Книга чародеяний
Шрифт:
Если всё решится сегодня, я буду ждать вас дома, в Берлине, с тем самым предметом, из-за которого мы познакомились столь тесно. Подойдёт любой предлог, чтобы ненадолго покинуть замок (самый очевидный – переместить вещь в надёжный тайник дома), если вам навяжут сопровождение – не отказывайтесь и не бойтесь, мы всё уладим. После этого мы с вами поменяемся местами, и вы сможете отдохнуть как следует: Эдвард подготовит вам комнату и устроит всё лучшим образом.
Подпись я счёл излишней.
В ваших же интересах сжечь это письмо после прочтения».
Арман сложил письмо и убрал во внутренний карман. Сжигать он его точно не собирался, но лучше спрятать от посторонних глаз… Гонец уже убежал: вряд
Слов для того, чтобы точнейшим образом обозначить отправителя, у Армана не находилось. Хартманн одновременно убрал самого Армана и излишнее любопытство вокруг его персоны, положился на случай и доказал чужими устами, что оборотень в самом деле мёртв, а мёртвый оборотень всегда надёжнее живого. При этом он действительно побудил его ускориться, тем самым заручился гарантией успеха и вдобавок убедился – и очень вовремя, – что Берингар копал в нужном направлении и почти докопался до истины. Впрочем, всей правды следопыт не знает, он может только подыгрывать Арману – то есть, как и рассудил Хартманн, Берингар тоже выполняет волю господина посла… косвенно, но неизбежно. Говорят, можно убить одним выстрелом двух зайцев. Хартманн прикончил целое стадо.
Поскольку Арман уже не первый час находился в облике посла, особых эмоций он не испытывал, не до них. А может, он вообще разучился чувствовать после вчерашней ночи, но всё шло на пользу, потому что он наконец-то начал соображать – так чётко и ясно, как хотел. Во-первых, в логике господина посла обнаружились изъяны: он по-прежнему отказывался признавать, что кто-то может пойти против него, и слишком сильно полагался на свои знания и опыт. Арман явно был не в лучшей форме и всё равно почувствовал, что на этом можно сыграть, была бы смелость… Посол, конечно, отменно разбирался в людях, но немалую часть его ума и везения составлял страх, страх этих самых людей перед ним самим. Разумеется, он выходил победителем даже из таких ситуаций на грани абсурда и ненадёжных случайностей – он никого не боялся и почти никому не доверял. Во-вторых, Хартманн невольно дал ему подсказку, как можно переломить ход событий и склонить чашу весов в свою сторону. Он сам бы сейчас спросил: «почему бы и нет»?
То, что Арман продолжал мыслить, как Хартманн, волновало лишь малую его часть на самом краю сознания. Он собирался применить те же средства, что и посол использовал против него, и не испытывал никаких угрызений совести. А терять Арману нечего, ведь он всё равно что мёртв – мнимая смерть освободила его от излишнего страха перед врагом, он был готов рисковать так же, как Хартманн. Который сам подарил ему эту свободу.
Было уже за полдень, поздний завтрак казался обедом, а церемонию снова перенесли на ранний вечер, так что времени у гостей замка осталось навалом. Арман проспал несколько часов в чужом облике, что не пошло на пользу здоровью, но прибавило шансов на победу: он больше не хотел рисковать и становиться собой, не дай древний дух, дар снова воспротивится. Всё тело ломило, голова раскалывалась, разболелась и нога, и сердце, и ещё что-то, он уже не различал, продолжал существовать на одном упрямстве и необходимости доиграть партию. Доиграть партию, довести дело до конца, взять себя в руки… Когда он последний раз выражался своими словами? Кто такой он? А так ли это важно? Главное, что теперь у него есть план.
«Покойный Арман Гёльди», услужливо напомнил чей-то шепоток. Сплетничали сегодня по всему замку. Арман улыбнулся посольскими губами и пошёл дальше, через шаг опираясь на трость. Он был невероятно рад сопровождению сержанта Баума – это не отвлекало, не давило на совесть и позволяло поразмыслить о главном.
– …бедного молодого человека, – доносилось из одного угла, пока Арман хромал по коридору. – Безумно жаль. Такой молодой был…
– …и замечательно, – ворчали из другого. – Всегда терпеть не мог этих оборотней. Никогда не знаешь, вдруг они сейчас прямо рядом с тобой!
