Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— За прекрасную Мелизандру безъ носа и глазъ я прошу безъ торга два реала двнадцать мараведисовъ, продолжалъ Петръ.

— Я бы ничего не сказалъ противъ этого, воскликнулъ Донъ-Кихотъ, еслибъ Мелизандра съ мужемъ не была теперь на границ Франціи, потому что конь ихъ, какъ мн казалось, летлъ, а не бжалъ. Къ чему же продавать намъ кота за зайца, показывая Мелизандру съ отрубленнымъ носомъ и выколотымъ глазомъ, когда она теперь далеко отъ насъ во Франціи блаженствуетъ съ своимъ мужемъ. Пусть каждый, по милости Божіей, остается при своемъ; будемъ двигаться твердою поступью, полные честныхъ намреній. Продолжайте.

Петръ, видя, что. у рыцаря начинаетъ опять заходить умъ за разумъ, нашелъ излишнимъ вразумлять его и поспшилъ отвтить

— Фигура эта должно быть въ самомъ дл не Мелизандра, а одна изъ служанокъ ея, за нее довольно будетъ шестидесяти мараведисовъ. Покончивъ съ Мелизандрой, Петръ продолжалъ прежнимъ способомъ оцнивать свои изувченныя фигуры. Два присяжныхъ оцнщика сбавили потомъ, къ удовольствію обихъ сторонъ, назначаемую имъ цну, и дло кончилось тмъ, что весь убытокъ оцненъ былъ въ сорокъ реаловъ и три четверти. Санчо отсчиталъ ихъ тутъ же Петру, который попросилъ прибавить ему еще два реала за поимку обезьяны.

— Дай ему, Санчо, еще два реала, сказалъ Донъ-Кихотъ, не за поимку обезьяны, а просто въ подарокъ отъ меня, и я бы охотно далъ двсти другихъ подарковъ тому, это сказалъ бы мн наврное, что прекрасная Мелизандра и донъ-Гаиферосъ возвратились благополучно во Францію и живутъ себ счастливо въ кругу друзей и родныхъ.

— Никто не можетъ знать этого лучше моей обезьяны, сказалъ Петръ. Но теперь самъ чортъ не поймаетъ ее. Я думаю, однако, что голодъ и привязанность во мн заставятъ ее на ночь вернуться домой. Завтра мы увидимся еще.

Гроза утихла, и вся компанія въ мир и добромъ согласіи поужинали на счетъ Донъ-Кихота, показавшаго себя щедрымъ до нельзя. На другой день крестьянинъ съ пиками и алебардами убрался изъ корчмы до зари, а рано утромъ пажъ и двоюродный братъ пришли проститься съ Донъ-Кихотомъ: одинъ отправился домой, а другой въ дальнйшій путь; пажу Донъ-Кихотъ подарилъ на дорогу съ полдюжины реаловъ. Петръ же не искалъ новыхъ встрчъ съ Донъ-Кихотомъ, котораго онъ зналъ какъ нельзя лучше. Поднявшись чуть свтъ, онъ собралъ остатки театра и вмст съ своей обезьяной отправился дале искать приключеній. Хозяинъ корчмы, вовсе не знавшій Донъ-Кихота, одинаково удивленъ былъ его безуміемъ и щедростію. Санчо заплатилъ ему за все съ излишкомъ, по приказанію своего господина, посл чего рыцарь и оруженосецъ, простившись съ хозяиномъ, покинули, часовъ около восьми утра, корчму и отправились въ дальнйшій путь, гд мы и оставимъ ихъ на время, чтобы разсказать кое-что другое, относящееся въ этой славной исторіи.

