Девятая жизнь кошки. Прелюдия

– Ты играл в футбол?
– удивляюсь Я.

– О, да!
– отвечает он.

– Думаешь, почему он Рон?
– добавляет Пророк, - это все, что осталось от Рональдо.

– Это уже совсем другая история, - может и ей найдется место сегодня.

– Трампам пам, - переход хода, господа и дамы, - вклинивается Шут.

Наступает очередь Пророка, взгляд которого прикован к огню.

– Просыпайся, рыцарь печального образа!
– почти рычит Шут в его сторону. Пророк вздрагивает и смотрит на нас будто впервые видит.

– Извините, задумался. Мне очень сложно в этой игре бывает.

– А, ну да, ты же столетний старик по делам твоим, - вставляет Рон.

– Ну нет, просто помню больше о том, что делал, а не о том, чего не было. Но кое-что подумалось, глядя на огонь. Я точно никогда в жизни не сжигал книги. Ну, помните, как у Бредбери?

В ответ все молчат. Я была бы рада, если бы кто-нибудь обозначил 'переход хода', но меня выдает пылающее лицо. Мне есть что сказать.

– Я хочу покаяться!

Удивленные четыре пары глаз устремлены на меня.

– Ты?!
– заливисто хохочет Леда, - никогда бы не подумала.

– Это была ужасная книга, - мямлю я, - однажды мы с мужем...

– Ты была замужем?!
– почти подскакивает на месте Пророк

– Не совсем, - еще сильнее краснею я.

– Что значит 'не совсем'?!

– мммм.... Формально я и сейчас замужем, - кажется история о книге уходит на второй план. Леда первой прерывает тишину:

– Мне хочется поскрести твою шкурку, чтобы раскопать там еще секретов. Зудящий интерес я давно не испытывала.

– У меня нет слов, - зло бросает Пророк.

– А ты, оказывается, не Принцесса, а Королева, - щурясь, выплевывает Рон.

– Мы же хотели познакомиться поближе, вот и давайте, - мой голос твердеет, - мне не рассказывать про книгу?

– Отчего же? Жги!

– Ну вот, - я тороплюсь закончить свой рассказ, выдохнуть и остановить избыточное внимание к своей персоне, - мы бродили по книжному рынку и нам на глаза попался модный, раскрученный, неоднозначный автор. Надо же было составить собственное мнение. Он дочитал до 56 страницы, я оказалась крепче и осилила на 25 страниц больше. А после этого книге был вынесен приговор - она не должна существовать, потому что ничего более мерзкого мы еще никогда не читали. Самое забавное, что сейчас я совсем иначе вижу написанное, не буквально, а в качестве метафоры. И любопытно, что же было дальше. Но шоком выработанный условный рефлекс не дает мне читать ничего этого автора: захлестывает отвращением. Сжигать книги в наше время совсем непросто. Камины стали редкостью, а костер посреди города не развести. Мы истязали книгу: вырывали по страничке и жгли пламенем свечи. Пытаясь так ликвидировать то чувство гадливости, которое переполняло нас. Но чувства не горят в огне. Книга уже была внутри, проглочена как фекалии, которыми активно кормили героев книги редкостные извращенцы.

Я замолкаю, жду реакции.

– Ты все-таки очень странная, - заключает Рон, - говоришь об отвращении, а так вкусно рассказываешь, что немедленно захотелось разыскать и прочитать. Хотя может это твой способ уничтожения всего тиража? Этакое послание: 'читай, травись и жги'?

– Не знаю, но сейчас мне стыдно. Мне понравилось сжигать написанное. Я хорошо помню, как сжигала письма мужа: языки пламени лизали строчки, некогда очаровавшие меня, и крепкие оковы этого очарования разжимались на моих руках. Когда последнее письмо было уничтожено, я скинула их с себя окончательно.

– А потом?

– Потом ушла, уехала.

– Ну паспорт сжечь то ты, похоже, забыла. Придется возвращаться.

– Не придется. Давайте дальше, - смотрю я на Леду, - мне очень интересно про тебя.

– Боюсь твои знания обо мне не расширятся, когда я скажу, чего не делала, - парирует она, - но я готова. А вы?

– Ход переходит к Леде, - торжественно объявляет Шут.

