Девятая жизнь кошки. Прелюдия

Через время мы, наконец, у воды. Сделаны небольшие запасы, и мне удается даже частично смыть с себя соль. У воды довольно многолюдно, но сейчас я не чувствую привычного стыда. Скорее, ощущаю себя невидимкой.

Одежда связана прочным узлом и закинута на плечи, робкими выверенными шагами начат спуск. К счастью, здесь много троп. Всегда можно выбрать чуть менее крутую. Он идет впереди, и я всегда могу рассчитывать на его устойчивую руку. Кажется, что неровности поверхности ему нипочем, он отлично удерживает равновесие даже на очень крутых участках. Дорога становится для меня намного проще, когда он обнаруживает забытую кем-то или специально оставленную длинную прочную палку. Я использую ее не сколько для опоры, а сколько для прощупывания, подобно слепому: точно ли не разверзнется земля подо мной и не поглотит меня в свои недра? Мне сложно заметить, что я постоянно проваливаюсь в прорехи собственной внутренней опоры, испещренной глубоким стыдом. Я боюсь упасть в реальности, игнорируя почти никогда не прекращающееся внутреннее падение.

– Как ты попал сюда?

– Довольно банально. Это место вроде чистилища на нашем факультете. Приживаешься здесь - остаешься в профессии. Нет, так и время нечего тратить. Такая некая традиция первокурсников приезжать сюда. Понятно, что не все используют такую возможность, но я ни разу не пожалел об этом.

– А остальные?

– У каждого был свой путь. Шут черпает здесь вдохновение, и с каждым годом приезжает сюда все чаще и чаще. Рон живет здесь круглогодично. А Леда.... Она родилась здесь, она нимфа этого места, но сейчас, напротив, возвращается редко. Она уже носит этот мир с собой, ей незачем быть здесь, возвращается сюда, скорее по привычке. Она из тех, кто способен магию этого мира распылить в мире повседневных забот и множества правил.

– Как это родилась здесь?

– Здесь всем хватает места, но в основном его находят себе люди, не нашедшие его нигде. Кто-то из них просто прикасается к нему, черпая силы, как женщины, приезжающие сюда только родить ребенка, в любви и соединении с природой, подарив ему мир именно таким, а не с запахом больницы и болью медицинских процедур, и резким разлучением с тем, кто составлял их мир целую жизнь. Здесь целый лагерь таких единомышленников. Люди, смирившиеся с недостатками мира цивилизации, яро осуждают их. Продавшим свою душу всегда есть дело до свободы другого.

А кто-то живет постоянно, семьями, но таких здесь очень мало, все-таки климат не тропический. Леда из вторых. Много лет этот мир был единственным для нее. В ней совсем нет фальши. Если не пронизать себя ей до определенного возраста, то она больше не приклеится.

– Я бы никогда не смогла жить так постоянно, это ведь очень страшно.

– Это страшно для тебя. Для кого-то очень страшно жить так, как живешь ты, - я молчу, мне нечего на это ответить.

Когда мы спускаемся назад, солнце уже приближается к кромке воды. Я вновь ощущаю острый голод, мы решаем поужинать рыбными консервами и хлебом. Он спрашивает, не против ли я позвать к столу остальных. Я соглашаюсь, мой страх сменяется интересом.

13

Он удаляется, я зарываюсь в палатку и отыскиваю тунику. Натягиваю ее на голое тело. Моя неловкость растворилась рядом с Пророком, не ожила перед людьми возле источника, но сейчас мне предстоит встреча с теми, с кем я уже знакома. И знакомились мы в одежде. Сейчас я не обнажена и не одета. Что-то среднее. Ткань полупрозрачная, и так я чувствую себя защищенной.

Пророк возвращается вместе с Роном, кидает на меня быстрый взгляд и ухмыляется. Я корчу в ответ смешную рожицу. В конце концов Рон тоже в одежде. Да и Шута я голым не наблюдала. Какие-то двойные у них стандарты.

Стол ломится от яств. Свежий хлеб здесь огромная ценность, а вот консервы дело привычное. Пиво, которым до отказа был забит прежде полупустой рюкзак моего спутника, почти выпито еще днем, но вот Шут тащит пластиковую баклажку. Я интересуюсь, где Леда, я была уверена, что под остальными Пророк имел в виду и ее тоже. Но я ошибалась, обычно на закате она бродит вдоль моря, и любуется меняющимися красками неба. Возможно, она придет позже, но это неточно.

