Игрушка

"Вот уж гады, так гады! Мы же рассчитались по всем поставкам с государством, а они ещё требуют. Угрожают. Завтра в Москву поеду жаловаться, защиты искать. Да и не в свои дела лезут - отчитайся перед ними: сколько сена заготовили, какие надои ожидаются зимой и как скотину кормлю; сколько молока государству сдам, сколько людей в коммуне и какого возраста, каков их социальный статус и прочее. Кучу бумажек надавали, бланков всяких заполнять нужно будет. С каждым месяцем их количество всё увеличивается. Как будто мне больше делать нечего".

Чарнота попросил уточнить:

"Что значит: "как скотину кормите"?
– спросил он.

"Да просто какой рацион у коров - не много ли я каждой собираюсь сена давать. Они и на наше сено хотят свою лапу наложить", - пояснил Маурин. Выговорившись, он умолк.

"Это бюрократия, Борис Васильевич. По другому она работать не может. Дальше ещё хуже будет", - сказал Чарнота.

"Спасибо - утешили, - отшутился Маурин.
– Ладно, продолжим наш вчерашний разговор. Вам слово, Евстратий Никифорович".

Чарнота уселся на табурет и вздохнул:

"Боюсь, что и в этом я вас не утешу, Борис Васильевич. Я убеждён, что идея "непротивления", которую в жизни вы пытаетесь реализовать, погубит вас. Новая власть не потерпит, чтобы кто-то из их подданных отказывался от службы в армии, например. И разговор у них с такими 332отказниками будет коротким: чуть что не так - в тюрьму, а то и к стенке. А в тюрьме - тем более валандаться с вами не будут.

"Непротивление" Толстого теоретически прекрасно: тебя бьют, а ты не отвечаешь и тем устыживаешь обидчика. Но это теория. В жизни не так. Если не отвечаешь на удар ударом, то нападающий посчитает тебя трусом или слабаком и с ещё большим остервенением продолжит тебя бить. Не отвечая на удар, ты как бы потакаешь злу, а потакание злу это тоже зло. Вот и получается, что идея "непротивления", при определённых обстоятельствах, сама становится злом.

Но Льва Николаевича Толстого я, всё равно, глубоко уважаю и считаю своим учителем. Как верно он предвидел результаты деятельности революционеров. Он их задолго до 1917 года предупреждал, что нельзя новым насилием победить старое, что на смену старому насильническому правительству революционеры поставят новое - ещё более насильническое, то есть - хуже старого. Вот вы, Борис Васильевич и убеждаетесь в этом, и будете убеждаться ещё не раз. Вон они уже между собой драку затеяли. Пока только теоретически уничтожают оппозицию, но скоро и практически начнут это делать, я уверен. А от этого всем нам плохо будет. Как это в народе говорят: паны дерутся, а у холопов чубы трещат".

Чарнота замолчал.

"Может вы и правы, Евстратий Никифорович, - задумчиво произнёс Маурин, - Ну, что же делать? Как жить?"

333 "Спрятаться в толпе и искать ответы на вопросы. Вместе искать. Вместе легче. Одному плохо", - ответил на вопросы Чарнота.

"Я с ним согласен, - поддержал Чарноту Агафонов.
– Открытое непротивление в этой стране сейчас погубит нас всех. Может, умерев, мы и попадём к богу, но преждевременная смерть, я считаю, для человека всегда зло".

Маурин молчал. Видно было с какой интенсивностью работает его головной мозг.

"Так что же, вы предлагаете - распустить коммуну?" - наконец глухо вымолвил он.

"Именно так, - подтвердил догадку товарища Чарнота.
– Пусть разбегаются кто куда. Тогда им легче будет уцелеть".

