Дитя леса

Ха, пора бы написать, зачем я на самом деле завёл дневник. Первый раз в жизни. Я всего лишь хотел признаться самому себе, что в этом мире до сих пор существуют вещи, которые меня пугают. Например, что Марго умрёт при родах, что ребёнок разрушит наше счастье или что моя болезнь вернётся, и я не смогу ей противостоять.

А теперь можно закрыть тетрадь и заняться делом. Иначе мы останемся без ужина.

29 октября 1998 года

21:36

Всё это ложь от первого до последнего слова. Ложь жалкого труса, который боится признать правду и делает вид, что живёт нормальной, счастливой жизнью.

Я никогда не был счастлив до конца. С чего бы? Я не знал родителей, рос в детском доме. Потом армия, война и – как ответ на все вопросы и одновременно конец света – диагноз, больница, одиночество.

Всегда один. Появился из ниоткуда. Мне не сказали, что стало с родителями: бросили они меня, погибли или просто променяли на дозу герыча или бутылку палёного спирта. Прошёл несколько кругов ада, попал в никуда. Ни одного якоря. Ни друга, ни дома. Для одних – слишком умный, для других – слишком замкнутый. Так и болтался по жизни, пока не встретил Марго.

Я начал вести дневник, только чтобы упорядочить хаос в собственной башке. Понять, хаос ли это. И возможен ли в этом мире покой для такого психа, как я.

15 ноября 1998 года

05:59

Маргарита. Моё счастье, моя боль. Я никогда не говорил тебе красивых слов. Может, ещё не поздно? Смогу ли произнести вслух нечто подобное? Писать проще. Никто не увидит.

Я не думал, что доживу до этого. Что у меня будет дом, жена, ребёнок. Что-то настоящее, осязаемое. Крепкое и хрупкое одновременно. Но я смогу в любой момент обнять твои худые плечи и погладить живот, в котором живёт наша дочь. Вот видишь, я уже смирился с тем, что это девчонка.

Ты спишь, за окном темно, а я сбежал в мастерскую, чтобы черкнуть пару каракуль. Однажды я пообещал тебе не врать. Что ж, буду честным до конца. Возможно, когда-нибудь эти строки станут моим оправданием. Или приговором.

Я часто вспоминаю тот день, когда проходил мимо оперного и остановился, чтобы прикурить. И вдруг увидел тебя. Сидишь себе на скамейке с карандашом и альбомом в руке, никого не замечаешь. Тонкая, светлая, юная.

Ты так пристально смотрела на здание театра: сразу понятно, что именно рисовала. Приблизившись из-за спины, по-партизански, так, чтобы ты ничего не заметила, я прищурился и разглядел на листе… густой еловый лес и горы. Вовсе не здание театра, а то место, которое я увидел, стоя однажды в холодной ноябрьской Оби с желанием утопиться.

Дезориентация – так, что ли, можно описать мои ощущения? Куда уж точнее.

Я стоял как дурак и смотрел то в альбом, то на твою небрежно заплетённую косу, лежащую вдоль позвоночника. А ты просто обернулась и, ничуть не удивившись и не испугавшись, спросила:

– Зачем вы подглядываете? Я не люблю.

– А что ты любишь?

Я сразу перешёл на ты, но не потому, что ты была младше, а потому, что понял: это игра, в которую нужно сыграть, чтобы уже через короткое время мы стали друг другу самыми близкими людьми.

– Шоколадное мороженое.

Всего-то! Если бы ты сказала, что любишь норковые шубы, я бы пошёл и купил тебе шубу. Занял, ограбил, убил, но купил. Кажется, я рассмеялся. Слишком громко и нервно, а потом, ничего не ответив, отбросил окурок и пошёл в сторону киоска.

Когда я возвращался с шоколадным мороженым в руках, был уверен, что ты ушла. Кто станет дожидаться незнакомца, который подглядывает, подозрительно выглядит и к тому же старше лет на десять? Но ты сидела на том же самом месте в той же позе.