Глава XXVII

Сидъ Гамедъ Бененгели, лтописецъ знаменитыхъ событій, описываемыхъ въ этой книг, начинаетъ настоящую главу слдующими словами: клянусь, какъ христіанинъ католикъ. По поводу этого выраженія переводчикъ замчаетъ, что если историкъ — мавръ (онъ былъ дйствительно мавръ) говоритъ: «клянусь, какъ католикъ», то ясное дло, онъ общаетъ этими словами быть правдивымъ, какъ побожившійся католикъ, разсказывая о Донъ-Кихот и о томъ, это былъ Петръ и его ворожея обезьяна, изумлявшая своимъ даромъ весь окрестный край. историкъ говоритъ, что тотъ, это прочелъ первую часть его труда, вроятно, не забылъ Гинеса Пассамонта, освобожденнаго Донъ-Кихотомъ изъ цпей вмст съ другими каторжниками въ Сіерра-Морен, — благодяніе, за которое ему такъ дурно отплатили эти неблагодарные, погрязшіе во грхахъ люди. Этотъ самый Гинесъ Пассамонтъ, называемый Донъ-Кихотомъ Гинезиллъ Дарапильскій укралъ, какъ извстно, у Санчо осла, событіе, подавшее поводъ упрекать историка въ недостатк памяти, потому что въ типографіи забыли напечатать какъ и когда Санчо нашелъ своего осла. Повторимъ же еще разъ какъ было дло: Гинесъ укралъ у спавшаго Санчо осла, воспользовавшись уловкой, употребленной Брунелемъ при осад Альбраки для того, чтобы вытащить коня изъ подъ Сакристана. Какъ и когда Санчо нашелъ своего осла, это уже разсказано. Гинесъ же, убгая отъ правосудія, преслдовавшаго его за многія, часто весьма искусныя плутни, описанныя имъ самимъ въ довольно большой книг, ршился проскользнуть въ королевство аррагонское, и завязавъ себ лвый глазъ, обзавелся театромъ маріонетокъ, которыми онъ двигалъ такъ же ловко, какъ игралъ стаканами. Купивъ себ еще обезьяну у христіанъ, освобожденныхъ изъ неволи въ Варварійскихъ земляхъ, онъ выучилъ ее вскакивать въ нему, по данному знаку, на плечо, и какъ будто шептать ему что-то на ухо. Обзаведшись театромъ и обезьяной, онъ прежде чмъ прізжалъ въ какую нибудь деревню, собиралъ по сосдству отъ разныхъ знающихъ лицъ свднія о томъ: что длается вокругъ? какъ кто живетъ? не случилось ли по близости чего-нибудь особеннаго, и если случилось, то, что именно? Разузнавъ и запомнивъ хорошо все это, онъ прізжалъ въ сосднее село, показывалъ тамъ свой театръ, разыгрывалъ разныя довольно избитыя, но интересныя исторіи, и по окончаніи представленія показывалъ свою ученую обезьяну, отгадывавшую, по словамъ его, настоящее и прошедшее, но не будущее. За отвтъ бралъ онъ, обыкновенно, два реала; иногда дешевле, смотря по обстоятельствамъ. И такъ какъ онъ являлся въ домахъ, тайны которыхъ были ему нсколько извстны, то хотя бы даже у него ничего не спрашивали, чтобы ничего не платить, онъ подавалъ однако своей обезьян извстный знакъ и потомъ уврялъ, что та открыла ему какое-нибудь происшествіе, дйствительно случившееся въ дом. Благодаря подобнымъ уловкамъ онъ пользовался огромнымъ довріемъ толпы, которая просто бгала за нимъ; и такъ какъ никто не допытывался какимъ образомъ узнаетъ все его обезьяна, поэтому онъ втихомолку смялся себ надъ врившими ему простяками, набивая деньгами ихъ свой карманъ. Когда онъ пріхалъ въ послдній разъ въ корчму, онъ въ ту же минуту узналъ Донъ-Кихота и Санчо, и ему не трудно было повергнуть въ изумленіе рыцаря, его оруженосца и всю окружавшую ихъ публику. Дорого, однако, обошлось бы ему на этотъ разъ его ремесло, еслибъ Донъ-Кихотъ, поражая короля Марсиліо и его кавалерію, опустилъ немного ниже свою руку. Вотъ все, что можно сказать о Петр и его обезьян.