– Ну что ж, ловлю. Я никогда не лежала в больнице. Ну, впрочем, вы знаете.

– Ну вот и пошла игра один против всех, да?
– тревожно заключает Рон, - я так понимаю, что история есть у каждого. С кого начнем?

– Вот с тебя и начнем, по часовой стрелке, - отвечает Леда.

– Эх ма! Так, а что рассказать то вам? Первую? Последнюю?

– Мне кажется, новизна в любом случае будет только для Герды. Никто же не успел за этот год, я надеюсь, загреметь в больницу? Больные мозоли, в студию! Не ей же одной краснеть перед нами, - предлагает Шут.

– Мы даже дополнять можем, хочешь?
– присоединяется Пророк.

– Сам справлюсь, - буркает Рон, - тем более, что рассказывать особенно нечего. Спрашивай, если, что будет непонятно, - обращается он персонально ко мне. Я киваю, он продолжает, - не так давно случилась эта паскудная история. Пять лет в этом году будет. Значит, здесь я шесть лет назад впервые оказался. Место это оценил очень, но оно меня будто на прочность проверяло. В общем вся моя жизнь была в футболе. С третьего класса я учился в футбольном интернате, подавал надежды. Большие форвардские надежды. Каникулы тоже проходили на сборах. Отобрали меня в молодежную сборную перед этим вот случаем. Приезд сюда - это был самый первый раз в жизни, когда я оторвался от команды. Одна принцесса меня оторвала, если честнее сказать. Рванул я за ней на край света, вот тут и обнаружилось, что есть еще другая жизнь. Не только футбол. Не менее свободная, яркая, бурная. Принцесса крутила мной, как хотела, требуя доказательства моего к ней особого расположения. И вот ослабленный алкоголем и прочими атрибутами свободы, с бурлящими гормонами во всем теле, я на спор полез на вот тот холмик. Он указал рукой куда-то в темноту. Ты не смотри, что он невысокий, - он обращается ко мне так, как будто я правда могла его сейчас увидеть, - сыпуха на нем. И знал же я это, дурак! Самое страшное, что понимал, на что иду! Еще как понимал! Винить некого. И съехал то я оттуда совсем не сильно на первый взгляд, но как ты понимаешь, медицинская помощь сюда быстро подоспеть не может. Да в общем-то никто и не посчитал, что это требуется. Это уже после обнаружился частичный разрыв ахиллова сухожилия, операция и крест на спортивной карьере. Во всяком случае в футболе, - он тяжело вздыхает, стискивает зубы и продолжает почти шепотом, - возможно, можно было что-то сделать, но я был очень зол. Я не хотел бороться за то, что так легко, по велению дурацкого случая, можно утратить. А может пора перестать врать себе, и я просто устал? Устал от безжизненной жизни, ограниченной бесконечными достижениями. Мне все это стало противным чуть ли ни в один момент, еще до моего неудачного восхождения. Здесь я впервые в жизни почувствовал себя по-другому. Свободным. И, черт возьми, правильно я все сделал, что потащился на горку. Правильно, слышите?!

– сила его голоса внезапно усиливается, будто он разгорается в споре с кем-то невидимым, - если бы возможно было все переиграть, я поступил бы точно так же. В топку такую жизнь! В топку блестящее будущее. Гори оно синем пламенем! Нас и тут неплохо кормят, - почти кричит он. А потом резко сдувается, горбится и закрывает лицо руками. Шут подсаживается ближе и дружески похлопывает его по плечу. Рон надрывно сплевывает в огонь и выпрямляется. Силы потихоньку возвращаются к нему. Совсем тихо он заканчивает, - вот что связано у меня со словом 'больница'

Я молчу. Я не знаю, что сказать. Мне очень грустно.

– Моя история больниц не обогатилась. Я был там лишь однажды, о чем всем вам, кроме Герды, прекрасно известно, - после очередной минуты молчания включается Шут, - я появился на свет в результате самых неприлично-обычных естественных родов, и на третьи сутки вместе с матерью отправился домой. Примечателен этот опыт тем, что мать произвела меня на свет в Новогоднюю ночь почти под бой курантов. Я- первый ребенок, рожденный в Энном году в городе N. В больнице мне явно не понравилось, с тех самых пор я обхожу их десятой дорогой.

