Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— И да будетъ умна вся жизнь вашей свтлости, воскликнулъ Санчо, за хорошее мнніе обо мн, хотя я и не достоинъ его. Но вотъ исторія, которую я собирался разсказать. Случилось какъ-то, что одинъ почтенный и богатый гидальго, изъ одного села со мной, происходившій отъ Аломоза Медина дель Кампо, женатаго на донн Менціи Канонесъ, дочери Алонзо Миранона, рыцаря ордена святаго Іакова, утонувшаго возл Геррадурскаго острова, и изъ-за котораго нсколько лтъ тому назадъ поднялась такая страшная ссора въ деревн, гд, если я не ошибаюсь, живетъ господинъ мой Донъ-Кихотъ, и гд раненъ былъ Томазилло, сынъ маршала Бальбостро… что, не правда ли все это? господинъ мой, сказалъ Санчо, обращаясь къ Донъ-Кихоту. Подтвердите это, повалявшись вашей жизнью, чтобы ихъ свтлости не приняли меня за лгуна и пустомелю.

— До сихъ поръ я вижу въ теб большаго пустомелю, чмъ лгуна, отозвалась духовная особа, что будетъ дальше, не знаю.

— Ты призвалъ столькихъ людей въ свидтели, отвтилъ Донъ-Кихотъ своему оруженосцу, и столько назвалъ ты именъ, что поневол нужно врить теб. Но продолжай и только сократи свою исторію, потому что, судя по началу, ты не кончишь ее и въ два дня.

— Нтъ, нтъ, пожалуйста безъ совращеній, воскликнула герцогиня; разсказывай Санчо, какъ знаешь, говори хоть шесть дней; эти шесть дней я буду считать лучшими въ моей жизни.

— Такъ вотъ, господа мои, продолжалъ Санчо, этотъ славный гидальго, котораго я знаю какъ свои пять пальцевъ, потому что отъ моего дома до его дома не дальше пистолетнаго выстрла, пригласилъ въ себ какъ то на обдъ одного бднаго, но честнаго крестьянина.

— Любезный! право ты собираешься не кончить своей исторіи и въ будущей жизни, воскликнула духовная особа.

— Не безпокойтесь, я кончу ее и на половин ныншней, если Богу будетъ угодно, отвчалъ Санчо. Такъ вотъ этотъ самый крестьянинъ, продолжалъ онъ, о которомъ я вамъ сказалъ, пришелъ въ тому самому гидальго, который его пригласилъ, да упокоитъ Господь его душу, потому что онъ умеръ ужъ и, какъ говорятъ, смертью ангельской, но я не былъ при кончин его, потому что находился тогда на жатв въ Темблек.

— Ради Бога, любезный, воскликнула опять духовная особа, вернись скоре изъ Темблека и не хорони твоего гидальго, если не хочешь похоронить вмст съ нимъ насъ всхъ.

— Когда они готовы были уже ссть за столъ, продолжалъ Санчо, право, мн кажется, будто я ихъ вижу еще передъ собою, даже лучше, чмъ прежде… Герцога и герцогиню чрезвычайно смшьило нетерпніе и неудовольствіе, обнаруживаемое духовной особой каждый разъ, когда Санчо прерывалъ свой разсказъ не идущими къ длу вставками и ссылками, между тмъ какъ Донъ-Кихотъ весь горлъ отъ дурно скрываемой злобы и досады. — Да, такъ обоимъ, продолжалъ Санчо, слдовало ссть за столъ, но только крестьянинъ упрямился и упрашивалъ гидальго ссть на первомъ мст, а гидальго хотлъ, чтобы на этомъ мст слъ крестьянинъ, потому что гидальго у себя дома, говорилъ онъ, можетъ распоряжаться, какъ ему угодно. Но крестьянинъ, считавшій себя вжливымъ и хорошо воспитаннымъ, ни за что не соглашался уступить до тхъ поръ, пока гидальго не взялъ его, наконецъ, за плечи и не посадилъ насильно за первое мсто. «Садись, мужланъ», сказалъ онъ ему, «и знай, что гд бы я ни слъ съ тобой, я везд и всегда буду сидть на первомъ мст. Вотъ моя исторія; кажись, она пришлась кстати теперь».

