Эдуард Лимонов

Откровение Лимонова — цикл из восьми тюремных книг — является несомненно лучшим среди его поздних произведений, а в целом пребывание в заключении стало наиболее насыщенным в творческом отношении периодом жизни писателя. В «Лефортове» Лимонов написал семь книг — «Моя политическая биография», «Священные монстры», «Книга воды», «В плену у мертвецов», «Другая Россия», «Контрольный выстрел» и «Русское психо». Еще одна — «По тюрьмам» — создана в Саратовском СИЗО. А отчет о пребывании в колонии «Торжество метафизики» был написан уже после выхода на свободу. По силе воздействия на читателя все они в совокупности сопоставимы с «Эдичкой» и «Дневником неудачника».

И дело тут не только в метафизике, в экстазе и озарении, которые Лимонов пережил за тюремными стенами, а и в сугубо практических вещах. К примеру, заслуживает благодарности будущих поколений читателей тогдашний начальник СИЗО «Лефортово» за то, что выделил заключенному Савенко отдельную камеру для работы и даже распорядился поставить туда «ленинскую» лампу с зеленым абажуром, под которым Эдуард и писал с утра до вечера, прерываясь лишь на сон, принятие пищи, прогулки и физические упражнения. То есть фактически создал идеальные условия для литературной работы, когда никто и ничто не отвлекает писателя от процесса.

А еще надо поблагодарить защитника Сергея Беляка, который, рискуя навсегда лишиться адвокатского статуса, выносил из «Лефортова» лимоновские тексты и статьи и передавал их издателям и СМИ. При этом мировая литература однажды чуть не лишилась «Книги воды». Беляк доверил коллеге-адвокату портфель с бумагами, в том числе с ее рукописью и открытым письмом Владимиру Путину, а его стащили из машины грузинские воры-борсеточники. Однако благодаря связям в криминальной среде многоопытный Сергей Валентинович сумел через несколько дней найти их и вернуть похищенное.

В тюрьме Лимонов ведет обширную переписку. Один из важных его адресатов — рабочий из Анджеро-Судженска Вадим Пшеничников. Вряд ли его размышления о происхождении народов, новой аристократии, религии и мистике интересовали тюремную цензуру, а вот на Эдуарда произвели серьезное впечатление. Немало страниц тюремных книг посвящены цитированию текстов Пшеничникова и диалогу с ним.

Вообще Лимонов-мыслитель переживает в тюрьме новое рождение. «Я стал потихоньку объяснять какие-то явления современного мира сам, — пишет он в «Русском психо». — Появились книги “Дисциплинарный санаторий”, “Убийство часового”, в голове складывалась до тюрьмы, но в тюрьме я ее написал, книга “Другая Россия”. Процесс размышления продолжается и в других моих книгах, в книге-эссе “Контрольный выстрел” и в переписке с Пшеничниковым рождаются идеи, общие и частные. Какие-то куски идей умирают или, напротив, развиваются. Так, мне всегда нравился оскал сильного государства. А теперь я ношу в себе кощунственную мысль, что (как и город) государство — это средневековая конструкция, репрессивная по сути своей. Что, может быть, ей место на выставке орудий пыток рядом с гильотиной, гарротой и Железной Девой».

Сборники эссе «Русское психо» и «Контрольный выстрел», а также утопия «Другая Россия» — работы, можно сказать, антиобщественные. В них Лимонов препарирует устройство российского социума и камня на камне не оставляет от того, что сегодня называют традиционными ценностями и духовными скрепами. Вероятно, сами тюремные стены навевали обросшему бородой и волосами и ставшему похожим на социалиста-утописта XIX века «узнику замка Леф» подобные настроения.

В «Другой России» разбирается устройство русского общества как института подавления. Центральной мишенью для атаки стал «русский адат» — комплекс неписаных привычек и обычаев народа. Революция 1917 года, которая не смогла разрушить «адат», объявлена нерадикальной, сталинские меры по выселению народов недостаточными (надо было выдворять за границы СССР) и т. д. В финале дается картина будущего — уход из городов и создание современных вооруженных коммун кочевников, где каждый имеет право на войну и на сексуальную комфортность:

«Основным принципом старой цивилизации является протестантский принцип труда во имя производства. Человеку обещается сытая жизнь до глубокой старости, жизнь умеренно работающего домашнего животного. Основным принципом новой цивилизации должна стать опасная, героическая, полная жизнь в вооруженных кочевых коммунах, свободных содружествах женщин и мужчин на основе братства, свободной любви и общественного воспитания детей… Способ проживания в городах позволяет тотально контролировать человека. Потому для достижения свободы человека нужно оставить города. В известном смысле нужно вернуться к традиционализму. Вооруженные коммуны будут выглядеть как изначальные племена. Это будет наш традиционализм. Коммунами будет управлять Совет Коммун. Вместе они будут называться орда».

Вполне символично, что эта книга вышла в издательстве «Ультра. Культура» культового левого мыслителя, автора текстов группы «Наутилус Помпилиус» Ильи Кормильцева.

