Девятая жизнь кошки. Прелюдия

Той весной неожиданно выпал поздний апрельский снег. Мы же отправились утром в школу в легких куртках и туфлях и, несмотря на одежду не по погоде, не смогли удержаться от игры в снежки. Последние в этом году. Сначала свалился я с высокой температурой, он лишь через пару дней. Он вообще очень редко болел. Кто знает, наступила бы болезнь без этой игры, ведь мы болели гриппом, а не обычной простудой, а значит, от кого-то заразились. У нас обоих болезнь разбушевалась непримиримым кашлем. 'Жесткое дыхание. Госпитализировать будем?' - неожиданно родители согласились. До этого случая они всегда лечили нас дома. Через три дня я почти поправился, лишь редкий кашель напоминал о себе. А у брата стремительно развилась пневмония, перед которой врачи оказались бессильны. В тот момент, когда я пошел на поправку, он умер, - последние слова Пророка были едва различимы. А после он закашлялся. Он захлебывается, судорожно вздыхает и снова начинает кашлять. Рон протягивает ему бутылку с водой, но Пророк отворачивается. Через несколько секунд его кашель переходит в рыдания. Леда молча придвигается к нему, кладет руку на его спину, между лопатками. Он всхлипывает все реже, вдыхает все менее резко, и потихоньку все смолкает. Лишь ясно слышен размеренный рокот барабанов.

16

Напряженное молчание пропитывает наш тесный круг. Лишь треск, уничтожаемых огнем веток, делает его переносимым для меня. Мне хочется одновременно возмущенно кричать, рыдать, обнять Пророка и согреть своим теплом, но вместо этого я стискиваю зубы и погружаюсь в свои бессловесные глубины. Там, внутри, мне очень одиноко, но зато я не чувствую ничего: ни боли, ни бессилия несправедливости, ни беспомощной ярости. Внутри меня есть тесно спеленатый младенец, разучившийся кричать и плакать. Я хочу двинуться в мир, но пеленки мягко и надежно стягивают мое тело. Я не полностью теряю контакт с миром: до меня доносятся звуки и несколько размытые изображения, я просто не могу реагировать на все это.

Словно в тумане отрывается от Пророка и плывет ко мне Леда. Ее теплые руки сжимают мою ладонь.

– Кажется, Герда очень замерзла с нами, - слышу я ее убаюкивающий голос, - наши истории не прочитаешь по нашим глазам, ведь так?
– обращается она ко мне. Я киваю в ответ, все еще не в силах говорить, но хотя бы в состоянии шевелиться, - просто мы не каждому демонстрируем всю их глубину. Думаю, как и ты, - ее глаза смеются.

Я впитываю тепло ее рук, и моя кожа трескается, осыпается. Лягушачья кожа.

– Спасибо тебе!
– почти выпаливаю я.

– За что?

– За то, что услышала мое молчание...

Взгляд Леды становится блуждающим, а потом она отнимает руки.

– Не стоит благодарности, ты очень громко молчала.

– Возможно. Но ты первая в моей жизни, кто заметил эту громкость.

– Вот одно 'никогда не' и перестало быть таковым, - включается Шут, - это надо бы отметить!

– Лиха беда - начало, - прибавляет Рон, - знаю я вас, принцесс, и ту космическую скорость, с которой испаряется обычно ваша неопытность, - говорит он с сожалением

– Знаешь, я была бы рада, если бы ты оказался прав. По-моему, я с такой скоростью обрастаю лишь ограничениями и оправданиями, почему это не для меня, - отзываюсь я.

Мы снова молчим. Каждый о своем.

– Дамы и господа, мы запускаем новый цикл? Или на сегодня довольно?
– прерывает молчание Шут

– Пусть Герда решает, - звучит глухой голос Пророка, - я то могу и всю ночь перебирать свою жизнь.

– Мне действительно слишком тяжело, я не привыкла к такой откровенности.

– Слушать или быть?
– уточняет Леда.

– Я не знаю, вы делитесь, и я должна, но я не готова открывать себя целиком. Я не хочу, чтобы мои истории звучали здесь, но с удовольствием послушала бы вас еще.

– Мда, так правда тухленько. Ну что ж, трам пам пам, конец игры!
– заключает Шут, и практически не делая паузы, затягивает новую песню. Где-то вдали к гитарным аккордам присоединяется рокот барабанов.

