Гарики на все времена (Том 1)

295

Когда густеют грязь и мрак и всюду крик: «Лови!», товарищ мой, не будь дурак, но смело им слыви.

296

В эпоху страхов, сыска, рвения — храни надменность безмятежности; веревки самосохранения нам трут и душу, и промежности.

297

Чтоб выжить и прожить на этом свете, пока земля не свихнута с оси, держи себя на тройственном запрете: не бойся, не надейся, не проси.

298

Добро уныло и занудливо, и постный вид, и ходит боком, а зло обильно и причудливо, со вкусом, запахом и соком.

299

Пугаясь резких поворотов, он жил и мыслил прямиком, и даже в школе идиотов его считали мудаком.

300

Чтобы плесень сытой скудости не ползла цвести в твой дом — из пруда житейской мудрости черпай только решетом.

301

Определениям поэзии спокон веков потерян счет, она сечет сердца, как лезвие, а кровь у автора течет.

302

Сколь часто тот, чей разум выше, то прозябал, то просто чах, имея звук намного тише, чем если жопа на плечах.

303

Устройство мироздания жестоко По прихоти божественной свободы: убийствами поэтов и пророков к их духу причащаются народы.

304

В цветном разноголосом хороводе, в мелькании различий и примет есть люди, от которых свет исходит, и люди, поглощающие свет.

305

Есть люди: величава и чиста их личность, когда немы их уста; но только растворят они уста, на ум приходят срамные места.

306

Люби своих друзей, но не греши, хваля их чересчур или зазря; не сами по себе мы хороши, а фону из гавна благодаря.

307

Властей пронзительное око отнюдь не давит сферы нижние, где все, что ярко и глубоко, свирепо травят сами ближние.

308

Прости, Господь, за сквернословья, пошли всех благ моим врагам, пускай не будет нездоровья ни их копытам, ни рогам.

309

Всегда среди чумы и бедствий пируют хари вместе с ликами, и не смолкает смех в соседстве с неумолкающими криками.

310

У нищих духом струйка дней журчит ровней и без осадка, заботы бедности скудней богатых трудностей достатка.

311

В года кошмаров, столь рутинных, что повседневных, словно бублики, страшней непуганых кретинов одни лишь пуганые умники.

312

О чувстве дружбы в рабской доле сказал прекрасно сам народ: кого ебет чужое горе, когда свое невпроворот?

313

Наши дороги — простор и шоссе, легок житейский завет: думай, что хочешь, но делай, как все, иначе — ров и кювет.

314

Сквозь вековые непогоды идет, вершит, берет свое — дурак, явление природы, загадка замыслов ее.

315

Не меряйся сальным затасканным метром толпы, возглашающей славу и срам, ведь голос толпы, разносящийся ветром, сродни испускаемым ею ветрам.

316

Кто хоть недолго жил в тюрьме, чей хлеб неволей пах, те много знают о дерьме в душевных погребах.

317

Есть индивиды — их участь сурова, жизнь их легко увядает; камень, не брошенный ими в другого, в почках у них оседает.

318

Вновь, как поганки в роще мшистой, всегда внезапны, как нарывы, везде растут марксималисты и жаждут жатвы, сея взрывы.

319

Всегда и всюду тот, кто странен, кто не со всеми наравне, нелеп и как бы чужестранен в своей родимой стороне.

320

Те души, что с рождения хромые, врачуются лишь длительным досугом в местах, где параллельные прямые навек пересекаются друг с другом.

321

Чем дряхлый этот раб так удручен? Его ведь отпустили? Ну и что же. Теперь он на свободу обречен, а он уже свободно жить не может.

322

Если крепнет в нашей стае климат страха и агрессии, сразу глупость возрастает в гомерической прогрессии

323

Не гаснет путеводная звезда, висевшая над разумом и сердцем тех первых, кто придумал поезда, пошедшие в Дахау и Освенцим.

324

Откуда столько псов с кипящей пастью, я понял за прожитые полвека: есть холод, согревающийся страстью охоты на живого человека.

325

На людях часто отпечатаны истоки, давшие им вырасти; есть люди, пламенем зачатые, а есть рожденные от сырости.

326

Опять стою, понурив плечи, не отводя застывших глаз: как вкус у смерти безупречен в отборе лучших среди нас!

Увы, но истина — блудница, ни с кем ей долго не лежится