Донъ-Кихотъ покраснлъ, поблднлъ, принялъ всевозможные цвта, которые при его смуглости разрисовывали лицо его, какъ яшму. Герцогъ же и герцогиня, понявшіе злой намекъ Санчо, удержались отъ смху, чтобы окончательно не разсердить Донъ-Кихота. Желая какъ-нибудь замять разговоръ и не дать новаго повода Санчо сказать какую-нибудь глупость, герцогиня спросила рыцаря, какія извстія иметъ онъ отъ Дульцинеи и послалъ ли онъ ей въ послднее время въ подарокъ какого-нибудь великана или волшебника?

— Герцогиня, отвчалъ Донъ-Кихотъ, хотя несчастія мои имли начало, он тмъ не мене не будутъ имть конца. Я побждалъ великановъ, посылалъ моей дам волшебниковъ и измнниковъ, но какъ и гд имъ найти ее, когда она очарована теперь и обращена въ отвратительнйшую мужичку, какую только можно представить себ.

— Ничего не понимаю, вмшался Санчо; мн госпожа Дульцінея показалась восхитительнйшимъ созданіемъ въ мір, по крайней мр по легкости, съ какою она прыгаетъ; въ этомъ она не уступитъ любому канатному плясуну. Клянусь Богомъ, ваша свтлость, она какъ вотъ вспрыгиваетъ съ земли на коня.

— А ты, Санчо, видлъ ее очарованной? спросилъ герцогъ.

— Кому же и видть было, какъ не мн? отвчалъ Санчо; да! кто распустилъ всю эту исторію объ ея очарованіи, если не я. Клянусь Богомъ, она такъ же очарована, какъ мой оселъ.

Духовная особа, услышавъ о великанахъ, волшебникахъ, очарованіяхъ, не сомнвалась боле, что гость герцога никто иной, какъ Донъ-Кихотъ Ламанчскій, похожденія котораго герцогъ читалъ съ такимъ удовольствіемъ, за что не разъ упрекала его эта самая духовная особа, говоря, что безумно читать разсказы о безумствахъ. Убдившись окончательно, что передъ нею находится знаменитый рыцарь, духовная особа не выдержала и гнвно сказала герцогу: «ваша свтлость, милостивый господинъ мой! вамъ прійдется отдать отчетъ Богу въ томъ, что длаетъ этотъ несчастный господинъ. Этотъ Донъ-Кихотъ, или донъ-глупецъ, или какъ бы онъ не назывался, я полагаю, вовсе не такой безумецъ, какимъ угодно длать его вашей свтлости, доставляя ему поводъ городить всевозможную чушь, которой набита его голова». Съ послднимъ словомъ, обратясь въ Донъ-Кихоту, онъ сказалъ ему: «а вы голова на выворотъ, кто вбилъ вамъ въ нее такую сумазбродную мысль, будто вы побждаете великановъ и берете въ плнъ волшебниковъ? Полноте народъ смшить, позжайте домой, воспитывайте дтей, если вы имете ихъ, занимайтесь хозяйствомъ и перестаньте бродяжничать по свту на смхъ курамъ и на потху всмъ знающимъ и незнающимъ васъ. Гд вы нашли въ наше время странствующихъ рыцарей? Гд нашли вы въ Испаніи великановъ и въ Ламанч волшебниковъ? Гд понаходили вы очарованныхъ Дульциней и всю эту гиль, которую разсказываютъ про васъ».

Молча и внимательно выслушалъ Донъ-Кихотъ все, что говорила ему духовная особа, безъ всякаго уваженія въ сіятельнымъ хозяевамъ, и когда она изволила замолчать, рыцарь поднялся съ своего мста и съ негодованіемъ воскликнулъ……. но отвтъ его заслуживаетъ быть переданнымъ въ особой глав.