Я придвигаюсь ближе к Пророку, плотно прижимаюсь к нему и, кажется, наши тела вибрируют в унисон. Внезапно его голос ручьем втекает в широкое русло мелодии, и река наполняется жизнью. Смешиваются холодные и теплые потоки, ворочаются замшелые камни, из-под них выскальзывают донные рыбы. Прежде спокойная река волнуется, бурлит. Вода становится мутной, но стремительной. И утлое суденышко плывет к морю.

– Я немного пройдусь, скоро вернусь, - шепчу я ему в ухо, - трусь щекой об его щетинистый подбородок, и выскальзываю наружу. Меня манит барабанный ритм, но мягкую мелодию гитары я тоже не готова пока отпускать от себя.

Я делаю несколько шагов к морю, сажусь на еще теплый берег, отыскиваю Большую Медведицу, ее малую родственницу и Кассиопею - мои небесные ориентиры, и растворяюсь в ночи. Расширяюсь до неба, лечу бризом над волнами, ныряю в лунную дорожку, скольжу по воде, расплескивая искрящиеся брызги. Вздрагиваю от неожиданности. Что-то теплое и влажное касается моего бедра. Удивительно, это кошка! Принюхивается к бедру очень тщательно, обнюхивает голень, переходит к ступням. А потом, будто внезапно приняв меня за свою, сворачивается калачиком рядом со мной, и громко мурлычет. Я прилагаю усилие, чтобы соединить свое представление о кошках с морским безграничным миром, в котором мы обе сейчас находимся. Я тяну к ней руку, чтобы погладить, но она тотчас замолкает. И тогда я решаю не касаться ее ради того, чтобы продолжать слушать ее утробное мурчание.

Я слышу свой голос и удивляюсь его бархатистости:

– Интересно, кошка, как ты нашла меня? По запаху? Или просто наткнулась? Как ты вообще сюда попала? Кошки не должны любить море, они ведь не умеют плавать. А, я поняла, ты, как и любая кошка, любишь рыбу. А тут, наверняка, вдоволь всяких рыбьих голов. А еще ты любишь свободу, и может быть она для тебя милее самого прочного дома, - ее мурчание усиливается, будто она одобрительно отвечает мне, и я продолжаю, - я рада, что ты пришла ко мне. Ты не станешь меня судить. Тебе это ни к чему, ведь ты сама свободна делать все, что угодно. А живут ли здесь коты? Может быть у тебя целый выводок котят, и ты ушла от них за глотком одиночества, чтобы вернуть себе терпение к их когтистым шалостям.

Ее глаза - яркие ночные лучины. Она обращает взгляд на меня, и я понимаю, что мои глаза зажигаются в ответ. Голубым сиянием. Время не имеет значения. Кошка просто всем телом сообщает: 'пора!' и исчезает в ночи также внезапно, как и появилась. Я тоже обнаруживаю, что устала сидеть, и начинаю замерзать. Ракушки больно впиваются в кожу, а песчаные вкрапления набирают в себя холодную влагу. Мне хочется оставаться в одиночестве, но я отчаянно нуждаюсь в человеческом тепле. Я все еще чувствую прикосновения Леды к своей руке, но тепло этого прикосновения рассеяно в ночи.

По берегу движется свет фонаря. Я не дожидаюсь своего обнаружения еще и человеком. Ночь является надежным убежищем лишь до тех пор, пока кто-то не зажжет свет. Музыка все еще льется за моей спиной, являясь отличной путеводной нитью. Я возвращаюсь. Все на месте. Я молча беру Пророка за руку и легко тяну за собой.

– Ребята, мы спать, - прощается он. И у костра остаются трое.

17

– Почему я так мало знаю о тебе?
– мы лежим в палатке, меня немного знобит, я укуталась в спальник, а Пророку, напротив, жарко, и он остается обнаженным.

– Потому что мы мало знакомы.

– Неет, мы мало знакомы потому что я мало знаю о тебе.

– Ага, а я о тебе прямо четыре тома 'Войны и мира', - улыбается он. Я смущаюсь, понимая, что он прав.

– Хочешь я расскажу тебе?

– Честно говоря, не знаю. Мне важнее, какая ты сейчас, чем то что было с тобой.

– И какая я сейчас?

– Хрупкая, испуганная, нежная, потерянная и очень притягательная.

– Я?! Неужели перечисленное тобой может притягивать? По-моему, только вызывать настороженность.