Дитя леса

До свадьбы я успела сдать все экзамены и даже получить аттестат о полном школьном образовании. Ещё один пахнущий бумагой и клеем документ, который поможет мне чего-то добиться в этом мире. И стать чуть ближе будущему мужу.

Глава 12. Платье

– Мама, у нас осталось совсем мало еды. Что мы будем делать?

– Не переживай, солнышко, папа что-нибудь придумает.

Последняя зима оказалась самой суровой за всю мою жизнь. Я уже не верила, что отец всемогущ. Нас отрезало от окружающего мира ещё в декабре. Снега навалило столько, что вокруг дома стояли сугробы высотой в полтора человеческих роста. Мы разгребали его с утра до вечера, втроём, пока могли держать лопаты в руках, но каждый день он выпадал снова.

Скоро стало понятно, что отец не сможет ходить на охоту. Никакие лыжи или снегоступы не помогут. Он проверил запасы тушенки, мороженой рыбы и мяса, грибов, ягод, муки, сахара и других продуктов, целый список составил в блокнотике, что-то подсчитал, потом сходил в сарай, поднялся на чердак и сухо бросил: «Хватит». Но его лицо в тот момент было слишком бледным, да и глаз он не поднял, и я сразу уловила тревогу, разлившуюся в натопленной комнате. Мама тоже промолчала, только поджала губы и отвернулась к окну. Как будто она надеялась увидеть там грузовик с провиантом или трактор, способный освободить нас из белого плена.

Пошли странные дни. Отец постоянно находился дома. Когда было светло, читал у окна. Читал всё: от Библии до любовных романов в мягкой обложке. Украдкой я наблюдала за ним, пытаясь понять, в каком он настроении, о чём думает, к чему готовится. Он сидел вполоборота, нацепив очки без оправы, с тонкими металлическими дужками. За прозрачными стёклышками его чёрные глаза казались огромными, загадочными. Я не видела ни одного живого учёного или преподавателя, но мне казалось, что старый вояка в эти часы был похож на настоящего профессора.

Серый свет из окна сглаживал морщины, делал кожу матовой, словно присыпанной мукой. Я смотрела, как движутся глаза отца, когда он водил ими по строчкам, но гораздо чаще он смотрел в одну точку, только делая вид, что читает. Тогда мне становилось не по себе.

Новый год мы отметили как обычно: с еловыми веточками в банках и самодельными игрушками. Мама даже испекла тыквенный пирог. Но уже через пару дней я услышала, как родители возбуждённо переговаривались в своей комнате. Они пытались шептать, но шёпот выходил слишком громким, нервным. Потом мама заплакала, уткнувшись в подушку, а отец вышел на улицу. Но даже он не смог долго там находиться. Градусник показывал минус тридцать семь. Его шаги прохрустели вокруг дома, и он вернулся в тепло.

В январе забили последнего кролика. Мама пекла хлеб один раз в неделю, и это была крошечная булочка, раза в два меньше обычной. Отец так долго и монотонно точил ножи, раз за разом, каждый день, что мы могли разрезать этот хлеб ровно на двадцать один тонюсенький кусочек. Одна корочка доставалась мне, вторая – ему. Мама говорила, что бережёт десны, и мы притворялись, что верим ей. Мясо закончилось. А из рыбы с квашенной капустой и пшеном получалась совершенно ужасная уха.

В феврале мы доедали сладкую картошку и замороженные тёртые кабачки. Но в этот раз не было ни яиц, ни муки, чтобы нажарить оладий, поэтому мы просто разогревали кабачковую кашицу на сковороде, солили, перчили и ели.

В наших краях настоящее тепло редко наступало раньше апреля, а снег в лесу мог лежать до начала июня. Мама была похожа на ходячий скелет. И так худенькая, сейчас она стала прозрачной, болезненно бледной. А потом перестала вставать с кровати.