Глава XXXII

Весь дрожа, какъ въ припадк падучей, задтый за живое, Донъ-Кихотъ воскликнулъ: «мсто, гд я нахожусь, присутствіе этихъ высокихъ особъ и уваженіе, которое я всегда питалъ и не перестану питать въ духовнымъ лицамъ, удерживаютъ порывъ моего справедливаго негодованія. И такъ какъ у приказныхъ, духовныхъ и женщинъ одно оружіе — языкъ, поэтому я буду сражаться равнымъ оружіемъ съ вами, — съ вами, отъ кого я могъ ожидать скоре спасительнаго совта, чмъ грубаго упрека. Благонамренное пастырское увщаніе могло быть сдлано при другихъ обстоятельствахъ и въ другой форм, а т рзкія слова, съ какими вы публично только что обратились во мн, выходитъ изъ границъ всякаго увщанія, ему приличне быть мягкимъ, нежели суровымъ, и не имя никакого понятія о порицаемомъ предмет, очень не хорошо называть совершенно незнакомаго человка, безъ всякихъ церемоній, посмшищемъ и глупцомъ. Скажите мн, ради Бога, за какое именно безумство вы меня порицаете, отсылаете домой смотрть за хозяйствомъ, заниматься женою и дтьми, не зная даже есть ли у меня дти и жена? Ужели вы полагаете, что на свт длать больше нечего, какъ втираться въ чужіе дома и стараться властвовать тамъ надъ хозяевами? и слдуетъ ли человку, воспитанному въ стнахъ какого-нибудь закрытаго заведенія, не видвшаго свта больше чмъ за двадцать или тридцать миль въ окружности, судить о рыцаряхъ и предписывать имъ законы? и неужели вы находите дломъ совершенно безполезнымъ, даромъ истраченнымъ временемъ, странствованіе по свту въ поискахъ не наслажденій, а терніевъ; по которымъ великіе люди восходятъ на ступени безсмертія? Если-бы меня считали глупцомъ умные, благородные, великодушные люди, это дйствительно произвело бы на меня неизгладимое впечатлніе, но если меня считаютъ безумцемъ какіе-нибудь педанты, ничего не смыслящіе въ рыцарств, право, я смюсь надъ этимъ. Рыцаремъ былъ я, рыцаремъ остаюсь и рыцаремъ я умру, если это будетъ угодно Всевышнему. Люди преслдуютъ за свт разныя цли: одними двигаетъ честолюбіе; другими грубая презрительная лесть; третьими лицемріе; четвертыми истинная религія. Я же прохожу жизненный путь мой по узкой стез рыцарства, указанной мн моей звздой, и презирая богатство, но не славу, отмщаю зло, караю преступленія, возстановляю правду, поражаю великановъ, не страшусь привидній и никакихъ чудовищъ. Я влюбленъ, но только потому, что странствующему рыцарю нельзя быть не влюбленнымъ; въ тому же я люблю не чувственно, а платонически. Намренія мои направлены въ хорошимъ цлямъ, длать всмъ добро, никому не длая зла. И достоинъ ли тотъ, кто думаетъ и дйствуетъ подобно мн, названія глупца — предоставляю судить ихъ сіятельствамъ герцогу и герцогин.

— Отлично, ей Богу, отлично, воскликнулъ Санчо; и не говорите ни слова больше, потому что нечего больше говоритъ, нечего думать, нечего утверждать. Къ тому же, если этотъ господинъ сомнвается въ томъ, были ли когда нибудь на свт странствующіе рыцари, то что-жъ удивительнаго, если онъ ни слова не смыслитъ въ томъ, о чемъ говоритъ.

— Не ты ли, любезный, этотъ Санчо Пансо, спросила духовная особа, о которомъ уши всмъ прожужжали, и не теб ли господинъ твой общалъ подарить островъ?

— Я, я самый этотъ Санчо Пансо, отвчалъ оруженосецъ, и стою острова столько же, сколько всякій другой. Я, ваша милость, изъ тхъ, которые понимаютъ, что значитъ эта поговорка: «знайся съ хорошимъ человкомъ и самъ ты будешь хорошимъ; изъ тхъ, которые, какъ говорится, водятся не съ тмъ, съ кмъ родились, а съ кмъ ужились; изъ тхъ наконецъ, о которыхъ сказывается: «кто стоитъ подъ хорошимъ деревомъ, тотъ стоитъ въ хорошей тни». Я присталъ къ своему господину, слдуя за нимъ вотъ уже нсколько мсяцевъ и стану когда-нибудь другимъ имъ самимъ, если на то будетъ воля Господня. Да здравствуетъ же онъ, я да здравствую я! у него не будетъ недостатка въ царствахъ, а у меня въ островахъ.

— Конечно не будетъ, воскликнулъ герцогъ, и я, отъ имени господина Донъ-Кихота, дарю теб, Санчо, одинъ свободный у меня теперь островъ, не изъ дурныхъ.