– Спасибо.

Вот так просто. Без ужимок, кокетства.

С днём рождения! Спасибо за то, что сделала главное – не сбежала от меня тогда.

20 ноября 1998 года

20:20

Если бы меня спросили, жалел ли я хоть раз, что бросил всё к чертям собачьим и ушёл жить в лес, я бы ответил… Ха, никто никогда не спросит. Да и не бросал я ничего, кроме кромешного ада. И всё же отвечу. Себе отвечу.

Верь я в бога, благодарил бы его каждый день во время утренней молитвы за то, что надоумил меня это сделать и дал сил. Кажется, что до тридцати лет я только совершал ошибки и лажал. Всё, что было до встречи с Марго, казалось сюрреалистичным. Я бродил туда-сюда, как персонаж компьютерной игры, выполнял приказы, заправлялся едой и алкоголем, получал бонусы в конце каждой миссии.

Марго помогла мне понять, кто я такой и чего хочу на самом деле. Мягко, как лесной ручеёк, омыла, излечила, успокоила. Жизнь на какое-то время стала настоящей.

Куда я мог увезти её? На какой край света? Где спрятать, чтобы она принадлежала только мне? Я пошёл искать такое место и нашёл. Неслучайно заблудившись. И тут же понял, что эту поляну видел тогда, на берегу Оби, что её рисовала Марго у театра. Наше место. Всё остальное: дом, сарай, баня – само выросло из земли, стоило лишь приложить руку.

Когда я повёз сюда Марго в первый раз, не сказал, что уже оформил документы на землю. Если бы она отказалась остаться, она бы отказалась от меня. Было ли мне страшно? Ни капли. Я не сомневался в том, что сделал правильный выбор. И женщины, и места.

Мы провели в дороге целый день. Наслаждались поездкой. Останавливались в каждом красивом месте, целый час обедали в каком-то придорожном кафе с самоварами на столиках, а потом бросили машину и шагнули в лес.

Марго то смеялась, то молчала, то хватала меня за руку, словно чего-то боялась, то убегала вперёд. Но когда мы вышли на поляну, глаза её вспыхнули. Она раскинула руки и закружилась. Я не ошибся. Что-то взорвалось внутри головы, но не причинило боли. Наоборот, мысли стали лёгкими и ясными, тело – сильным, накачанным адреналином. Марго посмотрела на меня так, что слова стали лишними. Я схватил её и почувствовал, какая она прохладная, влажная. Как земля после летнего дождя.

31 декабря 1998 года

15:04

Второй Новый год здесь. Всего. А кажется, целая жизнь прошла. Словно мы всегда жили здесь.

Не знаю, что творится там, на большой земле, в радиоприёмнике сели батарейки. Но понятно, что сегодня за несколько минут до двенадцати все усядутся у телевизоров: родители Марго, её сестра и друзья, чтобы послушать президента, принять его слова за пророчество, залпом выпить шампанское и, если повезёт, загадать желание – такое же, как и в прошлом году, потому что старое, конечно, не сбылось, а пожелать нового не хватает ни ума, ни фантазии.

А у нас свои традиции. Марго украсила дом еловыми ветками и игрушками, испекла тыквенный пирог, такой огромный, что мы будем есть его целую неделю, и достала из погреба вишнёвую настойку, пахнущую летом и счастьем. Я не против. Это лучше, чем слушать брехню зажравшихся политиков. После полуночи мы выйдем на крыльцо, обнимемся, постоим, молча глядя в небо, подумаем о сокровенном и пойдём спать.

Мне ничего не надо: ни выпивки, ни тортов, ни фейерверков. Достаточно просто наблюдать за тем, как Марго хлопочет, накрывая на стол. Такая серьёзная, такая деловая. Она пытается убедить меня, что потолстела, показывает свой якобы округлившийся живот, но я вижу только тяжёлую, налитую грудь, которую так приятно ощущать в ладонях, и свет в глазах, как будто внутри неё горит маленький фонарик.