«Другая Россия» вызвала большую дискуссию в партии. Вопреки распространенным представлениям, что за нацболов думает и решает вождь, многим эти эксперименты совсем не понравились. Ведь среди партийцев было и есть немало и людей консервативных взглядов, и сторонников того самого «русского адата». Да и сам Эдуард еще недавно писал в «Лимонке» прямо противоположное: «Цивилизация удовольствия — западная, со славянской бабьей распущенностью нужно кончать. Нации нужна новая жестокая мораль. Нам нужен свой “шариат”, чтобы загнать наших бесов пьянства в больницы и лагеря, а девок — на место, в семью, в постель мужа, к колыбели ребенка».

С другой стороны, Абель настаивал, что не даст обойти постулаты книги в партийном строительстве, и требовал внести в программу пункт про сексуальную комфортность. Точки над «i» в итоге, выйдя из тюрьмы, расставил сам Эдуард, заявив, что «Другая Россия» — не политическая программа партии, но при этом — дословно — «запретить мне думать вы не можете».

Политическая позиция Лимонова также претерпела в тюрьме определенные изменения. «Вы завернули не те гайки и повернули руль не туда», — писал он в открытом письме президенту Путину, говоря об установленной в стране диктатуре, переполненных тюрьмах и политических преследованиях оппозиции. От партийцев он потребовал поменять лозунги. «Сталин — Берия — ГУЛАГ» звучит как «Путин — Патрушев — ГУИН» и неуместен, когда товарищи находятся в застенках. Поэтому скандировать на демонстрациях предлагалось «Революция и свобода» и «Долой тиранию спецслужб».

Партийцы, пытаясь вытащить вождя из тюрьмы, выдвинули его кандидатуру на довыборах в Государственную думу по 119-му Дзержинскому округу Нижегородской области, где Эдуард родился. Сбор подписей и предвыборная кампания шли при полном отсутствии денег и при поистине героических усилиях нацболов, съехавшихся туда из разных регионов, которым часто было банально нечего есть. Дошло до того, что оголодавшие агитаторы в одном из райцентров поймали и съели кота. Тем не менее достучаться до жителей депрессивной российской глубинки им так и не удалось. Результат (около 7 процентов голосов) был одним из лучших, который Лимонов когда-либо получал на выборах, но, увы, весьма далеким от победы — всего лишь четвертое место.

Летом 2002 года расследование дела завершилось, и оно было направлено на рассмотрение в Саратовский областной суд — по месту приобретения тех самых злосчастных автоматов Калашникова. Обвиняемые и адвокаты пытались это оспорить, полагая, что защиту и освещение процесса удобнее будет осуществлять именно в столице. А тут еще Эдуард вспомнил свое юношеское одноименное стихотворение:

Прошедший снег над городом Саратов Был бел и чуден, мокр и матов И покрывал он деревянные дома, Вот в это время я сошел с ума, Вот в это время с книгой испещренной В снегах затерянный, самим собой польщенный зябко вянул, в книгу мысли дул Саратов город же взлетел-вспорхнул <…> и белый снег не укрощен протест мельчайший запрещен и только вечером из чашки пить будут водку замарашки и сменят все рабочий свой костюм но не сменить им свой нехитрый ум И никогда их бедное устройство не воспитает в них иное свойство против сей жизни мрачной бунтовать чтобы никто не мог распределять их труд и время их «свободное» их мало сбросит бремя то народное И я один на город весь Саратов — так думал он — а снег все падал матов. <…> Я образ тот был вытерпеть не в силах, Когда метель меня совсем знобила и задувала в белое лицо. Нет, не уйти туда — везде кольцо Умру я здесь в Саратове в итоге, не помышляет здесь никто о Боге Ведь Бог велит пустить куда хочу Лишь как умру — тогда и полечу, Меня народ сжимает — не уйдешь! Народ! Народ! — я более хорош, чем ты. И я на юге жить достоин! Но держат все — старик, дурак и воин Все слабые за сильного держались и никогда их пальцы не разжались и сильный был в Саратове замучен а после смерти тщательно изучен.

«Это судьба», — констатировал он. Однако в итоге тот факт, что процесс проходил именно в Саратове, оказался выигрышным для обвиняемых. Центр партийной жизни переместился в этот большой, но сонный поволжский город. Несмотря на это, к делу проявляли немало внимания СМИ и общественность. На процесс приезжали известные деятели, вроде Александра Проханова или бывшего мэра Владивостока Виктора Черепкова. Письмо в защиту Лимонова в адрес российского президента подписали писатели-патриоты (Проханов, Василий Белов, Станислав Куняев и другие). Путина там сравнивали с российскими правителями, которые «сажали в казематы Радищева и Чернышевского, Достоевского и Максима Горького, Гумилева и Клюева». С другой стороны, писатели либеральной ориентации (Дмитрий Быков, Наум Ним, Леонид Юзефович) создали Ассоциацию в защиту Лимонова, воспринимаемого как жертва режима.