Пиво придает мне смелости, и я направляю свой вопрос Шуту:

– Почему вы все подшучиваете надо мной из-за одежды, а сами не очень-то похожи на нудистов?

– мой тон довольно вызывающий. Все трое удивленно смотрят на меня, прыскают от смеха, и когда взрыв совместного хохота немного стихает, стягивает штаны.

– Ты права, сейчас мы это исправим, - я как рыба, выброшенная на берег, ловлю ртом воздух, потеряв умение говорить. Мне хочется уйти в привычную глубину воды, и затеряться там. Шут подсаживается ко мне ближе, закидывает руку мне на плечо и мое ухо улавливает его шепот, - дыши, ты должна научиться дышать, - мягко отстраняется, - на самом деле не имеет никакого значения физическая одежда. Каждый из нас здесь с трудом ее замечает. Во всяком случае летом. Гораздо важнее, обнажена ли здесь твоя душа.

– Как это?
– дар речи на самом деле возвращается ко мне.

– Вот ты выпила немного, и задала мне вопрос, который держала внутри еще с утра. Мы смеялись поэтому, сейчас он прозвучал будто оторванным от реальности. Сейчас мы не обсуждали эту тему. Но ты будто зависла там, несказанное жгло тебе язык, но что-то не давало быть естественной.

– Быть обнаженной - это говорить то, что думаешь?

– Это лишь одна грань, одно проявление искренности. Ты не задала вопрос нам, но это лишь поверхностный слой сдерживания. Можешь ли ты похвастаться честностью перед самой собой? Вот что самое главное.

– Да кому нужна эта честность?!
– я внезапно вспыхиваю, - кто ее потерпит?

– Вот и поищи ответ на этот вопрос здесь. Если хочешь. Только, поверь уж мне, никто не оказывается здесь случайно.

– Шут, кончай философствовать, - вмешивается Рон, - предлагаю показать нашей гостье местную тишину.
– До первой звезды?
– обращается он с вопросом ко мне

– До первой звезды что?

– Помолчим. Все. Послушаем себя и окрестности, - я озадаченно киваю. Внутри привычно проносится множество вопросов, зачем и почему, но я решаю не задавать их, и внезапно понимаю, что и сама хотела бы сейчас помолчать. Рон взглядом собирает кивки остальных, и после закрывает глаза. Я следую его примеру, если уж слушать, то со всем возможным вниманием. Звуки всегда ярче в темноте.

Лишенная одного канала восприятия, я не только лучше слышу. Мое обоняние тоже активно включается в процесс. Необычный смолистый запах, теперь я знаю, что можжевеловый, проникает внутрь меня и кажется, что мои легкие расправляются ему навстречу с удовольствием. Дыхание становится глубже, размереннее. Я медленно погружаюсь в мир фантазий. Пьянящий удовольствием запах - это маленький муравей, отыскивающий внутри меня свой муравейник. Инстинкты ведут его, путь домой пройдет много тысяч раз, но именно сейчас вместо мягкости земли он втыкается в грубый твердый бетон, не имеющий не единого отверстия. Он переполнен упорством, и изо всех сил пытается пробиться внутрь, к дому, кишащему собратьями, но лишь ранится, и валится без сил. Муравью в одиночку не справиться с бетоном никогда. Слезы отчаяния текут моим щекам. Слезы со смолистым ароматом....

Стоит погожий весенний день, календарно сейчас апрель, температурно - июнь. Все вокруг избавляются от лишней одежды, кроме деревьев, но и они скорее украшают себя ей, чем согревают. Под действием тепла мир ускоряет свое движение. Круговерть напоминает танец вермишели в бурлящей кастрюле супа.

Мое тело тоже подошло к весенней поре, мои рельефы изменяются с такой стремительной скоростью, что я не успеваю за этими изменениями. В моих представлениях о себе я плоская, как донная рыба. Я до конца не понимаю, что происходит с моим телом и с моими эмоциями. Во мне, порой, так много энергии, что я сначала унесена ее ураганом, как Дороти, а потом ищу дорогу домой. Но если Дороти рванула спасать Тотошку, и именно поэтому надолго лишилась дома, то меня попросту никто не предупреждает, что сейчас пришла пора скрываться в подвале. Что необходима еще одна защита, кроме дома. Что в какой-то период жизни он перестает быть безопасным убежищем хотя бы просто потому, что до него не всегда возможно добежать.