Динамитчик. Самые новые арабские ночи принца Флоризеля

Когда он открыл дверь, фургоны уже стояли на краю тротуара, а из первых двух вышли мужчины с военной выправкой в сопровождении двух крепко сбитых привратников. Они тотчас проследовали в дом и принялись там хозяйничать. Отказавшись от помощи Сомерсета, они затащили внутрь множество ящиков и сундуков, после чего извлекли из фургона и перенесли в дальнюю гостиную кровать нового постояльца. Лишь когда прекратились шум и суета и все приготовления были закончены, из третьей повозки вышел высокий, грузный и широкоплечий джентльмен, опиравшийся о плечо женщины в трауре. На нём была широкая накидка, перехваченная сверху цветастым шарфом.

Сомерсет едва успел разглядеть его, как тот скрылся в дальней гостиной. Разгружавшие фургоны мужчины уехали, и в доме воцарилась тишина. Если бы около половины одиннадцатого не появилась сиделка и не спросила с сильным ирландским акцентом, есть ли здесь поблизости приличный паб, Сомерсет вполне бы мог подумать, что он по-прежнему находится один в этом огромном особняке.

Шли дни, но молодой человек не слышал и не видел своего таинственного квартиранта. Двери гостиной никогда не открывались, и, хотя Сомерсет слышал наверху шум шагов, высокий джентльмен не выходил из своих апартаментов. Гости к нему действительно приезжали – иногда в сумерках, иногда в полночный или предрассветный час. Все они казались Сомерсету не внушавшими доверия. Их объединяла атмосфера некоего страха и таинственности, все они отличались излишней словоохотливостью и явно чувствовали себя не в своей тарелке. Даже тот джентльмен с военной выправкой при ближайшем рассмотрении оказался вовсе не джентльменом. Что же касается врача, навещавшего больного, то его манеры красноречиво свидетельствовали о том, что к университету он даже не приближался. Сиделка также не относилась к идеальному типу соседки. После её появления в доме объём виски в бутылке Сомерсета уменьшался с завидным постоянством, и, хотя эта женщина не отличалась общительностью, временами она становилась несносно фамильярной. Когда Сомерсет справился о здоровье её подопечного, она скорбно покачала головой и объявила, что бедняга совсем плох.

И всё же Сомерсет с каждым днём всё больше утверждался во мнении, что его недовольство вызвано куда более вескими причинами, нежели простой дискомфорт. Непрезентабельного вида гости, странный шум, доносившийся из гостиной посреди ночи, неряшливое обращение и несносное поведение сиделки, полное отсутствие какой-либо переписки, абсолютное затворничество самого мистера Джонса, которого Сомерсет не смог бы опознать даже под присягой в суде, – все это вызывало у молодого человека серьезные опасения. Его постоянно преследовало предчувствие чего-то зловещего, тайного и непонятного. И это неясное чувство ещё больше укрепилось в нём, когда ему довелось увидеть лицо своего квартиранта. Случилось это так. Молодой домовладелец проснулся около четырёх утра от шума в коридоре. Вскочив на ноги, он открыл дверь библиотеки и увидел высокого мужчину со свечой в руке, который угрожающим тоном что-то выговаривал джентльмену, снявшему комнаты. Лица обоих были ярко освещены, и на физиономии своего квартиранта Сомерсет не заметил ни малейших признаков болезненности. Наоборот, его лицо дышало здоровьем, энергией и решительностью. Пока он смотрел, гость неслышно удалился, а инвалид, тщательно заперев входную дверь, без малейших признаков немочи резво взбежал вверх по ступенькам.

После того как он вернулся к себе, Сомерсета вновь охватила «детективная лихорадка». На следующее утро он попробовал писать, но мазки выходили какими-то небрежными, потому что он постоянно отвлекался. День сулил много сюрпризов, и Сомерсет совсем недолго просидел за мольбертом, а первый из них уже ожидал его. У входной двери остановился нагруженный багажом кэб, из него вышла миссис Лаксмор собственной персоной, быстро и легко поднялась по ступенькам и забарабанила в дверь. Сомерсет ринулся открывать.

– Мой дорогой друг! – с неподдельной весёлостью воскликнула она. – А вот и я! Свалилась как снег на голову! Рада видеть, что вы держите своё слово, и не сомневаюсь, что вы обрадуетесь тому, что я освобождаю вас от обещания и отпускаю на свободу.

Сомерсет на мгновение лишился дара речи. Он не знал, то ли возмущаться, то ли радушно приветствовать хозяйку. Тем временем энергичная старуха быстро вошла в дом и остановилась на пороге столовой. Открывшееся её глазам зрелище по меньшей мере изумило её. На каминной решётке громоздились кастрюли и пустые бутылки, в самом камине жарились котлеты, пол был буквально усеян книгами, предметами одежды, тростями, кистями, обрывками холста, палитрами, банками с красками и прочими атрибутами художественного творчества. Но все прочие «чудеса» меркли перед уголком, приспособленным для демонстрации натюрмортов. Он представлял собой нечто вроде альпинария, где, согласно законам композиции, кочан капусты соседствовал с медным чайником, оттеняемый панцирем вареного омара.