– Спасибо хоть на твоей можно передохнуть, - включается воспрявший Рон, - у тебя все просто как в аптеке. Все-таки ненавижу я больницы и все, что с ними связано!

– Моя история тоже донельзя скучна, - присоединяюсь я, - к тому же я плохо ее помню, мне было лет 10-11, когда я оказалась в больнице скорее из любопытства. Но больше рассказать все равно нечего. Тогда я ушла гулять с подругой к ее подруге, не предупредив родителей. Телефонов не было, где меня искать они не знали. Когда я уже сама стала об этом беспокоиться мне было неловко сказать, что пора бы домой, да и играть в чужом доме с двором было очень интересно. Вернувшись уже затемно, я обнаружила такую атмосферу, какой никак не ожидала, сумасшедшая тревога пропитывала все. Я не нашла ничего лучше, как очень быстро переключить внимание со своей выходки на острую боль в животе. У меня богатое воображение: стоило мне только ее представить, как действительно меня начали скручивать нешуточные спазмы. Скорая. Подозрение на аппендицит. К счастью, врачи оказались достаточно компетентными, чтобы положить меня лишь под наблюдение. Я провела неделю в хирургии. Утром и вечером в палату приходили медсестры на перевязку. Отделение было взрослым, но там лежала и моя ровесница после операции. А я была сторонним наблюдателем, сделавшим для себя вывод, что больница не лучшее место, чтобы прятаться от родительского гнева. Вывод неимоверно странный, учитывая то, что родители на время моего заточения превратились в добрых ангелов, выполняющих любые мои желания. Мне даже впервые купили яркую круглую жевательную резинку, вряд ли показанную детям с острой болью в животе, но моя воля была тот момент священной.

– Однако, - комментирует Шут с совершенно непонятной для меня интонацией, - получается, что ты, Пророк, остался на десерт? Мы то его уже переварили давно, - добавляет он.

– Скорее, это лишняя рюмка горькой, чем десерт, - поправляет его Пророк, - но так тому и быть.

Он выглядит непривычно потерянным, глубоко погруженным в себе, каждое произнесенное слово словно взвешивает прежде чем отпустить его на волю.

– Я сегодня не буду углубляться в подробности, но мне все равно придется забежать немного назад, чтобы было понятнее. Вы не против?
– пробегает глазами по кругу, и продолжает, собрав с нас знаки согласия.

Меня пугает его состояние, мне кажется, что сейчас прозвучит что-то настолько ужасное, что я никогда уже не смогу смотреть на А. прежними глазами. Но несмотря на это я готова слушать, я хочу знать. Он приступает, снова глядя лишь в костер.

– Может быть это вовсе ненужные детали, но если я рассказываю эту историю, я не хочу, чтобы она казалось плоской. Просто фактом биографии. Это исказит ее значение. И его значение для меня. Мой старший брат опередил меня на двадцать минут в гонке рождения, и это определило многое. Он первым начал ползать, первым заговорил, первым пошел, даже первый зуб у него вырос раньше, чем у меня. Всего лишь на один день, но раньше. Он был заводилой во всех наших детских шалостях, за которые часто попадало мне, чему я был даже рад - родители будто таким образом признавали и во мне такую способность: что-то организовать. Глубоко же внутри себя я всегда знал, что ему не ровня, но тот факт, что именно он мой брат немного поднимал меня самого в моих глазах. Почти все мы делали вместе: он затевал, а я верно поддерживал. Нам никогда не было скучно вдвоем. Когда пришла пора идти в школу, нас хотели разделить по разным классам, слишком разные способности у нас были, но родители добились равенства. Несколько школьных лет я был просто его тенью, но почему-то его заслуги представляли и меня в хорошем свете: учителя относились ко мне снисходительней того, что я заслуживал. В средней школе нашу разность уже невозможно было игнорировать. Впрочем, как и его отличия от основных учеников. Классная вызвала родителей и целый час убеждала их сменить школу для моего брата на более престижную, она пророчила ему блестящее будущее, он справлялся играючи со всем, за что бы не брался. Семейный совет подключил бабушек и дедушек и постановил право выбора оставить за братом. Он отказался наотрез покидать меня. Я до сих пор чувствую свою вину за этот выбор. Орел, ползающий по земле, очень быстро зачахнет от тоски.