Гарики на все времена (Том 1)

263

Над злой тоской больниц и тюрем, над нашей мышьей суетой, дымами труб насквозь прокурен, витает вряд ли дух святой.

264

Я чужд рассудочным заботам и очень счастлив, что таков: Бог благосклонен к идиотам и обожает мудаков.

265

Есть люди — прекрасны их лица, и уровень мысли высок, но в них вместо крови струится горячий желудочный сок.

266

Погрязши в тупых ежедневных делах и в них находя развлечение, заблудшие души в блудливых телах теряют свое назначение.

267

Очень жаль мне мое поколение, обделенное вольной игрой: у одних плоскостопо мышление, у других — на душе геморрой.

268

Пора! Теперь меня благослови в путь осени, дождей и листопада, от пламени цветенья и любви до пепла увяданья и распада.

269

Дана лишь тем была недаром текучка здешней суеты, кто растопил душевным жаром хоть каплю вечной мерзоты.

270

Мы все умрем. Надежды нет. Но смерть потом прольет публично на нашу жизнь обратный свет, и большинство умрет вторично.

Кто томим духовной жаждой, тот не жди любви сограждан

271

Человек — это тайна, в которой замыкается мира картина, совмещается фауна с флорой, сочетаются дуб и скотина.

272

Взрывы — не случайный в мире гость; всюду то замедленно, то быстро воздух накопляет нашу злость, а она — разыскивает искру.

273

По странам и векам несется конница, которая крушит и подчиняет; но двигатель истории — бессонница у тех, кто познает и сочиняет.

274

На безрассудства и оплошности я рад пустить остаток дней, но плещет море сытой пошлости о берег старости моей.

275

Глядя, как играют дети, можно быть вполне спокойным, что вовек на белом свете не пройдут раздор и войны.

276

Когда усилия науки прольют везде елей и мед, по любопытству и со скуки все это кто-нибудь взорвет

277

Служа истории внимательно, меняет время цену слова; сейчас эпоха, где романтика звучит как дудка крысолова.

278

Весомы и сильны среда и случай, но главное — таинственные гены, и как образованием ни мучай, от бочек не родятся Диогены.

279

Бывают лица — сердце тает, настолько форма их чиста, и только сверху не хватает от фиги нежного листа.

280

Душой своей, отзывчивой и чистой, других мы одобряем не вполне; весьма несимпатична в эгоистах к себе любовь сильнее, чем ко мне.

281

Когда сидишь в собраньях шумных, язык пылает и горит; но люди делятся на умных и тех, кто много говорит.

282

Всегда сильней и выше песенник, и легче жить ему на свете, в ком веселей и ярче висельник, всегда таящийся в поэте.

283

Воспев зачатье и агонию и путь меж ними в мироздании, поэт рожден прозреть гармонию в любом и всяком прозябании.

284

В стихах моих не музыка живет, а шутка, запеченная в банальности, ложащаяся грелкой на живот, болящий несварением реальности.

285

Нельзя не злясь остаться прежним урчаще булькающим брюхом, когда соседствуешь с мятежным смятенно мечущимся духом.

286

Жрец величав и строг. Он ключ от тайн, творящихся на свете. А шут — раскрыт и прост. Как луч, животворящий тайны эти.

287

Владыка наш — традиция. А в ней свои благословенья и препоны; неписаные правила сильней, чем самые свирепые законы.

288

Несмотря на раздор между нами, невзирая, что столько нас разных, в обезьянах срослись мы корнями, но не все — в человекообразных.

289

Бесцветен, благонравен и безлик, я спрятан в скорлупу своей типичности; безликость есть отсутствие улик опасного наличия в нас личности.

290

Наука наукой, но есть и приметы; я твердо приметил сызмальства, что в годы надежды плодятся поэты, а в пору гниенья — начальство.

291

Я повзрослел, когда открыл, что можно плакать или злиться, но всюду тьма то харь, то рыл, а непохожих бьют по лицам.

292

Жизнь не обходится без сук, в ней суки с нами пополам, и если б их не стало вдруг, пришлось бы ссучиваться нам.

293

Слишком умных жизнь сама чешет с двух боков: горе им и от ума, и от мудаков.

294

Талант и слеп, и слишком тонок, чтоб жизнь осилить самому, и хам, стяжатель и подонок всегда сопутствуют ему.