Гарики на все времена (Том 1)

Счастливые всегда потом рыдают, что вовремя часов не наблюдают

393

Когда в глазах темно от книг, сажусь делить бутыль с друзьями; блаженна жизнь — летящий миг между двумя небытиями.

394

Я враг дискуссий и собраний, и в спорах слова не прошу; имея истину в кармане, в другом закуску я ношу.

395

Когда весна, теплом дразня, скользит по мне горячим глазом, ужасно жаль мне, что нельзя залечь на две кровати разом.

396

Покуда я у жизни смысла искал по книгам днем с огнем, вино во мне слегка прокисло, и стало меньше смысла в нем.

397

Зря и глупо иные находят, что ученье — пустяк безразличный: человек через школу проходит из родильного дома — в публичный.

398

Не знаю лучших я затей среди вселенской тихой грусти, чем в полусумраке — детей искать в какой-нибудь капусте.

399

Дымись, покуда не погас, и пусть волнуются придурки — когда судьба докурит нас, куда швырнет она окурки.

400

Из лет, надеждами богатых, навстречу ветру и волне мы выплываем на фрегатах, а доплываем — на бревне.

401

Подростки мечтают о буре в зеленой наивной мятежности, а взрослых влечет к авантюре цветение первой несвежести.

402

Надо жить наобум, напролом, наугад и на ощупь во мгле, ибо нынче сидим за столом, а назавтра лежим на столе.

403

Анахорет и нелюдим и боязливец неудачи приходит цел и невредим к покойной старости собачьей.

404

Какое счастье, что вокруг живут привольно и просторно слова и запах, цвет и звук, фактура, линия и форма.

405

Все умные задним умом, кто бил себя в лоб напоследок, печальней грустят о былом, чем те, кто и задним не крепок.

406

В столетии, насыщенном тревогой, живу, от наслаждения урча, пугаем то всемирной синагогой, то ржавью пролетарского меча.

407

Я жизнь люблю, вертящуюся юрко в сегодняшнем пространстве и моменте, моя живая трепаная шкурка милее мне цветов на постаменте.

408

По времени скользя и спотыкаясь, мы шьемся сквозь минуты и года и нежную застенчивую завязь доводим до трухлявого плода.

409

Час нашей смерти неминуем, а потому не позабудь себя оставить в чем-нибудь умом, руками или хуем.

410

С годами тело тяжелей, хотя и пьем из меньших кружек, и высох напрочь дивный клей, которым клеили подружек.

411

Ровесник мой, засосан бытом, плюет на вешние луга, и если бьет когда копытом, то только в гневе на рога.

412

Гори огнем, покуда молод, подругу грей и пей за двух, незримо лижет вечный холод и тленный член, и пленный дух.

413

Кто несуетливо и беспечно время проводил и коротал, к старости о жизни знает нечто большее, чем тот, кто процветал.

414

Сложилось нынче на потеху, что я, стареющий еврей, вдруг отыскал свой ключ к успеху, но не нашел к нему дверей.

415

Возраст одолев, гляжу я сверху: все мираж, иллюзия, химера; жизнь моя — возведенная церковь, из которой выветрилась вера.

416

Не грусти, что мы сохнем, старик, мир останется сочным и дерзким; всюду слышится девичий крик, через миг становящийся женским.

417

Деньгами, славой и могуществом пренебрегал сей прах и тлен; из недвижимого имущества имел покойник только член.

418

Счет лет ведут календари морщинами подруг, и мы стареем — изнутри, снаружи и вокруг.

419

С каждым годом суетней планета, с каждым днем кишение быстрее, губят вырастающих поэтов гонор, гонорар и гонорея.

420

В нашем климате, слезном и сопельном, исчезает, почти забываемый, оптимизм, изумительный опиум, из себя самого добываемый.

421

Бесплоден, кто в пору цветения обидчив, уныл и сердит; гниение — форма горения, но только ужасно смердит.

422

Вот человек. Он всем доволен. И тут берет его в тиски потребность в горечи и боли, и жажда грусти и тоски.

423

Люблю апрель — снега прокисли, журчит капель, слезой звеня, и в голову приходят мысли и не находят в ней меня.

424

Когда тулуп мой был бараном и ублажал младых овечек, я тоже спать ложился рано, чтобы домой успеть под вечер.

425

Не всякий миг пружинит в нас готовность к подвигам и бедам, и часто мы свой звездный час проводим, сидя за обедом.