Возвращаясь къ Донъ-Кихоту Ламанчскому, исторія передаетъ, что, покинувъ корчму, онъ задумалъ объздить берега Эбро и окрестности ихъ, прежде чмъ отправиться въ Сарагоссу; такъ какъ до турнировъ оставалось еще довольно времени. Преслдуя свое намреніе, халъ онъ двое сутокъ, не встртивъ ничего, достойнаго быть описаннымъ. На третій день, възжая на одинъ холмъ, онъ услышалъ стукъ барабановъ, звуки трубъ, шумъ аркебузъ и ему показалось, что это проходитъ полкъ солдатъ. Желая увидть ихъ, онъ пришпорилъ Россинанта и въхалъ на вершину холма. Но тутъ вмсто солдатъ, Донъ-Кихотъ увидлъ внизу, на полян, толпу, человкъ въ двсти, вооруженную всевозможнымъ оружіемъ: пиками, аллебардами, арбалетами, бердышами и нсколькими щитами. Спустившись внизъ, онъ подъхалъ такъ близко къ толп, что могъ различить цвта, знамена ея и прочесть девизы. Особенное вниманіе его обратило на себя блое атласное знамя, на которомъ, въ миніатюр, нарисованъ былъ чрезвычайно натурально ревущій оселъ съ высокой головой, открытымъ ртомъ и высунутымъ языкомъ. вокругъ него, большими буквами, написаны были эти два стиха:

Не даромъ принялись ревть Тотъ и другой алькадъ.

Прочитавъ ихъ, Донъ-Кихотъ понялъ, что это собрались крестьяне изъ деревни съ ревущими по ослиному алькадани. Санчо, сказалъ онъ, крестьянинъ, передавшій намъ событіе съ осломъ, ошибся, назвавъ ревуновъ регидорами, изъ надписи видно, что это альхады.

— Да можетъ быть они тогда были регидорами, а теперь стали алькадами, отвтилъ Санчо; и разв не все равно: ревли ли алькады или регидоры, лишь бы кто-нибудь ревлъ, а алькадъ, или регидоръ, это все равно.

Вскор наши искатели приключеній узнали, что крестьяне осмянной деревни вышли на битву съ крестьянами осмявшими ихъ, больше чмъ это слдовало, особенно, принимая во вниманіе ихъ близкое сосдство. Не долго думая, рыцарь подъхалъ къ крестьянамъ, къ великому неудовольствію Санчо, не жаловавшаго подобнаго рода встрчъ. Толпа разступилась и охотно впустила рыцаря, полагая, что это какой-нибудь воинъ съ ея стороны. Приподнявъ забрало, гордо и смло подъхалъ Донъ-Кихотъ къ знамени, на которомъ нарисовавъ былъ оселъ, и тамъ его окружили начальники партіи, оглядывая его съ головы до ногъ, потому что онъ удивилъ ихъ столько же, какъ и всхъ, кому случалось видть его въ первый разъ. Замтивъ съ какимъ нмымъ вниманіемъ вс смотрятъ на него, Донъ-Кихотъ ршился воспользоваться минутой всеобщаго молчанія и, возвысивъ голосъ, громко сказалъ: «храбрые люди! прошу не перебивать меня, пока я не наскучу вамъ, или не скажу чего-нибудь непріятнаго для васъ. Если же случится что-нибудь подобное, тогда, по первому знаку вашему, я положу печать на уста мои.» Крестьяне въ одинъ голосъ просили его говорить, общая охотно слушать. Получивъ это позволеніе, Донъ-Кихотъ продолжалъ: «добрые люди! я странствующій рыцарь. Оружіе — мое занятіе, а мой долгъ — оказывать помощь всмъ нуждающимся въ ней. Нсколько дней тому назадъ, я услышалъ про случившуюся съ вами непріятность