— Санчо! преклони колна и облобызай ноги его свтлости за великую милость, которую онъ оказываетъ теб, сказалъ Донъ-Кихотъ своему оруженосцу.

Санчо поспшилъ исполнить приказаніе рыцаря. Это окончательно вывело изъ себя духовнаго. Вставъ изъ-за стола и не помня себя отъ досады и гнва онъ воскликнулъ: «ваша свтлость! клянусь моимъ священнымъ платьемъ, можно подумать, что вы такой же безумецъ, какъ эти гршники. И какъ не быть имъ безумцами, когда люди умные освящаютъ ихъ глупости. Оставайтесь же съ ними, пока они будутъ въ вашемъ замк; я же удалюсь отсюда, чтобы не видть того, чего не могу исправить». Съ послднимъ словомъ онъ вышелъ изъ комнаты, не сказавъ боле ни слова, не скушавъ ни одного куска и не слушая никакихъ просьбъ и приглашеній остаться. Правда, герцогъ не слишкомъ то и останавливалъ его, готовый расхохотаться надъ невжливымъ гнвомъ почтенной особы.

Нахохотавшись вдоволь, герцогъ сказалъ Донъ-Кихоту: «благородный рыцарь львовъ! вы такъ ловко и побдоносно отвтили вашему противнику, что совершенно уничтожили нанесенное вамъ, повидимому, оскорбленіе; въ сущности васъ никто не оскорбилъ, потому что духовныя лица, подобно женщинамъ, не могутъ никого оскорбить; это вамъ, вроятно извстно.»

— Ваша правда, отвтилъ Донъ-Кихотъ; тотъ, кого нельзя оскорбить не можетъ и самъ оскорбить никого. Женщины, дти, духовные, не имя возможности защищаться, не могутъ по этому, ни въ какомъ случа, считаться оскорбленными. Между оскорбленіемъ и обезчещеніемъ та разница, какъ это извстно вашей свтлости, лучше чмъ мн, что обезчестить можно только по праву, оскорбить же можетъ всякій кого ему угодно, но только это оскорбленіе не можетъ считаться безчестіемъ. человкъ, напримръ, идетъ спокойно по улиц, на него неожиданно нападаютъ десять вооруженныхъ людей и наносятъ ему нсколько палочныхъ ударовъ; онъ схватывается за оружіе, чтобы исполнить свой долгъ, то есть отмстить, но число непріятелей не позволяетъ ему сдлать этого. Человкъ этотъ, конечно, оскорбленъ, но не обезчещенъ. Или напримръ, мн нанесутъ ударъ сзади, и прежде чмъ я успю обернуться, негодяя уже и слдъ простылъ. Это тоже оскорбленіе, но не обезчещеніе, потому что послднее нужно доказать и подержать. И если-бы человкъ, ударившій изъ-засады, не убжалъ, а остался на мст и встртился лицомъ въ лицу съ врагомъ, то, безъ сомннія тотъ, кого онъ ударилъ, былъ бы не только оскорбленъ, но и обезчещенъ; оскорбленъ потому, что на него напали измннически, обезчещенъ потому, что нападавшій твердо ожидалъ своего противника, не убгая отъ него. По этому, я могу считать себя теперь, если хотите оскорбленнымъ, но ни въ какомъ случа обезчещеннымъ. Женщины и дти, повторяю, не могутъ быть обезчещены, потому что не могутъ убгать и не имютъ никакихъ поводовъ ожидать. Тоже можно сказать о служителяхъ церкви; они безоружны, подобно женщинамъ и дтямъ. По закону природы, они вынуждены защищаться, но нападать не могутъ. И хотя я только что сказалъ, будто могу считать себя оскорбленнымъ, я отказываюсь теперь отъ своихъ словъ и говорю, что оскорбленнымъ я ни въ какомъ случа считать себя не ногу; потому что тотъ, кого нельзя оскорбить, не можетъ и самъ оскорблять. И я не могу имть и не имю ничего противъ этого господина, желавшаго сдлать мн дерзость. Жалю только, что онъ не обождалъ немного; я бы доказалъ ему, какъ сильно онъ ошибается, воображая, будто на свт не было и нтъ странствующихъ рыцарей. Если бы Амадисъ, или кто-нибудь изъ его безчисленныхъ потомковъ услышалъ это, то его преподобіе вроятно почувствовалъ бы себя теперь, не совсмъ хорошо.