– Боже милосердный! – вскричала владелица особняка, бросив разъярённый взгляд на молодого человека. – До чего вы докатились! Я то думала, что вы джентльмен, однако вижу перед собой неопровержимые доказательства того, что вы какой-то жалкий бакалейщик или зеленщик. Покорнейше прошу вас собрать всё это и убраться с глаз моих долой.

– Сударыня, – с трудом выдавил из себя Сомерсет, – вы обещали предупредить меня за месяц.

– Я заблуждалась в вашей порядочности, – ответила старуха. – И сейчас велю вам немедля покинуть этот дом.

– Сударыня, – собрался с духом молодой человек, – весьма сожалею. Если бы это касалось меня лично, то я бы не медлил ни секунды. Но как же мой квартирант?

– Ваш квартирант? – недоуменно повторила миссис Лаксмор.

– Нуда, квартирант. Зачем же это отрицать? – удивился Сомерсет. – Он только неделю как въехал.

Старуха в полном изумлении опустилась на стул.

– У вас квартирант? У вас?! – воскликнула она. – Скажите на милость, как вам удалось его заполучить?

– По объявлению, – ответил молодой человек. – Ах, сударыня, я подошёл к делу очень обстоятельно. Я использовал… – он невольно перевёл взгляд на плакаты, – использовал все возможности.

Она посмотрела туда же, куда и он. Впервые за всё время общения с ней Сомерсет увидел, как она достала лорнет. Когда она во всех подробностях рассмотрела его «шедевры», она разразилась звонким и пронзительным смехом.

– Ах, вы просто душка! – воскликнула она. – Уверена, что вы выставляли их в окне. Макферсон! – крикнула она служанке, которая всё это время тихонько ждала в коридоре. – Я остаюсь обедать с мистером Сомерсетом. Возьмите ключ от погреба и принесите вина.

Весёлое расположение духа не покидало её на протяжении всего обеда. Она подарила Сомерсету две дюжины бутылок вина, которые служанка принесла из погреба.

– Это гонорар, – сказала она, едва сдерживая гомерический хохот, – за ваши дивные творения, которые вы должны оставить мне, когда уедете.

Наконец, заявив, что она не смеет более мешать безумию в самом безумном из лондонских домов, миссис Лаксмор отправилась, как она туманно выразилась, «куда-нибудь в Европу».

Не успел отъехать её кэб, как Сомерсет встретил в коридоре сиделку-ирландку – по виду трезвую, но явно чем-то взволнованную. Как выяснилось с её слов, сразу после визита миссис Лаксмор с мистером Джонсом случился приступ, и страдания больного может облегчить лишь подробное объяснение того, что же всё-таки произошло. Сомерсет, тараща глаза от изумления, рассказал всё, как было.

– Это всё?! – вскричала женщина. – Как перед Богом, это всё?!

– Послушайте, любезная, – произнёс молодой человек, – я понятия не имею, к чему вы клоните. Предположим, что эта дама – жена моего друга, или моя крёстная, или королева Португалии. Какое до этого дело вам или мистеру Джонсу?

– Пресвятая Богородица! – вскричала сиделка. – Как бы он был рад услышать это!

Затем она стремительно взбежала вверх по лестнице.

Сомерсет же вернулся в столовую и, обуреваемый самыми мрачными мыслями, медленно допил стоявшую на столе бутылку. В ней был портвейн, благороднейший из напитков, который никак нельзя пить помимо трубки. Потягивая вино и окутываясь табачным дымом, он размышлял, выдвигая одно подозрение за другим и тут же рассеивая их. По натуре своей он был скептиком и не принимал ничего на веру. Его не охватывал ужас при мысли о преступлении или пороке, однако он видел и воспринимал мир со всеми его достоинствами и изъянами со здоровым скепсисом молодости. В то же время он был убеждён, что оказался под одной крышей с какими-то заговорщиками или злоумышленниками, и неукротимый охотничий инстинкт подталкивал его к действию. Бутылка опустела, солнце скрылось за горизонтом, и сгустившиеся сумерки вкупе с голодным урчанием в животе прервали ход его мыслей.

Он вышел из дома и отправился поужинать. Ужин затянулся, поскольку Сомерсет продолжил дегустацию вин. Так или иначе, но домой он вернулся далеко за полночь. У входной двери стоял кэб, и, войдя в переднюю, Сомерсет лицом к лицу столкнулся с одним из самых частых гостей своего постояльца. Это был мужчина могучего телосложения, с грубыми чертами лица, с бородой-эспаньолкой, подстриженной по американской моде. На плече он нёс чёрную складную дорожную сумку, по виду весьма тяжёлую. Вид человека с громоздкой поклажей посреди ночи вызвал у Сомерсета самые жуткие мысли. Он вспомнил истории о жильцах, которые съезжали без ведома хозяев, забрав не только свои пожитки, но кое-что из мебели и убранства их временного пристанища. Пребывая в довольно весёлом расположении духа и вместе с тем снедаемый подозрениями, Сомерсет притворился пьяным и весьма грубо толкнул человека с эспаньолкой, отчего тяжёлая сумка свалилась на пол. Внезапно побледнев, человек с бородкой выругался и мешком осел на коврик у лестницы. В тот же миг из-за перил на втором этаже показались головы больного постояльца и сиделки-ирландки. На их бледных лицах отчётливо читался испуг.