Эдуард Лимонов

На самом деле в бункере периодически происходили какие-то lovestory, как в месте обитания многих молодых людей и девушек, но представлять его таким уж гнездом разврата не стоит. Что касается книги «Другая Россия», то отношение к ней в партии было неоднозначным, и уж точно никто не собирался воплощать ее здесь и сейчас.

Ну а в 2015 году длинную статью об аморализме Лимонова написал либеральный писатель и обличитель Кремля Максим Кантор на сайте «Радио Свобода»:

«Савенко/Лимонов был неудавшимся авангардистом, курил траву и совокуплялся напрасно; он вернулся в Россию, стал большевиком. Иными словами, Савенко повысил градус аморальности, стал инфернально аморален: не просто наркоман и садист, но расстрелыцик и комиссар… В сущности, Лимонов, Путин, Залдостанов, Прилепин, Моторола представляют один и тот же гламурно-милитаристический тип».

Круг замкнулся. Забравший молодые сердца у развратного Лимонова Путин встал с ним в один гламурно-милитаристский строй.

Подвидом мифа о развратнике является миф о гомосексуалисте, включающий периодически всплывающие в СМИ сплетни о «голубом братстве НБП». Не удержался даже Каррер, увидевший гомосексуальные аллюзии в фото из среднеазиатского похода, где Лимонов и нацболы стоят с голыми торсами. Хотя парням просто было жарко…

В целом же автор может отметить, что ни одного открытого гея за 20 лет пребывания в партии не встречал. А появись такой — у него быстро возникли бы проблемы в коллективе, так как среди нацболов немало консервативно настроенных мужчин и отцов семейств, которые бы такое не одобрили.

На этом пока остановимся — «мифологии» Лимонова можно посвятить отдельную книжку.

Глава четвертая «ВТОРАЯ РОССИЯ — МОЙ ИСТИННЫЙ ДОМ»

7 февраля 2000 года, понедельник. Оттепель. Обычный столичный зимний день с пробками, грязным подтаявшим снегом и спешащими по своим делам гражданами. Владимир Путин дает интервью хрипатому и небритому обозревателю ОРТ Михаилу Леонтьеву. И. о. президента подчеркнуто демократичен, образ его еще не забронзовел, на Путине свитер крупной вязки. Непонятное кресло, сзади — что-то вроде пальмы, нераспакованные картины. Действие происходит на премьерской подмосковной даче, куда чета Путиных только что переехала. «Мы все живем как на чемоданах в последние десять лет. У людей есть постоянное жилье, но нет ощущения стабильности. Надеюсь, мы его себе вернем», — говорит Владимир Владимирович, у которого скоро выборы, ласкающие слух избирателя слова.

А тем временем в самом чреве Москвы, на Лубянской площади у музея Маяковского, ходит Эдуард Вениаминович Лимонов в черной рваной панковской куртке. Его уже опознали торговцы значками и книгами, предложили хлебнуть водочки из фляги, от чего тот не отказался. Эдуард ждет важной встречи, о которой по собственной инициативе договорился заранее. И вот появляется в сопровождении охранников начальник управления ФСБ по борьбе с терроризмом и экстремизмом генерал Владимир Пронин. Их диалог (по «Моей политической биографии») стоит привести полностью:

«“В России трудно стало работать политическим партиям, — пожаловался я. — Слишком много ограничений. Не там стал, не там плюнул во время митинга — привлекают к ответственности. Вы не поверите, но меня вызывали к следователю Московского ФСБ по поводу скандирования мною в микрофон на митинге в ноябре слова ‘Ре-во-люция!’” — “А чего вы хотели? Должен быть порядок…” — сказал он. “Мы никогда не нарушали закон Российской Федерации, не нарушаем и сейчас и не будем нарушать… Потому мы все чаще переносим нашу борьбу за пределы РФ, в те страны СНГ, где попираются права русских…”

Генералу, возможно, все это было неинтересно. Но он стоял, не уходил. И не высказывал нетерпения. Может быть, он думал, что все это затравка и после затравки я ему кого-нибудь выдам?