Отец тоже сдал. Он прятался по углам, отворачивался, застывал в одной позе, глядя в стену. Иногда начинал тихо бормотать, жестикулировать, как будто с кем-то разговаривал. Бессилие убивало его быстрее голода.

Мне было страшно выныривать из книг, поэтому быстро сделав домашние дела и перекусив, я падала на кровать и читала до тех пор, пока не закрывались глаза.

Сугробы осели в конце февраля. Снег стал плотным, как камень. Отступили морозы. Отец ушёл на охоту и вернулся с тушкой зайца. Ничего вкуснее я в жизни не ела. Нам хватило его на три дня. Мама сначала пила бульон, потом прожевала несколько кусочков мяса, а потом велела достать из кладовой бутылку смородиновой настойки и с удовольствием выпила целую рюмку.

Жизнь возвращалась в наш дом. В апреле из-под бурой земли показались жёлтые цветы мать-и-мачехи, потом пошла первая травка, следом полезли пушистики-первоцветы. Мама поднялась с постели. Казалось, всё стало как прежде, но что-то в её лице не давало мне покоя. Какая-то тёмная, глубокая тоска заложила морщины на её лбу и наградила безмолвием. Мама больше не пела, не притрагивалась к бумаге и краскам и почти не разговаривала. Скоро я узнала почему.

– Ты должна уйти в город. Я помогу тебе.

Она сказала это почти шёпотом, словно боялась, что кто-то услышит, когда мы пришли к Речушке набрать воды. Я перестала дышать.

– Отец собирается в поход дня на три. Будь готова. Я дам тебе немного денег и адрес бабушки с дедушкой.

– Но… почему?

Мама повернула ко мне лицо. По нему струились слёзы, но она не замечала их.

– Ты не должна жить так. Слишком опасно. Я не прощу себя, если с тобой что-то случится. А случиться, как мы теперь знаем, может всё, что угодно. Нам просто повезло, но однажды… – Её голос оборвался. – Однажды удача может нас покинуть. Слушай внимательно и запоминай.

Я чуть не убила человека.

Туман перед глазами начал рассеиваться, зрение приобрело чёткость, но я всё ещё видела картину: Егор развалился на стуле, голова откинута назад, на лице – блаженство; на его коленях спиной ко мне сидит Инесса с задранной до талии юбкой. Оба тяжело дышат. А я стою посреди подсобки и смотрю на металлические ножки стула, туфли на высоких каблуках, отброшенные в сторону, узор на мраморном полу, лишь бы не видеть мазок ядовито-красной помады у самого уха Егора и его прикрытых век.

Медленный поворот черноволосой головы, прищур бесстыжих глаз – она специально это устроила. Ведь именно она назначила встречу в магазине в восемь вечера, чтобы я примерила свадебное платье.

Толчок где-то в районе солнечного сплетения бросил меня вперёд. Я едва успела почувствовать пучок волос, зажатый в кулаке, и услышала крик. Настоящий, непритворный. Запах чужого страха – откуда, чёрт побери, он так хорошо мне знаком? – заполнил ноздри. Рывок. Глухой звук удара чего-то мягкого обо что-то твёрдое. Наконец я увидела, что её тело без движения распростёрто на полу.

– Ты что… Зачем… Вот чёрт! – Егор, застёгивая ширинку, протиснулся к выходу и исчез.

Я схватила стул, на котором он только что сидел, и взмахнула им над Инессой. Мне казалось, моими руками управляет кто-то другой, я уже слышала хруст ломающихся костей и видела, как растекается кровь по мрамору. Зажмурилась, чтобы ударить, но вдруг чьи-то сильные пальцы крепко вцепились в моё запястье и дернули в сторону. Стул вылетел из рук, с силой ударился о стену и упал на пол.

Я открыла глаза. В подсобке никого не было. Но я готова была поклясться, что слышала запах дыма и собачьей шерсти, который всегда исходил от одежды отца.