Химера, дитя Феникса
Шрифт:
— Я выродок, как сказал Борис, мои чудачества никого не удивят. Адель моя спутница. Если останемся все и будет нападение на остров, то как ты будешь пред Корабельщиком объясняться?
— Пару воев в охранение достаточно, чтобы одного-двоих заборонить, а более убийц не бывает. Решено. Борис и Глеб, после того, как сойдём на берег и обустроим лагерь, вернётесь сюда и, чтоб не спать. Утром сменим, в пути подремлите.
— Может, Я на острове останусь? — спросил молодой вой.
— И вправду, Богдан, негоже парню с выродком сидеть, а вдруг подхватишь чего от меня, ума, например, — вернул Я язву Борису. Тот заскрипел зубами, но промолчал, видать, понял, что прошлый раз перегнул палку. — А ежели, как ты сказал, то ставь за Старшего меня, а чтобы ссоры не было, сейчас объяви.
— Во
— Зачем ты так? Он же горяч, потом палки будет в колёса ставить.
— На острове ему не жить оттого, что ярый больно. А тут не уснёт из-за злобы. Две пользы одним словом сделал, — говорил Я достаточно громко, дабы в тихом трюме речь все услышали. — А за питьё и снедь позабыли.
Тотчас Борис вышел вместе со вторым. Я же взял в руки дневник, ночь длинная, а прочитать и осмыслить многое ещё нужно.
''День четырнадцатый''
''Как сказывает Отец, пряники кончились. С утра пришёл худой и плоский, как доска, старик, махал верёвкой и мелком, затем записывал с меня мерки, спрашивал: могу ли Я хвост под штанами прятать. Получив в морду, крикнул охрану. Те поколотили меня для приличия, да остались в моей темнице. Затем прыгал с тряпками, пару раз кольнув иголкой на шее, видно, что с удовольствием промахнулся. Вечером пришёл опять с готовым кроем, примерил шитьё, поджимал и очерчивал излишки, подгонял штаны и обувь. Через два дня будет готов комплект. Сама ткань мне по нраву, мягкая и добротная. Цвета тёмный беж, оторочка тёмной кожей, пуговицы костяные серые. Скучно без мяса и баб. Раз одежду готовят, значит, скоро выход будет. Охрана болтает, что в Северные Пустоши поедем. Отец приходил весь нервный, причитал, что предприятие наше многим стало интересно, и что тот интерес не сулит нам ничего хорошего, потому нужно быстро уходить в ничейные земли. На мой вопрос, есть ли там Блудницы, приказал охране всыпать мне плетей. Кожа и чешуйки затвердели, потому было скорее неприятно, чем больно. Кого-то принесло, на ночь глядя. ''
''День семнадцатый''
''Это не переезд, это бегство. Как только была готова одежда, Отец спешно готовил телегу с крышей. Напоследок сделал мне подарок. Он повздорил с охраной, что перед выездом начала себе цену поднимать. Я получил разрешение их успокоить. Пишу эти строки, а руки дрожат от удовольствия. Я отыгрался за все побои и унижения. Первого убил очень быстро, кисточкой в шею. А второго доо-оолго, отец уже начал торопить меня. Я нарезал его тело полосками, отсек пальцы и уши. Выбил зубы камнем, разорвал щеки, затем душил, глядя, как жизнь покидает его тело. В глазах было столько боли и желания жить, что Я пару раз ослаблял хватку, даруя воздух и надежду. Предложил ему игру, он пишет на стене своей кровью, #они ушли на Юг#, пока Я иду за секирой в телегу, если успевает, то выигрывает свою жизнь. Как же он пополз, так быстро у здорового небось не получалось. Подошёл Я в аккурат к буквице Г. Состряпал недовольно лицо и опустил топор, чем несказанно обрадовал бывшего сторожа, так с улыбкой он и умер. Кисточка пробила его сердце. Отец сначала ругался за излишнюю жестокость, но увидев надпись, похвалил за сообразительность. Возничий был бел, как кость, видя расправу, но после окрика, споро покатил по дороге. К телеге предусмотрительно навязали кусты, чтобы стирать следы тягловой. Не один Я с головой. Что же, Пустошь, так Пустошь. ''
(Очень жесток. Как он глумился над охраной, просто весь двор в крови и в ошметках плоти загажен. Быстро сообразил, как спутать возможных преследователей. Казну большую взяли, и закладных монет с Юга и золотом. Его постоянное желание мяса и баб меня очень пугает. При том очень злится при отказе, но слушается. Неделю тряслись в этой разбитой телеге. Нужно было сбросить хвосты, потому Любомир и успокоил возничего, но без лишней крови.)