“В частности, особенно успешными были наши действия в Латвии, где национал-большевики сумели добиться огласки ‘дела Кононова’. Вы знаете, речь идет о старике, партизане-подрывнике, латвийцы обвиняют его в ‘преступлении’, совершенном в 1944 году. Национал-большевистская партия раскрутила Кононова. Мы занимались Кононовым с самого дня его ареста в августе 1998 года. Мы устраивали пикеты, разрисовывали поезда”. — “Это ваши люди только что атаковали латвийское посольство?” — прервал он меня. “Сочувствующие. Мы приказа не отдавали”. — “И сочувствующие сидели в Севастополе, а наш МИД был вынужден вытаскивать их оттуда…” — заметил он скептически. “Нет, там сидели члены Национал-большевистской партии. Видите ли, Владимир Васильевич, что же мы за страна такая, если добровольно сдали город-герой, символ русского сопротивления в 1854-м ив 1941-м. За восемь лет единственная партия, которая осмелилась дать отпор наглой оккупации, — это мы, НБП”. — “Границы уже определены. Поздно”, — сказал он. “Кем определены? Ведь не нами? Севастополь нужно отстоять, иначе грош нам цена как нации, Владимир Васильевич…” — “Ну это не вам решать и не мне, это прерогатива государства”, — сказал он. “Между прочим, мы, НБП, делаем за вас вашу работу. Вы должны были бы нам платить…” — “Ну да… Еще что… Вы только усложняете отношения России с нашими соседями”. — “Наши соседи, пока вы их стараетесь умаслить и не раздражать… живут с головой, повернутой на Запад, и один за одним бегут в НАТО. Наши соседи — вся Европа приходила к нам с Наполеоном и Гитлером и придут еще…”

Шагах в десяти белокурая бестия Николай, такого белого цвета никакой краской не добьешься, а у него — свои, топтался ботинками по лужам. Время от времени генерал искоса поглядывал на него. Сотовый генерал сунул в карман куртки.

“Владимир Васильевич, — сказал я, — не надо нас подслушивать, разрабатывать, надо с нами дружить. Давайте работать вместе”.

Он ухмыльнулся и покачал головой.

“Погодите возмущаться. Есть же сферы, куда государство не может вмешиваться, нельзя уронить престиж, наехать на посольства, организовать манифестации здесь и там, хоть в Латвии, хоть на Украине, а мы это можем! А государство пусть нас официально порицает, мы будем выражением гнева русского народа”».

Выслушав Лимонова, Пронин удалился. Предложение повисло в воздухе. Вряд ли оно имело какой-то шанс быть принятым по целому ряду субъективных и объективных причин. Предпенсионного возраста генерал, думающий о том, как бы поскорее уйти на покой к внукам, бокалу виски со льдом и кресле-качалке на подмосковной даче, — не тот человек, который принимает решения в ФСБ, да и вообще это не прерогатива чекистов. Без первого лица такие вещи в государстве Российском не делаются.

Не лучшим образом выглядела и общеполитическая конъюнктура. Новый хозяин только осваивался в Кремле, окруженный унаследованными от предыдущего царствования вельможами. Еще впереди было выстраивание вертикали власти, превращение администрации президента в главный и по сути единственный орган политической жизни страны, расстановка своих людей в спецслужбах, хотя там уже и обрадовались приходу «своего» на первый пост в государстве. И шла еще вовсю предвыборная вторая чеченская война.

Наконец, Путин образца начала нулевых был настроен на тесную дружбу с Западом вплоть до вступления России в Евросоюз и НАТО. Об этом в один голос свидетельствуют тогда приближенные к первому лицу, а позднее ушедшие в оппозицию премьер-министр Михаил Касьянов и помощник президента Андрей Илларионов. У Путина было мало опыта в общении с западными элитами. Социалистический Дрезден, где молодой ВВП расслабленно попивал пивко, не в счет. А во времена Анатолия Собчака на европейцев и американцев было принято смотреть с придыханием, что и делал его помощник, занимавшийся поставками гуманитарной помощи в Петербург. То есть, став президентом, Владимир Владимирович имел если не горбачевские, то вполне серьезные иллюзии на вхождение в мировую элиту и испытывал явное удовольствие, позируя перед фотографами на саммитах Большой восьмерки и прочих сборищах сильных мира сего. Это уже позже, ко второму сроку, он начнет понимать, что его там на равных никто принимать не собирается, результатом чего станет глубокая обида на Запад, постепенно приведшая к мюнхенской речи, пятидневной войне с признанием Абхазии и Южной Осетии и, наконец, к Крыму и Донбассу. Растянулся это процесс, как видим, более чем на десять лет. Но ранний Путин — безусловный западник, ученик и наследник Ельцина и Собчака.

Словом, вопрос о русских за границей, и тем более о каких-то нацболах в повестке дня не стоял никоим образом. И тем не менее важно, что это предложение было озвучено. В той ситуации именно Лимонов показал себя человеком, защищающим интересы государства, Державы, и готовым на компромиссы ради продвижения ее интересов и защиты соотечественников. А вот само государство высокомерно промолчало. Говорят, что позднее, когда нацболы превратились в главную несистемную оппозиционную силу, в частных беседах замглавы администрации президента Владислав Сурков сожалел, что предложение Лимонова не было принято. Но то была уже другая политическая эпоха.