– Согласен, согласен. Проклятые обманщики. Самая бесчестная магия, какая только есть…
Из открытой двери на повороте Арман услышал ещё несколько мнений:
– А если его всё-таки убили? Сначала писарь, потом Гёльди…
– Это если не считать Густава Хартманна, – говорящий понизил голос, но Арман всё равно признал Джеймса Дерби. Он ненадолго
остановился невдалеке от порога, сержант Баум ничего не спрашивал. – Вы говорите только о тех, кто возился с книгой дольше прочих, а как же сын Роберта и его команда, сёстры Вильхельм, если я не ошибаюсь? Они и вовсе мимо проходили!– Безумие какое-то.
– И вовсе нет. Уже вторая смерть превращает безумие в закономерность, а мы имеем дело с числом побольше…
Многие из говорящих были чудовищно близки к истине. Арман усмехнулся ещё раз и пошёл дальше. Та часть его сердца, что отвечала за переживания, отмерла, он преисполнился решимости покончить со всем сегодня, со всем – и с задачей Хартманна, и с ним самим. Долгожданная злость, всё меньше и меньше похожая на отчаяние, придавала ясности мышлению. Некоторых она ослепляла, однако Арман был другого сорта, и он никого не потерял. Разве что себя…
Итак, книга. Думая о ней, о её сути и устройстве, Арман отвлёкся от команды и господина писаря и перебрал в памяти все сопутствующие атрибуты: обложку, оплетённую защитными ремнями и цепями, чернильницу и перо, уникальные по своим магическим свойствам, всякие мелочи, которыми пользовался только писарь. И полномочную печать. В большей части путешествия она не фигурировала, так как по клятве принадлежала Берингару, а тот честно берёг её как зеницу ока, но один раз… Когда Арман наконец сообразил, едва не разбил лоб от досады, потому что разгадка и в самом деле лежала на поверхности. Вспомнил-то он раньше, он часто вспоминал кошмарный сон и предшествующие ему события, но явь не давала времени как следует задуматься над очевидным – попробуй тут займи голову своими делами, когда нужно притворяться каждую секунду… собственное имя забудешь. Печатью же звалась настоящая восковая печать, прилагавшаяся к книге как независимый, но необходимый предмет: в начале светло-бежевая, а под конец потемневшая от крови, она всегда находилась возле артефакта, скреплённая сзади двумя лентами. В начале они обходились без неё, под конец она стала единственным, что открывало группе доступ к книге, необходимый для записи историй. С тех пор как писаря убили, доступ усложнился, а чары окрепли, и Берингару как уполномоченному владельцу печати приходилось окроплять её своей кровью.
В деревне Кёттевиц, перед тем как потерять сознание и основательно их всех напугать, Берингар успел передать печать Арману. Сам Арман ни в чём не клялся, но, став владельцем печати, мог делать всё то же, что и Бер, поскольку тот допускал свою смерть и не позволил бы миссии оборваться таким образом. Больше, чем они двое, на книгу влиял только господин писарь. Ныне покойный.
– Господин посол! – заявил сержант Баум ровно в два часа пополудни. – Моё дежурство окончено, и я вынужден вас оставить!
Арман рассеянно кивнул, занятый своими мыслями. Старейшины по умолчанию владеют какими-то древними секретами, старшие маги вроде Хартманна и дю Белле – по чуть-чуть, но насколько сильна их личная связь с артефактом? Не глубокие познания в колдовстве, не следы наложенных чар, не гипноз, не заговоры и привороты, а именно связь, которую невозможно разорвать? Он никогда не размышлял о своей крови, а ведь кровь – довольно сильный элемент. В том сне, где дурман наместника Никласа вошёл в резонанс с вмешательством Хартманна, «господин писарь» сделал именно это – открыл книгу с помощью печати и крови Армана. Наяву ничего не произошло, но это и неважно: с того момента сам Хартманн предполагал, что это может сработать. Не был уверен до конца, поскольку зависел и от ненадёжности сновидений, и от решений совета старейшин, и от переменчивого характера книги, которая могла через полгода потребовать совсем других жертв. И всё равно сделал ставку.
Арману он говорил о предчувствии, но допускал и другие оговорки: «вам всё по плечу», «мне известно кое-что другое…» Вряд ли Хартманн именно недоговаривал, он и сам не знал наверняка. Кровь – дополнительный залог, а не первостепенное условие, иначе бы старейшины не заставили их выбирать, но она уже несколько раз помогла Арману. И может помочь ещё раз.
Пришло время самому поставить всё на кон. Ложная весть о смерти сорвала маски с них обоих и обнажила не злого гения и его бедную жертву, а двух злых гениев. Арман даже не ужаснулся своей задумке: ему было нечем, как будто сама способность чувствовать впала в вечный сон.