и узналъ причину, заставившую васъ взяться за оружіе. Я серьезно думалъ, не одинъ разъ, о вашемъ дл, и пришелъ въ тому заключенію, что вы сильно ошибаетесь, считая себя оскорбленными. Одинъ человкъ, это бы онъ ни былъ, не можетъ оскорбить цлой общины, если только не обвинить ее въ измн, потому что въ послднемъ случа нельзя знать, кто именно измнилъ въ ея сред. Въ примръ этого я вамъ укажу на Діего Ордонесъ Лару, вызвавшаго на бой цлый городъ Замору, такъ какъ онъ не зналъ что одинъ Велидо Дольфосъ совершилъ преступленіе, убивъ измннически своего короля. Онъ вызвалъ поэтому на бой весь городъ, вс граждане котораго должны были отвчать за преступленіе, совершенное въ сред ихъ; на всхъ ихъ должна была обрушиться рука мщенія. Діего, правда, немного увлекся въ этомъ случа, потому что къ чему ему было вызывать на бой мертвецовъ, воды, не рожденныхъ еще младенцевъ и тому подобное; хотя, впрочемъ, ничто не въ силахъ обуздать языка, когда гнвъ выступаетъ, такъ сказать, изъ береговъ. Если же одинъ человкъ не можетъ оскорбить государство, область, городъ или общину, то вамъ, ясное дло, не въ чему выходить на бой, чтобы отмстить за оскорбленіе, котораго не существуетъ. Подумайте: не странно ли было бы видть, еслибъ Кавалеросы [11] корчемники, мыловары, коты [12] убивали всякаго называющаго ихъ этими именами, или всякаго, кому ребятишки дали какое-нибудь прозвище. Что было бы, еслибъ жители всхъ этихъ мстечекъ жили въ вчной войн между собою, занимаясь одними драками? да сохранитъ насъ отъ этого Господь. Въ благоустроенномъ обществ граждане должны браться за оружіе, жертвуя собой и своимъ достояніемъ только въ четырехъ случаяхъ. — Во-первыхъ, для защиты католической религіи; въ-вторыхъ, для защиты собственной жизни, что совершенно въ порядк вещей; въ третьихъ, для защиты чести ближняго и своего имущества; въ четвертыхъ, для защиты своего короля въ законной войн. Наконецъ, въ пятыхъ, если хотите, или врне, во вторыхъ, для защиты отечества. Къ этимъ пяти главнымъ можно присоединить нсколько второстепенныхъ причинъ, которыя могутъ по всей справедливости, побудить насъ взяться за оружіе. Но обнажать его за пустяки, за шалости и шутки, которыя могутъ скоре разсмшить, чмъ оскорбить, право, друзья мои, это въ высшей степени безумно. Къ тому же мстить несправедливо, — а справедливо мстить нельзя, — значитъ попирать законы исповдуемой нами религіи, повелвающей намъ любить даже враговъ и благословлять ненавидящихъ насъ. Заповдь эту, какъ кажется, съ перваго взгляда, исполнить довольно трудно, но это только такъ кажется тмъ, которые принадлежатъ больше міру, чмъ Богу, и у которыхъ плоть торжествуетъ надъ духомъ. Истинный Богочеловкъ, Іисусъ Христосъ, въ устахъ котораго ложь не мыслима, повдалъ намъ, какъ учитель и законодатель нашъ, что иго его благо и бремя легко. А могъ ли онъ заповдать намъ исполнять невозможное? И такъ, добрые люди, законы Божескіе и человческіе приглашаютъ васъ успокоиться и положить оружіе.