"Уцелеть? Для чего? Для того, чтобы где-нибудь в 60-70 от роду лечь в гроб с радостным чувством, что долго прожил?" - Маурин зло засмеялся. Чарнота не обратил на это внимания и заговорил так, что как будто они и не прерывали обсуждение теории Толстого:

"Лев Николаевич много пишет о том, что очень несправедливо распределено богатство в стране. Одни нищенствуют, другие с жиру бесятся. Он предлагал богатым, по совету Иисуса Христа, раздавать бедным свои имения и жить своим трудом или уходить в аскезу. Однако, многие богатые ставят знак равенства между аскетизмом и жизнью исключительно своими трудами; изнежены, боятся. Сам учитель действительно трудился: и пахал, и сеял. Даже ногу повредил, когда одной 334вдове помогал - сено ей возил. Так повредил, что чуть не умер. Однако жил-то в графской усадьбе. Вот вам ещё одно противоречие. Может быть поэтому и не послушали его богатые люди. Посчитали - "хитрит, старик". Я вот и думаю, что начинать россиянам путь к самосовершенствованию нужно с отыскания способа равномерного распределения богатства. Вот на какой вопрос нужно искать ответ. А за одно нужно выработать определения понятий "вера", "истина", а то даже у Льва Николаевича по этим вопросам сплошной туман".

Чарнота помолчал, подумал и продолжил:

"Я тут не совсем согласен с Львом - есть примеры праведного богатства. Это когда человек своё материальное благополучие сам честно выстроил. В этом случае будет не справедливо запрещать ему своей собственностью распоряжаться по своему усмотрению; своим честно заработанным. И ещё я не согласен с ним в том, что он зовёт просто отчаянно пренебрегать плотской жизнью. Он даже считает, что во всякой беде - "великое благо". Но это уже мазохизм какой-то".

"Хорошо! Понял вас! - Вы теорией будете заниматься, а мы? Вон Васька - кузнец виртуоз, а у него три класса образования. Он по слогам читает. Он-то чем займётся?" - сопротивлялся натиску Чарноты Маурин.

Чарнота ответил не задумываясь:

"Нужно учиться жить во все стороны. Вот мы с вами на равных обсуждаем общечеловеческие проблемы. Но вы ещё прекрасный плотник, а он - врач, - и указал пальцем на Агафонова.
– Пусть и Васька работает, 335учится, детей воспитывает, лавирует, уходя от убийственных гнусностей властей. Будем поддерживать связь. Помогать друг другу - чем может каждый. Так легче выжить. А уж когда выработаем или найдём верную теорию настоящей жизни, вот тогда уже и объединимся формально, то есть, по настоящему - в партию. И начнём свою деятельность глобальной значимости".

Маурин надолго задумался. Затем сказал:

"Ладно, пусть они сами решают. У многих уже есть желание уехать в Сибирь. Сибирь большая, выберем место и будем жить. Если они так решат, я их не брошу - поеду с ними".

"От этой власти не спрячешься. Этот путь ошибочный", - это были последние слова, произнесённые Чарнотой на этой встрече. Товарищи разошлись по койкам, чтобы на следующий день продолжить "делать жизнь" в подмосковной толстовской коммуне "Жизнь и Труд".

– ------------------------

Коммунары не отказались от идеи переселения. В 1928 году в Сибирь было отправлено два разведчика для подыскания места. В конце года они вернулись и сообщили, что место такое есть. После посевной 1929 года организовали и отправили на новое место бригаду из семи мужиков-плотников для строительства домов готовящимся к переселению коммунарам. Переселение было назначено на весну 1930.

Маурин так и не решился ознакомить всех коммунаров с мнением Чарноты и Агафонова о том, что в Советской России дело толстовцев неизбежно погибнет вместе с его адептами. Так и разошлись их дороги. 336Агафонов устроился на работу в ту больницу, куда коммунары поставляли молоко, а Чарнота уехал в Ленинград на переговоры с Петькой.

Ленинград 1930 года жил в эйфории лозунгов - будто под властью рабочих и крестьян идёт невиданный расцвет жизни народной. Плакаты указывали новый ориентир: "...догнать и перегнать передовые капиталистические страны".

Петька встретил Чарноту на вокзале, и они на двух трамваях (с пересадкой) добрались до петкиного дома. Пётр жил с родителями в небольшой трёхкомнатной квартире. После революции их хотели уплотнить, но отец пошёл в партком завода и объяснил, что у него сын - умный человек растёт и обязательно будет инженером, а инженеру кабинет нужен и вообще жизненное пространство для того, чтобы мыслить... Вобщем отбился: откуда-то позвонили управдому и тот отстал. Петькин дом стоял не далеко от проходной завода, на котором отец и сын работали - строили корабли.