''День двадцать первый''
''Отец разрешил побегать по лесу. Как же это чудесно. Свободой Я упивался, бегая кругами и круша всё подряд. Мой первый трофей после мух и людей. Я добыл Зайцегрыза! На память вырвал ему пару позвонков и прикрепил к цепочке, где висел крестик. Мясо жестковато, но ещё тёплое. Жарить такое на костре кощунство. Охота меня сильно радует, примерно так же, как и Бабы. Хотя и от охранников Я получил много приятных мгновений. В общем Мир большой и прекрасный. Отец отругал меня за столь нелицеприятный вид, сам виноват, нужно было отмыть лицо от крови. Завтра попробую ещё побегать. Сапоги МЕШАЮТ, больше не буду их обувать. Днём видел странные деревья, скрюченные узлом, и серую землю. Обошёл стороной, уж больно смердело то место. Сытый и довольный. ''
(Пришёл весь в крови, глаза, как от дурмана. Второй Возничий вот-вот убежит от нас, постоянно молится, хоть сам из свободных. Нужно найти зверобой, травка сильно Любомира успокаивает. Скорее бы добраться до Пустоши, там брат Сет, что обещает кров и защиту.)
Брат Сет, а не тот ли это Храмовник, что меня на Таинстве встретил? Жаль, нет описания или каких-либо на то намёков.
*****
— Отдать концы, эй, Сенька, тяни узлы! — Раздался окрик Романа. Зачитался Я дневника, потеряв счёт времени, а мы уже причалили к острову. Нужно выйти на палубу, размять спину да землю оглядеть. Накрыв Адель курткой, поднялся из трюма, следом высыпали вои, отчаянно грохоча сапогами. Остров был невелик, вытянутая вдоль по течению песчаная коса, шагов на четыреста, с редкими деревьями и кустарниками. В самой широкой части достигла шагов шестидесяти, но для ночлега человек сто могут разместиться. На берегу Я не видел опасности, но чувство тревоги меня не покидало и шло оно ниже по Иртышу.
Команда сноровисто спустила на бережок припасы, ткань для навесов и дрова. Остальные разбежались, разоряя птичьи гнезда и собирая топляк.
— Добрый вечер, Светоч, — приятный низкий голос раздался со спины. А моя чуйка взорвалась огнём ненависти и разочарования. Медленно обернувшись, Я узрел обладателя голоса. Крепкий муж, чуть ниже сажени, в богатом плаще, обитым мехом, стоял, широко расставив ноги, скрестив руки на груди.
— Мира Вам, незнакомец, — ответил чужаку. Тот повёл пальцами в перстнях, разминая руки.
— Жаль уходить с Ладьи, спится здесь сладко, и народ вежливый и обходительный. — Потянул руки вверх, хрустнув затёкшими суставами, рыжий муж, с завитой в косички бородой.
— Вы не были на обеде, Повар приготовил чудную уху из речного чёрта. — После моих слов рыжебородого, как подменили. Он стал излучать опасность и злобу.
— Не трать слова понапрасну, разменяй их на молитвы. А где Старший Помощник, кто видел? — обратился к Десятнику неприятель.
— Он сошёл с Ладьи сразу после переволока. С именем Бога на губах и счастливой улыбкой, — спокойно ответил Я.
— С именем Бога, говоришь? И кто посмел убить моего побратима? Кто приговорил неприкасаемого?! — проорал последние слова в лицо Десятнику.
— То Суд Богов так решил. Никто не вправе то Судилище отвергать, лишь смириться да уповать, что Рагнар ушёл правильно, — глядя в глаза, в которых бушевало пламя, произнёс, чеканя каждое слово. В его глазах пламя угасло и зажглось понимание.
— У меня один вопрос. Как тебе удалось сие?
— Воля Богов, Я не мог иначе, если Мать Сыра Земля и Отец Грозное Небо так решили. Лишь слепо исполнил их волю. Никому не позволено святотатствовать против их имени и значимости. Мой Род относится с уважением к чужой вере, но и обладает нетерпимостью к богохульству.
— Ты вызвал Рагнара? — спросил меня ворог. Я отрицательно покачал головой.
— Я, Ярл Сигмунд Двухжильный, нарекаю тебя Вечным Врагом Рода. Весть о том через седмицу разлетится по всей Земле, что будет гореть у тебя под ногами, но напрямую тебе никто не причинит зла, лишь всем тем, кто тебе дорог и люб. Клянусь своим Господином Средой. А теперь прочь с дороги, убийца моего Брата.
— Я ответил на твой вопрос, — преграждая путь на сходни, произнёс Ярлу. — Скажи, на берегу у порогов, не отдавал ли ты закладную монету Рагнару? — нырнув в Талант, наблюдал, как злоба и ненависть разбавились изумлением и растерянностью.