"Фантастика 2025-92". Компиляция. Книги 1-26

Испугавшись, я вскинулся, продрал глаза…

Я лежу в своей кровати, на втором этаже. Рассвет ещё только занимается — занавеска на окне сделалась чуть розоватой, прозрачной. И даже чаек не слышно.

Мужики затащили, — лениво подумал я. — Увидели, что я сплю, да и пожалели. Отнесли в кровать…

Я был полностью одет, даже в ботинках. Хотя по кухне ходил в носках, я это точно помню: ботинки мои насквозь промокли, и я оставил их в тёплой бане, рядом с каменкой…

Накатило противное чувство, что я всё ещё сплю. Так иногда бывает: думаешь, что проснулся, подымаешься, совершаешь какие-то действия, и только потом просыпаешься по-настоящему. Или не просыпаешься.

Пить хотелось страшно. Я сглотнул сухим горлом и понял, что хочу не пить. А питаться. Да так сильно, что виски ломит и челюсти выворачивает. Проведя языком по зубам, я даже испугался: показалось, что клыки удлинились раза в три…

Где-то Антигона оставляла термос с кровью, — поднявшись, я зачем-то заглянул в фаянсовый кувшин, ничего в нём не обнаружил, кроме дохлого паука, и потащился к двери.

Холодильника в тереме нет, зато есть ледник, или поруб, как его здесь называют. Пристроенная к терему землянка с ледяным полом и стенами, где хранится снедь и банки с маринадами. Помнится, в последний раз Антигона доставала термос именно оттуда… да, точно. Он ещё был запотевший, покрытый мелкими капельками конденсата.

Спускаясь ломаными шагами по лестнице, я отметил, что в горнице стоит мёртвая тишина. Даже ходики на стене, сопровождавшие людской быт размеренным тиканьем, молчат.

Угли в печке потухли. В кухне чисто, прибрано и пахнет холодным пеплом.

Стараясь не шуметь, я отворил небольшую дверку в углу, и ёжась, вошел в поруб. Поморгал, приноравливаясь к скудному свету, падающему из двери, и пошел в глубину.

Шел почему-то очень долго, минут десять. Хотя помнил, что ледник тянется всего метров на пять — шесть.

Наконец дошел до конца, щурясь, поискал на полках, между банок с прошлогодними огурцами и лежалыми яблоками, нащупал холодный металлический бок термоса, свинтил крышку и припал к горлышку.

Ничего не вышло.

Термос оказался пуст. В нос шибал запах застарелой крови, вызывая одновременно отвращение и дикую жажду.

С досадой отбросив бесполезный термос, я почувствовал головокружение, невольно схватился за полку, потянул её на себя, и рухнул на пол в осколках стеклянных банок и брызгах рассола.

Вновь накатила тьма.

Очнулся за столом. Шея затекла, щека, которой лежал на руке, онемела, глаз не открывался.

С удивлением оглядел собрание. Все были на месте: Алекс, нарушая собственный запрет, дымил сигаретой — на блюдце высилась целая гора окурков. Владимир что-то быстро писал в крохотном блокнотике, Чумарь с аппетитом доедал прямо из банки маринованные грибы, а батюшка, прикрыв от удовольствия глаза, прихлёбывал из стакана горячий чай.

Сон. Это был обыкновенный сон.

За окном было светлым-светло. Солнце било прямо в глаза — оно-то меня и разбудило. Озорное светило шарило горячими пальцами по столу, играло солнечными зайчиками на боках самовара, заглядывало в пустые рюмки…

Поднявшись, я распрямил затёкшие ноги, послушал, как хрустит поясница, а потом шагнул к окну, отдёрнул занавеску и распахнул створки на обе стороны.

В прокуренную кухню хлынул свежий утренний ветер. Взметнул с блюдца кучку пепла, смёл крошки со стола, развеял сигаретный дым…

Над озером, кружа хоровод, кричали чайки.

В их крики вплеталась песня. Высокие женские голоса выводили мелодию, ей вторили мужские…

Ах ты солнце, солнце красное

Ты к чему рано за луг катишься…

— Хорошо поют, — умилился Алекс.

Он сидел, мечтательно подперев голову рукой, в уголке глаза дрожала слезинка.

— А что, праздник сегодня? — спросил Чумарь.

Он выглядел трезвее, чем господа дознаватели. Только щетина закрыла щёки почти до глаз.

— А какой сегодня день? — встрепенулся батюшка.

— Второе сентября, — посмотрев на часы, сообщил рэпер.

— Значит, Попразднство Успения Пресвятой Богородицы, — степенно кивнул отец Онуфрий.

— Праздник урожая, — подтвердил Алекс. — Хороводы вокруг костра, баба на шесту, из крученой соломы, пряники в виде птичек и яблочный квас.

Народ оживился. Владимир, угрожающе качнувшись, воздвигся с лавки, удержал равновесие, и заправляя рубаху в брюки, пробормотал:

— До ветру схожу…

— А давайте все пойдём! — весело вскричал шеф, хватая со стола бутыль с остатками самогону.

— До ветру? — уточнил батюшка.

— На гулянья! — отхлебнув прямо из горлышка, и что самое удивительное, не пролив ни капли на грудь, пояснил Алекс. — Хочется, знаете ли, поплясать. После бессонной ночи — самое то. На девок красных полюбуемся… Они с утра свеженькие, румяные — ммм!.. — он закатил глаза.

Я тоже воодушевился. Вдруг захотелось выйти в чисто поле, подставить грудь ветру…

— Идёмте, батюшка, — Алекс уже подхватил под локоть отца Онуфрия. — Ну какой же деревенский праздник без попа.

Мы выкатились на крыльцо, под ласковые лучи осеннего солнышка. От вчерашней непогоды не осталось и следа, утро радовало умытыми облаками и свежим голубым небушком.

— Почему соляркой пахнет? — неожиданно спросил Чумарь.

Я принюхался. Да. Откуда-то из-за угла удушливо тянуло топливом.

— Кажется, там сарай, — я поджал босые пальцы: по ногам дуло. — Может, трактор, или ещё что…

Странно, я ведь был в ботинках! Потом я сообразил, что в ботинках я был во сне, а сами они стоят в бане, сушатся. Кажется, в рюкзаке я видел кроссовки…

Народ потянулся к деревянной кабинке в глубине двора, а я метнулся в горницу и наверх, в свою спальню. Достал из-под кровати рюкзак, вытряхнул его тут же, на половик, отыскал в мешанине вещей синие с белым кроссовки, напялил на босые ноги — носки искать не хотелось.

Выбегая, бросил взгляд на тумбочку и замер. Чёток не было.

Я точно помнил, что снял их, когда привёл в комнату Алевтину. По её же просьбе… Бросил на тумбочку, да и забыл. Потом, на острове, вспоминал пару раз, а вернувшись, даже ни разу не подумал.