11

Такъ называли жителей Вальядолида, въ воспоминаніе Казеллы, погибшаго за эшафот.

12

Такъ назывались жители Толедо, Гетафы и Мадрида.

— Чортъ меня возьми, пробормоталъ подъ носъ себ Санчо, если господинъ мой не богословъ, то похожъ на него какъ яйцо за яйцо.

Донъ-Кихотъ остановился за минуту — перевести дыханіе, и видя, что вс продолжаютъ внимательно молчать, хотлъ было продолжать свою рчь, но къ несчастію, оруженосцу его тоже пришла въ эту минуту охота блеснуть своимъ умомъ. Видя, что рыцарь остановился, онъ ршился говорить дальше: «господинъ мой, Донъ-Кихотъ Ламанчскій,» началъ онъ, «называвшійся нкогда рыцаремъ печальнаго образа, а теперь называющійся рыцаремъ львовъ, — это многоумный гидальго, знающій по латыни и по испански, какъ настоящій бакалавръ; онъ говорилъ и совтовалъ вамъ, какъ отличный воинъ, превосходно знакомый съ законами и правилами войны, и вы ничего лучше не можете сдлать, какъ послдовать его совту; я готовъ отвчать, если окажется, что васъ обманули. Да и въ самомъ дл, не страшная ли это глупость сердиться за то, что пришлось услышать чей-то ревъ. Клянусь Богомъ, бывши мальчишкой, я ревлъ всякій разъ, какъ мн приходила охота, и никому до этого дла не было. И ревлъ, я вамъ скажу, не какъ-нибудь, а такъ, что какъ зареву бывало, такъ вс ослы вокругъ разомъ отзовутся на мой ревъ, и, не смотря на то, я все-таки оставался сыномъ честныхъ родителей. Мн, я вамъ скажу, завидовали даже четыре самыхъ важныхъ человка въ сел, да плевать я на это хотлъ. И что я не лгу, такъ вотъ послушайте, какъ я реву: вы знаете, кто научился ревть, или плавать, тотъ никогда не забываетъ этого.» Съ послднимъ словомъ Санчо сжалъ носъ и заревлъ такъ сильно, что огласилъ своими звуками окрестные холмы и долины. На бду его, одинъ изъ крестьянъ, услышавъ ревъ его, вообразилъ, что онъ заревлъ въ насмшку надъ толпой, и поднявъ огромную дубину, хватилъ ею такъ сильно вдоль всей спины Санчо, что несчастный оруженосецъ безъ чувствъ повалился на землю. Донъ-Кихотъ, въ ту же минуту, устремился съ копьемъ своимъ на дерзкаго крестьянина, но на помощь послднему явилось столько народу, что Донъ-Кихоту не было ни какой возможности отмстить обиду, нанесенную его оруженосцу. Напротивъ, чувствуя, что его самого осыпаютъ градомъ каменьевъ, видя безчисленное множество направленныхъ на него аркебузъ и арбалетовъ, рыцарь повернулъ Россинанта и во всю прыть умчался отъ враговъ своихъ, моля изъ глубины души Бога спасти его отъ этой опасности. Онъ то и дло втягивалъ въ себя струю свжаго воздуха, чтобы убдиться, не задыхается ли онъ, находясь въ постоянномъ страх, какъ бы пущенная сзади пуля не вошла въ плечо его и не вышла черезъ грудь; но вооруженная толпа удовольствовалась бгствомъ его, не пославъ во слдъ ему ни одного выстрла. Удалившись на значительное разстояніе, Донъ-Кихотъ оглянулся назадъ, и видя, что его догоняетъ никмъ не преслдуемый Санчо, ршился обождать его. Крестьяне же, не расходясь, оставались на мст до самой ночи, и такъ какъ враги ихъ не приняли битвы, поэтому они съ радостью и торжествомъ возвратились назадъ; и еслибъ знали эти добрые люди обычаи существовавшіе въ древней Греціи, они, вроятно, воздвигли бы на мст ожиданія тріумфальную колонну.

Глава XXVIII

Когда храбрый бжитъ — значитъ засада открыта и человкъ благоразумный долженъ беречь себя для лучшаго времени; истина, которую подтвердилъ Донъ-Кихотъ, когда оставлялъ поле битвы безжалостнымъ противникамъ своимъ, вооруженнымъ каменьями, и, забывая въ какой опасности повидаетъ онъ Санчо, поспшилъ укрыться въ безопасное мсто. Почти лежа на своемъ осл, слдовалъ за нимъ Санчо, и догнавши Донъ-Кихота, запыхавшійся, измученный и избитый, упалъ къ ногамъ его коня. Рыцарь соскочилъ съ Россинанта, чтобы осмотрть раны своего злополучнаго оруженосца, но нашедши его цлымъ и здоровымъ съ ногъ до головы, онъ съ неудовольствіемъ сказалъ ему: «въ недобрый часъ принялся ты ревть, Санчо. Прилично ли говорить о веревк въ дон повшеннаго? И какого иного акомпанимента могъ ожидать ты своей псн, кром дубинъ? Благодари еще Бога, что ты такъ дешево отдлался и не изрубили они саблями теб лица, а только помяли палками бока.»

— Не могу я теперь ничего отвчать на это, сказалъ Санчо, потому что мн кажется, будто я говорю плечами, а доложу только вашей милости, что на вки вчные закаюсь я ревть, но не закаюсь говорить, что странствующіе рыцари убгаютъ, покидая своихъ избитыхъ оруженосцевъ на съденіе врагамъ.

— Отступить, не значитъ убжать, сказалъ Донъ-Кихотъ; и мужество, чуждое всякаго благоразумія, называется дерзостью, удача дерзкаго есть всегда дло счастливаго случая, а не искуства и храбрости. Я отступилъ, это правда, но не бжалъ; и въ этомъ случа слдовалъ примру многихъ храбрыхъ, сберегавшихъ себя для лучшихъ временъ. Исторія представляетъ много подобныхъ примровъ, но такъ какъ перечислять ихъ теперь не къ чему — теб это не доставило бы никакой выгоды, а мн ни малйшаго удовольствія, — поэтому я умалчиваю о нихъ.