голове, где ещё жива привычка к подчинению.

Но это уже не имело значения.

Жребий брошен.

Жара выжимала пот, страх — слабость. Пыль шуршала под берцами, листья резали кожу, будто мелкие лезвия. Отряд двигался быстро, без шума — как звери, привыкшие не оставлять следов. За спинами — рюкзаки, ножи, АК южноафриканского производства, у некоторых — G3 и модифицированные FN FAL. Лица — обожжённые, загрубевшие, чужие.

Они не говорили вслух. Только жесты, сигналы, короткие команды. Дисциплина, как у старой штурмовой группы времён индокитайских войн. Эти люди были резервом ада.

В голове колонны шёл командир — Бартелеми Сека, известный в Европе как Баррет Майкл Секстон. Бывший офицер SAS, изгнанный за «эксцессы при подавлении» в Северной Ирландии. Потом — Родезия, ЮАР, Намибия. Потом — вне закона, но не вне рынка.

— Темп держим, — сказал он, не оборачиваясь. Голос — хриплый, прокуренный, сухой. — Через час — точка захода. Без костров. Без звуков. Это ещё не чистка.

Рядом с ним шёл Хайнц — его заместитель, бывший разведчик ВДВ ЮАР. На лице — следы ожога, на шее — перевёрнутый крест, татуированный, блеклый. Он пел себе под нос — медленно, как молитву: “We never die… we just reload…”

— Думаешь, найдём что-то в деревне? — спросил он, сплюнув жевательный табак.

— Они хотят страх. Мы дадим им ужас, — отозвался Сека. — Страх — лучше бумаги.

— Намечен кто?

— Вся деревня. Без имён. Без разницы. Главное — сигнал. После этого — пусть думают, кто следующий.

Сека вытащил сигарету, зажёг, вдыхая коротко. Он не носил каску. Только старый песочный платок на лбу и очки. Видел всё — и ничего не выражал.

— Эти чёрные… — Хайнц усмехнулся. — Им дашь немного оружия — уже маршируют как генералы. А потом бегут, как дети. Ни чести. Ни структуры.

— Чёрные — не люди, — сказал Сека, как констатацию. — Люди умирают за дело. Они — за иллюзию.

Он не говорил это с ненавистью. В его голове мир делился не на добро и зло, а на тех, кто стреляет, и тех, кто кричит.

Позади колонны послышался хохот.

— Шестнадцать, — крикнул кто-то. — Шестнадцать, мать вашу!

— Брехня, — ответил другой. — Тебя после пятой бабы уже в лазарет несут.

— У этой был нож в руке, прикинь. Шестнадцать — и последняя сама просила. Три дня воняла, но какая была тварь…

Хохот усилился. Даже те, кто обычно молчал, хмыкнули. Это был их способ не сойти с ума — или наоборот, сойти, но так, чтобы не замечать. Сека не обернулся. Он слышал. Он знал. И он не запрещал. Потому что понимал: их страх для него — топливо, их безумие — инструмент.

Сека остановился. Поднял руку — и вся колонна замерла. Он присел, положив ладонь на землю, посмотрел вперёд: за деревьями едва виднелись крыши из жести, дымок, и вон там, среди высокой травы — следы босых ног, сбегающих с тропы.

— Они знают, — произнёс он. — Уже слышали.

— Что, начнём сейчас? — Хайнц проверил патроны. — Или дожидаемся приказа?

Сека вытащил маленькую фотографию из кармана — обрывок, вырезанный из газеты. Французский дипломат, улыбающийся рядом с Мбуту. Ниже — печать. Ему не нужно было читать. Он знал: это старый порядок. Сжал бумагу и бросил её в пыль.

— Мы — не армия, — произнёс он негромко. — Армии строят, маршируют, сдаются. Мы — хаос.

— И никто нас не остановит?

— Только те, кто забудет, что белые — предатели, а чёрные — не люди.

Он не верил в идеологию. Только в последствия. Страх — самая чистая валюта в мире. Его нельзя подделать. Его нельзя скрыть. И они шли, чтобы платить этим страхом. Вперёд — к деревне, у которой не было имени. Где жили дети, старики, женщины. Где никогда не слышали о Секе. Пока.

Командир наемников поправил ремень и посмотрел на небо. Там не было ни одного облака. Только палящее солнце и пыль, вставшая стеной над тропой.

— Помни, — сказал он, не оборачиваясь к Хайнцу, — мы здесь не просто так.

— Я всегда помню, — хмыкнул тот. — Нам платят. Генерал — фигура. Мы — вес.

— Генерал Н’Диайе хочет порядок, — произнёс Сека с усмешкой. — А Лондон — хочет ресурсы. Мы здесь, чтобы создать нужную атмосферу. Атмосферу страха. Не правды. Не законности. Страха.

— То есть дипломатия?

— Дипломатия мачете, — отрезал Сека.

Он знал: формально их отряд «Головорезы» числился в документах как «экспедиционная группа поддержки», выданная по тайному соглашению между частными структурами Великобритании и будущим «правительством национального спасения». Контракт был безымянным. Деньги — через третьи страны. Ответственности — ноль.